В качестве следующего шага я решил обзавестись какой-нибудь крышей над головой и средством передвижения, а в моем положении это означало только один вариант: ты можешь спать в машине, но не можешь разъезжать в спальне или кухне. Я нашел ближайшее агентство и протянул толстяку за стойкой стодолларовую бумажку в качестве первого взноса за побитую временем колымагу с наполовину полным баком. Я постарался сделать вид, что таких сотен у меня полный карман.
- Покажите карточку, - буркнул он.
Мне было в новинку показывать карточку кому-либо, кроме инквизиторов, но я хорошо помнил слова Сёрфейса насчет рта на замке и правил игры и достал ее. У меня мелькнула бредовая мысль, что он собирается убавить мне кармы, но он просто посмотрел на карточку, списал номер серии и вернул ее мне. Я посмотрел на нее в первый раз. На ней значилось мое имя, но я не ощущал ее своей. Она казалась слишком чистой. Моя была вся захватана, и мне ее не хватало.
Покончив с этим, парень дал мне подписать несколько бланков и выкатил развалюху. Сотня была моими последними деньгами - теперь я остался с машиной, полубаком бензина да еще с тем, что имел на себе. Плюс пакетик зелья на случай, если мне захочется быстро забыться. Эта мысль нравилась мне все больше и больше.
Я вел машину в холмы до тех пор, пока не нашел точки с красивым видом на залив. С залива задувал легкий ветерок, несший с собой приятный запах морской соли. Запах навевал мысли об океане, и я обыграл в уме соблазнительную мысль насчет поездки на пустынный пляж, где я мог бы выкинуть порошок, то, что выглядело как деньги, и, возможно, даже мои семьдесят пять единиц кармы в прибой, а потом улечься на теплый песок и ждать, что случится дальше. Я обсасывал эту мысль так, как обычно делаешь, когда знаешь, что никогда не решишься на это. Потом снова начал думать о деле.
Я вернулся в машину и поехал на Кренберри-стрит. Я ехал без всякой определенной цели - просто так. Дело началось там, когда меня наняли подглядывать за Челестой в окно, вот мне, возможно, и показалось, что там оно может и закончиться. Исходя из всего, что мне было известно, от дома - или его обитателей - давно уже не должно было остаться ничего, но я решил рискнуть остатками бензина, чтобы выяснить это.
Дом оказался на месте. Не знаю, обрадовало это меня или нет. Я остановил машину и обошел дом кругом - тоже просто так, из ностальгии. За домом ничего не было; кто бы ни заказывал чертежи шесть лет назад, он передумал вкладывать в это деньги. Я вернулся к парадному входу, так и не заглянув ни в одно окно. Во всяком случае, снаружи ничего не изменилось.
Ободренный этим, я поднялся на крыльцо и позвонил. Ждать пришлось долго, но, когда я уже собрался уходить, дверь открылась. Это была Пэнси Гринлиф - или Патриция Энгьюин. Не знаю, какое из имен было верным. Она постарела гораздо больше, чем на шесть лет, но я узнал ее сразу. Она меня - нет. Я не постарел даже на день - ну ладно, на один день постарел, - но она стояла, морщась от яркого света, не узнавая меня.
- Меня зовут Конрад Меткалф, - напомнил я.
Имя произвело на нее не больше впечатления, чем мой вид. Я ждал, но она только смотрела.
- Я хотел поговорить с вами, - сказал я.
- О! - произнесла она. - Заходите. Я посоветуюсь со своей памятью.
Она проводила меня в гостиную. Дом уже не содержался в том порядке, что раньше, но, когда я увидел, как солнце врывается в гостиную через большой эркер, я забыл об этом. Архитектор запроектировал комнату так, чтобы она заставляла ощущать себя здесь маленьким и чужим, и это ему удалось. Пэнси до сих пор кралась по дому, как вор, а ведь она жила здесь уже не меньше восьми лет, так что я не сомневался: это действует и на нее тоже. Она предложила мне сесть на диван, а сама постояла минуту, изучая мою внешность, сдвинув брови в пародии на мысль.
- Я сейчас вернусь, - сказала она.
Ее голос звучал беззаботно. Она постарела на двадцать лет, и все же ноша вины и жалости, что она таскала с собой повсюду, совершенно исчезла.
Я сел на диван и подождал, пока она вышла на кухню. Насколько я мог судить, мы были в доме одни. Место, на котором я сидел, было нагрето, а на столике передо мной виднелись остатки только что нюханного порошка, бритва и соломинка. Мне не надо было гадать, чем занималась Пэнси, когда я позвонил в дверь. Единственное, что я чувствовал, была острая зависть.
Вернувшись, она села напротив и положила на столик между нами что-то, похожее на калькулятор с микрофоном.
- Конрад Меткалф, - сказала она в микрофон.
Я чуть было не отозвался, но меня опередил ее собственный голос, исходящий из штуки на столике.
- Прошу прощения, - сообщил голос. - Ты этого не помнишь.
Она посмотрела на меня и виновато улыбнулась. Я старался не выглядеть полным идиотом.
- Ваше имя мне незнакомо, - сказала она. - Спросите у своей памяти. Возможно, вы ошиблись домом.
Я быстро раскинул мозгами.
- Вы неправильно назвали мое имя, - сказал я. - Мейнард Стенхант. Попробуйте еще раз.
- О! - сказала она раздосадованно. Она нажала кнопку микрофона и назвала новое имя.
- Мейнард Стенхант, - повторила машина. - Тот приятный доктор. Они с Челестой были так добры к тебе раньше. Они уезжали.
- Так вы тот приятный доктор, - простодушно сказала она тем же тоном, каким только что говорила штуковина на столе. - Это было так давно. Приятно вас видеть.
Вся эта бредятина сводила с ума, но я успел обдумать свои действия.
- Да, - согласился я. - Приятно снова вернуться сюда.
- Конечно, - ответила она. - Я очень рада.
- Это приятно, - попугаем повторил я. Черт, это слово прилипало хуже заразы. - Приятно, что вы рады.
- Да, - кивнула она.
- Я хотел задать вам несколько вопросов, - сказал я.
- О! - повторила она. - Вопросов?
Я сообразил, что она нажала на кнопку, поскольку штуковина на столе снова заговорила.
- Только при исключительной необходимости.
- Это исключительно необходимо, - вмешался я прежде, чем она успела повторить фразу.
Она в замешательстве посмотрела на машину, потом на меня. Мой ответ на голос из машины выбил ее из колеи. Должно быть, замечать присутствие этой штуки считалось невежливым.
- О! - сказала она. - Тогда, наверно, все в порядке. Если это исключительно необходимо.
- Скажите мне, как вам удается содержать дом?
Ее брови изогнулись, как у домохозяйки, уронившей пирог на дно духовки.
- Деньги на дом, - произнесла она в микрофон.
- Тебе их дает Джой, - отвели ее голос.
- Джой дает мне деньги, - повторила она. - Он так добр ко мне.
- Джой, - повторил я. - Что случилось с Денни?
- Денни, - продиктовала она машине.
- Денни Фонеблюм, - ответил ее голос. - Он такой большой и толстый. Он был твоим лучшим другом. Он устал и живет в пансионате. Он очень добр к Джою. Он относится к нему как к сыну, которого у неге никогда не было. Виски с содовой и ломтик лимона - вот что он любит больше всего.
- Боюсь, я не поняла вашего вопроса, - произнесла Пэнси несчастным голосом.
Кажется, я начал врубаться. Память разрешалась, только при хранении вне головы в тщательно отредактированном виде. Это оставляло в голове больше места для модных мелодий, исполняющихся водопроводным краном или автоматом для продажи сигарет.
- Забудьте это, - сказал я. - Скажите лучше, кого осудили за убийство Челесты.
- Убийство Челесты, - продиктовала Пэнси.
- Челеста временно уехала, - ответил голос.
- Челеста уехала, - повторила Пэнси. - Это вовсе не то же, что убийство.
- Да, - согласился я. - Это не одно и тоже.
- Вы, наверно, ошиблись, - сказала она. - Спросите у своей памяти.
- Все в порядке, - сказал я. - Я ошибся. Скажите мне про своего брата. Он вышел из морозильника?
- Мой брат, - продиктовала она.
- Ты не помнишь своего брата, - ответила память.
Она посмотрела на меня и пожала плечами.
- Ортон Энгьюин, - напомнил я.
- Ортон Энгьюин?
- Это имя тебе ничего не говорит, - ответила память.
- Это имя мне ничего не говорит. Извините.
- Нет проблем, - сказал я.
Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал, не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я отказался от этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси, и все же слишком много.
- У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, - сказала Пэнси. - Я, право, не знаю.
- Простите меня, Пэнси. Я не стал бы их задавать, если бы не исключительная необходимость.
- Вам надо пользоваться своей памятью.
- У меня память нового типа, - сказал я. - Имплантирована в голову. Вам не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом в голове.
- О! - сказала она и с минуту обдумывала это. - Звучит очень разумно.
- Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя пробелы там и здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.
- Вы с Челестой, - радостно произнесла она. - Вы уезжали.
- Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора Тестафера. Вы его помните?
- Доктор Тестафер, - сказала она в микрофон.
- Старый доктор Тестафер, - ответила память. Это звучало как начало детской сказки. - Он живет на холме. Он был партнером доктора Стенханта, но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.
- Он ведь ваш партнер, - сообщила она мне. - Странно, что вы с ним не общаетесь.
- Я обязательно навещу его, - пообещал я. - Скажите, он все еще живет по старому адресу?
- Довольно! - послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри Фонеблюм.
- Барри! - Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и естественнее. - Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.
- Мы знакомы, - саркастически заметил Барри.
Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые брюки. Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался выше, но его лицо стало лицом тинэйджера, а высокий лоб - на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на висках выпирали червяками вены.
- Ступай наверх, Пэнси, - твердо произнес он. - Нам с доктором Стенхантом нужно поговорить.
Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить с людьми, не умеющими сопротивляться моим расспросам.
- О! - повторила Пэнси.
Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать бритву и соломинку, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее еще один комплект. Теперь ей было что забывать.
- О’кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.
Я пообещал, что передам.
Она ушла наверх, оставив нас с Барри вдвоем. Он ловко запрыгнул в кресло напротив меня. Наверное, он уже приобрел значительный опыт существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в карман, и я подумал, что он достанет память. Вместо этого он достал пистолет. Пистолет проиграл несколько тактов скрипичной пьесы, напоминавшей музыкальный фон для сцены с пистолетом в старой радиопостановке.
- Меткалф, - произнес он. - Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему не поверил.
- Быстро же ты вошел в семью, - заметил я. - Вот вам и эволюционная терапия.
- Пошел ты, - заявил он. - Тебе не понять моих мотивов.
"Пошел ты", похоже, сделалось его девизом, во всяком случае, это звучало именно так.
- Попробуй заставь.
Он только фыркнул. Телефон стоял на столе между нами; он наклонился вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего сердца. Каков бы ни был номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху плечом и стал ждать ответа.
- Это Барри, - произнес он после двух гудков. - Дайте мне кенгуру.
Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я строил ему рожи, но он не смеялся.
- Вот черт, - сказал он, дождавшись ответа. - Ладно, передайте ему, что я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.
Они поговорили еще немного, потом он положил трубку и кисло посмотрел на меня, наморщив лоб.
- Ты, похоже, страсть как любишь, когда тебя наказывают, - заметил он. - Просто жадюга какой-то.
- Не жадюга. Скорее, гурман, - возразил я. - Если мне не нравится, я возвращаю. С процентами.
Он не улыбнулся.
- Что Пэнси тебе рассказала?
- Ничего, что бы я не узнал от кирпичной стены. Мы пытались поиграть в вопросы-ответы, но она вряд ли помнит даже как ее зовут.
Барри это пришлось не по вкусу. Мне кажется, он питал к Пэнси некоторое чувство собственника. Он выпятил челюсть, и его лицо покраснело там, где кожа не побелела от напряжения.
- Пошел ты, Меткалф, - голос его ломался. - Я могу продырявить тебя прямо сейчас, только убирать лень будет. С такого расстояния не промахнешься.
- Пошел ты, Фонеблюм! Нажми на курок, и тебе нос расквасит отдачей.
Он отодвинул пистолет подальше от своего лица.
- Не называй меня Фонеблюмом!
- Возможно, ты не даришь ему галстуки на День отца. И возможно, он не водит тебя на игры Высшей лиги. Это ничего не меняет.
- Я же забыл твой интерес к генеалогии, - произнес он, оправившись немного. Но внутри него имел место конфликт - конфликт между манерами крутого парня и башкунчиковым поведением. - Это отражает трогательную способность не видеть ничего, кроме искусственных связей.
- Я понял. Ты прав, я действительно не вижу ничего, кроме связи между лапами кенгуру и привязанными к твоим рукам-ногам нитками. - Разговаривая, я опустил ноги на ковер и задвинул колени под край большого журнального столика из стекла. - Я ждал от тебя большего, Барри. Ты был засранцем, но не без задатков.
- Ты делаешь неверные выводы. Я принимаю помощь кенгуру, чтобы помогать матери, вот и все.
- Твоя мать мертва, - возразил я. - Я все ботинки испачкал ее кровью.
Это должно было заставить его вздрогнуть, и оно сработало. Я двинул коленями, и кофейный столик опрокинулся на него. Телефон и бритва в облаке порошка полетели на пол, а сам столик превратился в стеклянную стену, придавившую Барри к креслу. Он не выпустил пистолет из рук, но навести его на меня не мог.
Я наступил на стекло в том месте, под которым находилось его лицо.
- Брось пистолет, Барри. Тебе будет больно, если стекло разобьется, и убирать больше придется.
Он пискнул что-то, но пистолета не бросил. Я надавил ногой на стекло, кресло опрокинулось, и Барри выпал на ковер. Пистолет отлетел в угол.
Я шагнул вперед, взял Барри за ворот и тряс его до тех пор, пока моя злость не поулеглась немного, а его рубашка не начала рваться. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что мне не нравится, как он одет.
Когда я поднял глаза, я увидел Пэнси, стоявшую на лестнице. Вид у нее был довольно спокойный. Не знаю, поняла ли она, что происходит, или еще не достала необходимое для этого оборудование. Мне не очень хотелось думать об этом. Я собрался уходить, и не только из-за возможного скорого появления кенгуру.
Барри валялся на ковре, ужасно похожий на выкинутый эмбрион. Я перешагнул его и подобрал пистолет. Он снова проиграл мне мотивчик Скрипки явно не знали, что действие закончилось. Я положил его в карман, поправил пиджак и вышел в прихожую. Пэнси продолжала молчать.
- Купили бы мальчику книжку для раскрашивания или альбом для марок, - предложил я. - Ему нечем занять руки. Это ведет к онанизму.
Выходя, я услышал, как Пэнси бормочет в микрофон слово "онанизм", но ответа уже не услышал.
Глава 4
По дороге к Тестаферу мне повстречался патруль. Они поджидали за поворотом дороги, так что я не видел их до тех пор, пока не стало слишком поздно. Инквизитор дал знак мне остановиться и наклонился к моему окну.
- Карточку, - потребовал он.
Я передал карту.
- Чистая какая, - заметил он.
- Совсем новая, - объяснил я.
Я посмотрел ему в глаза, надеясь, что он не видит, как дрожат мои руки на руле. Они дрожали по нескольким причинам. Одной был пистолет в кармане. Другой - отсутствие зелья в крови.
Он подозвал к моей машине своего напарника.
- Эй, посмотри, - махнул он. - Рип Ван Винкль, - и показал ему мою карточку.
Вот странно: до сих пор я не ощущал к ней никаких чувств, а сейчас был почти горд видеть ее в руках ребят из Отдела.
- Класс, - восхитился Номер Два. - Жаль, редко вижу таких.
Я воздержался от комментариев.
- Документы на машину в порядке? - спросил Номер Один.
- Прокат, - ответил я.
Квитанция лежала в бардачке, и я достал ее. Он пробежал ее глазами и вернул мне.
- Куда едете?
- Посмотреть на старый район, - пожал я плечами.
- Зачем?
Я подумал немного. Вот бы они смеялись, если бы я признался им в том, что я частный инквизитор и расследую дело шестилетней давности.
- Коллекционирую воспоминания, - ответил я.
Он улыбнулся.
- Слыхал? - спросил он у Номера Два. - Он коллекционирует воспоминания.
Номер Два улыбнулся и подошел поближе.
- Что ты натворил, Меткалф?
- Собственно, ничего такого. Наступал кое-кому на пятки. Старая история.
- Кто отправил тебя в морозильник?
Я быстро прикинул. Скорее всего это были ребята Корнфельда.
- Моргенлендер, - ответил я.
Они переглянулись.
- Это серьезно, - произнес Номер Два с уважением в голосе.
Он вернул мне карту: я ответил как надо.
- Черт, - добавил Номер Один. - Последнего из его отребья уже несколько лет как вытурили.
Я убрал карточку в карман и помалкивал. Неожиданно я оказался у них на хорошем счету. Бедняга Моргенлендер. У меня сделалось погано на душе, чего я не ожидал. Я мог бы и не удивляться: дни Моргенлендера были сочтены уже шесть лет назад. Наверное, какая-то оптимистическая часть меня надеялась, что он выживет.
- О’кей, - заявил Номер Два. - Смотри, не потрать все деньги на воспоминания. Ты еще молод. Найди себе работу.
Я поблагодарил их и попрощался. Они пошли к своей машине, а я поднял стекло и уехал.
Я подумал о Корнфельде и решил, что вовсе не прочь взять реванш. На этот раз мне было терять куда меньше. По меньшей мере я задолжал парню хороший удар под дых, и если его живот за шесть лет сделался мягче, что ж, тем лучше.
Да, Корнфельд занимал видное место в моей воображаемой книжке старых долгов, но доктор Тестафер шел первым. Мне нужна была помощь Гровера, добровольная или нет, в восстановлении некоторых недостающих звеньев. Я нашел его улицу и остановил машину у ворот. Место навевало воспоминания. Я нюхал здесь зелье три дня или шесть лет назад - смотря как считать, - и мой нос прямо-таки зудел при воспоминании об этом. Я постарался выкинуть порошок из головы, но это было нелегко. Воспоминание было как чертик в табакерке: оно выпрыгивало при малейшем прикосновении.
Дом почти не изменился - я имею в виду, его основная часть. Пристройка справа имела нежилой вид. Наверное, Тестафер не заводил больше овец после Дульчи. Я позвонил, и Тестафер отворил дверь.