Под водой мы шли до самого обеда, и всплыли только с новой вахтой, в которую стали самые проверенные люди: вахтенным Смышляков, сигнальщиками боцман Новиков, Поцелуйко и старшина торпедистов Николаенко. Однако происшествия на тот день закончились, и постепенно жизнь на лодке вернулась в прежнее, спокойное русло.
* * *
Впереди нас ждали три недели в открытом океане. Конечно, одиннадцатого октября я об этом не знал, как не знал и того места, где мы должны были встретиться с ожидавшим нас пароходом "Микоян". А место было незаурядное. Исла Мас Афуэра, остров, на котором прожил в одиночестве Александр Селкирк. Тот самый, что знаком миллионам людей по роману про Робинзона Крузо. Сначала я удивился - такое известное место, и мы туда, при всей секретности нашей миссии? Но наш постоянный просветитель в морских вопросах, Ваня Смышляков как всегда рассказал, почему и как.
- Других островов там подходящих не смогли подыскать, понимаете? Южнее сплошной океан, в котором очень трудно организовать встречу и перегрузку топлива. Да вы не волнуйтесь! Остров даром что знаменит - обитаемостью он похвастаться не может. И туристов сейчас вряд ли на нем найти. К тому же, обжита только его восточная часть, где две довольно крупные реки стекают с гор. А мы подойдем с западной стороны, чтобы никому глаза не мозолить.
Итак, кроме прочего, нам предстояло "посетить достопримечательности" - до которых, впрочем, нужно было еще доплыть. Семь с лишним тысяч километров, или, как моряки меряют, четыре тысячи миль. Цифры впечатляющие, особенно, если помнить, что это будет менее половины предстоящего пути. И еще не самая сложная часть, при всем при том.
Тихий океан не зря назвали именно так. Он поражал своим спокойствием, которое мог хранить на протяжении многих и многих дней. Конечно, бывали там и штормы, как говорили бывалые мореманы, но нас на протяжении всех трех первых недель сопровождала совершенно курортная погода.
Поначалу мы радовались, но буквально через несколько дней после "потопления" воздух и вода потеплели настолько, что нам это стало досаждать. Пришлось раздеваться, но помогало это недолго. В конце концов, днем, когда солнце жарило с небес в полную тропическую силу, лодка превращалась в настоящую душегубку.
Кто мог - выползал наружу. Сначала Гусаров строго следил, чтобы на палубе находилось не больше трех человек, и все люки были задраены, потом позволил выходить пятерым и открывать один из палубных люков. Через две недели, уже за экватором, когда все полностью одурели от жары, духоты, однообразия океанского пейзажа и еще десятка других причин, заботиться о безопасности по сути дела, перестали и командир, и комиссар. Люди стали вялыми, все свободное время проводили в полудреме.
Еще в первые дни многие обгорели на солнце, и потом мучались от сильных ожогов. Вдруг оказалось, что у фельдшера нет никаких средств для лечения таких "ранений", кроме мази Вишневского, которая помогала слабо.
- Сметаной надо мазать, - авторитетно заявил кто-то из матросов, когда вечером числа где-то двадцатого жалобы на обгорание стали массовыми. - Фащанов, у тебя нет сметанки?
Вопрос, конечно, был риторический. К счастью, Вершинин - видимо, в силу своей специальности - оказался предусмотрительным. Он сам выходил под солнечные лучи осторожно и ненадолго, постепенно оголяя разные части тела, и меня заставил делать также. В результате, если мы с ним и обгорели, то совсем немного. Кроме того, у Сашки были черные очки, очень полезные на палубе. Прямые и отражаемые водой лучи солнца жгли глаза немилосердно, так, что даже и за темными стеклами было неуютно. К сожалению, запастись достаточным количеством очков никто не догадался. Были они только у вахты и лично у командира. Остальные щурились или лежали под солнцем, закрыв лица тряпками. Несмотря на все ухищрения, почти все мучались от конъюнктивита. Кроме того, стоило сдуру прикоснуться к корпусу лодки или другой стальной поверхности - получался ожог, сильный, чуть ли не до волдыря. Температура постепенно доползла до сорока градусов. Даже вода нагрелась до 28 - мы нарочно измерили, опуская в океан градусник на веревочке. Особенно жутко стало ребятам в дизельном отсеке: там температура не опускалась ниже пятидесяти пяти градусов! Пришлось сделать укороченные вахты, и пустить туда на дежурство матросов из других боевых частей. Но люди, хоть и с трудом, держались, а вот техника, казалось, готова была сдаться. Масло лезло из прокладок компрессоров и даже из накатников палубных орудий, подшипники буквально дымились, из аккумуляторных батарей обильно выделялся хлор, так что заряжать их было смертельно опасно. Особенное опасение внушал снарядный погреб. При такой температуре его вообще следовало затопить из-за угрозы взрыва боезапаса, вот только остаться почти совершенно безоружным в такой дали от дома никто не хотел. Так мы и шли каждый день, сидючи на бомбе. Пронесло.
Очень быстро весь экипаж лишился аппетита. Ели понемногу, только для того, чтобы оставались силы выполнять положенную работу. Фащанов днем не варил ни первого, ни второго - только компот, который не остывал, даже если спустить его в канистре за борт. Тем не менее, люди пили, и не могли напиться. Опреснители не справлялись с работой, воды всегда не хватало.
Еду, кстати, наполовину пришлось выбросить. Как только пришла жара, большая часть продуктов испортилась - колбаса протухла, как и яйца, овощи и фрукты сгнили, хлеб заплесневел. Даже некоторые консервы вздулись, и их тоже отправили за борт. На долгое время нашей пищей стали галеты, сухофрукты и ветчина из банок. Уже поздним вечером, когда становилось хоть немного прохладнее, варили кашу или жидкий супчик из концентратов. На маринованную сельдь никто не мог глядеть. Пока некоторые парни поактивнее еще могли делать что-то, кроме как стоять вахту, они пытались ловить рыбу на пропавшие продукты. Однако морские обитатели не соблазнились тухлой колбасой или позеленевшим хлебом. Тем не менее, без рыбы мы не остались. Несколько раз поднимался небольшой ветерок, и с гребешков волн, растопырив большие грудные плавники, в воздух вылетали летучие рыбы. При удаче множество рыб падало прямо на палубу лодки. Матросы оживлялись, бегали и собирали трепещущие серебристые тельца, а потом на ужин кушали жареную рыбешку, которая оказалось не просто вполне съедобной, а даже вкусной. Потом, в один из дней, похожий во всем остальном на другие (Моисеев позже сказал, что мы проходили мимо Галапагосских островов) торпедисты Русаков и Мартынов ухитрились поймать с помощью веревочной петли гигантскую черепаху. Черепахи эти сначала очень досаждали вахтенным - они принимали их за вражеские торпеды и подводные лодки, так что пару раз Гусаров даже отдавал приказ на экстренное погружение. И вот одной черепахе за ложные тревоги мы отомстили. Вытянули на палубу, разделали и сварили черепаховый суп, будто буржуи какие. Панцирь повесили на рубке, как трофей. Суп меня лично совершенно не впечатлил - сладковатый какой-то вышел, и мясо жесткое. Может быть, просто черепаха была слишком старая, или Фащанов на этот раз подкачал, и приготовил ее не лучшим образом…
Забавно проходила у нас помывка личного состава. В лодке была крошечная душевая кабинка, но ей никто не пользовался. Если мыться соленой водой, на коже получается жуткое раздражение, а опресненной не хватало даже на питье. Так что, стоило вахтенным заметить на горизонте впереди по курсу тучку, мы старались править на нее. Весь свободный экипаж вызывался на палубу, и готовил мыло и мочалки. В случае удачи мы попадали под дождь и спешили смыть грязь, что, впрочем, удавалось редко. Слишком уж быстро все кончалось - только успеешь намылиться, а капать уже перестало. Да и хватало этого ощущения чистоты и свежести очень ненадолго.
Все заросли бородами, как разбойники. Только несколько человек продолжали бриться, в том числе комиссар. Мы с Вершининым тоже решили обрасти, но с разным успехом. Сашка культивировал у себя солидную мужицкую бороду, которую я тут же окрестил "геологической", а вот у меня, как у татарина, росли только какие-то дурацкие клочки. Один на подбородке, один на верхней губе, по одному на каждой щеке. Я не сдавался и все ждал, когда же все вырастет нормально - но видно, не судьба была мне заполучить бороду лопатой. Честно говоря, я сам себе напоминал какого-то юродивого. Сашка меня подбадривал и предлагал поделиться.
- Давай, - говорит, - я своей отстригу, и тебе приклеим в тех местах, где голо? Только вот как с цветом быть?
У него-то волосы были темно-русые, а у меня почти черные. Поддерживая шутку, я предполагал, что можно набрать в дизельном отсеке какой-нибудь сажи и подкрасить пересаженное.
Шутили мы в то время мало… да и вообще мало что могли делать. Даже в каюте одновременно были редко: постоянно то один, то другой находились наверху. У рубки были натянуты два тента, под которыми, если потесниться, могли укрыться человек пятнадцать. Передавая друг другу очки, мы выходили наружу и пытались уловить разгоряченной кожей порывы теплого ветра, освежиться забортной водой.
Примерно на пятнадцатый день похода Гусаров вдруг развил бурную деятельность. Хотя нет, все началось даже раньше. На следующий день после того, как мы поймали черепаху, был праздник Нептуна в честь перехода экватора. Те, кто миновал его впервые, должны были проходить посвящение. Таковых у нас набралась почти вся команда: раньше в этих широтах побывал только сам Гусаров и еще пара человек, в том числе, как ни удивительно, кок Фащанов. Командиру рядиться в Нептуна было негоже - он чинно наблюдал за действом с мостика. Комиссар, Глушко и я тоже участвовать не стали, потому как несолидно командному составу баловаться, как детишкам. Однако остальные моряки с радостью приняли участие в процессе поклонения жуткому зеленобородому чудищу с сиплым голосом. Я даже не понял сначала, кто это такой - оказалось, боцман Новиков. Дочку его изображал Фащанов с грудями из мисок, а жену - укутанный в простыню Крылов, командир моторной группы. Увы, повеселиться как следует у людей сил не хватило: Нептун загадал пару загадок и "окрестил" каждого новичка, макая головой в установленную на палубе бадью.
Однако даже такое немудреное развлечение подняло людям настроение. Гусаров (а может быть, Смышляков) это подметил и решил ковать железо, пока горячо. Он объявил, что отныне каждый должен будет за день приготовить какое-то выступление, которое представит вечером, когда большая часть экипажа соберется после ужина на палубе. Неважно, что - лишь бы развлечь товарищей. Спеть пару песен, рассказать забавную историю, разыграть сценку, прочитать стихи, поведать о чем-то познавательном. И тут первым делом командир насел на нас с Вершининым.
- Помните, вы меня спрашивали об обязанностях? Так вот, хочу назначить вас обоих главными массовиками-затейниками. Справитесь?
Мы с Сашкой, конечно, были слегка ошарашены. Хотя выступать перед аудиторией с докладами мне было не привыкать - сколько раз я это делал, пока учился, да и собирался ведь стать преподавателем. Только о чем говорить?
- Я слышал, вы специалист по языкам? - спросил Гусаров. - Сколько знаете?
Мне пришлось задуматься - туго соображалось на жаре.
- Ну… английский, немецкий, как говорится, в совершенстве. Итальянский и испанский так, плохонько. Ну и португальский.
- Этого хватит, я думаю. Устройте матросам небольшие курсы. Немецкий пригодится, язык врага надо знать. Англичане у нас сейчас союзники, тоже неплохо бы знать хотя бы, как поздороваться: впрочем, в Датч-Харборе, думаю, азам многие и так научились. А какие там у нас в Анголе колонизаторы подвизались?
- Португальцы.
- Значит, в португальском тоже просветите. А вот вы, товарищ Вершинин…
Гусаров задумался, но Сашка сам нашел, чем сможет порадовать людей.
- Я им истории про подводные лодки буду рассказывать. В подробностях - надолго хватит. Если закончатся - продолжу про путешествия и приключения. Жюль Верн, Обручев, Беляев, Толстой… Может, товарищи матросы не читали.
- Не знаю, как матросы, а я послушаю с удовольствием! - с удовлетворением заключил Гусаров. - Никого из этих писателей не читал. Толстого пытался осилить, "Войну и мир", но как там начались письма на французском, так я и загрустил.
- Это не тот Толстой, товарищ капитан-лейтенант, - мягко поправил Вершинин. - Вы о Льве Николаевиче говорите, а я об Алексее. "Аэлита", "Гиперболоид инженера Гарина"…
- А… Ну… тоже полезно будет… гм, узнать, - смутился Гусаров.
Так и начались наши публичные выступления. Лично мне казалось, что матросам гораздо больше понравилось слушать Сашку, тем более, что рассказывал он живо, красочно, не упуская интересных подробностей и в то же время не растекаясь слишком мыслию по древу. Я-то с какого-то перепугу попытался дать сначала грамматику немецкого, вещь очень запутанную и сложную для осознания, тем более, на слух. Понял, что сглупил, на следующем "занятии" извинился и начал все заново. Обиходные фразы, вроде "danke schon", "gehen sie schlaffen" или крылатые выражения типа "Da ist der Hund begraben" и "Geben sie mir bitte etwas kopek zum fruhstuck" Ипполита Матвеевича Воробьянинова, как мне кажется, имели успех. По крайней мере, я потом не раз слышал, как люди повторяли их друг другу. Почему-то слова из других языков понравились уже меньше - возможно, потому что к тому времени развлечение людям приелось, и они перестали на него реагировать так же живо, как и в начале.
О литературе мы частенько разговаривали с Вершининым тет-а-тет, в порядке повышения уровня образованности друг друга. Это оказалось той самой важной точкой соприкосновения, которая сплачивает двух совершенно разных людей, превращая их в друзей. Началось все с одной фразы из "Гамлета", всплывшей после второго собрания на лодке. Вечером в тот день Вершинин стал допытываться у меня, насколько пессимистично я гляжу на весь наш поход.
- Что тут скажешь? - отрешенно ответил я, глядя в чернильную тьму каюты, не нарушаемую ни малейшим огоньком. - Ты попробуй вслух перечислить, чего нам предстоит "свершить", и в каких обстоятельствах. Дальше уже и слова не нужны. Не в сказке, чай.
- Да уж, - протянул Сашка. - Просто шекспировская трагедия. Конец - молчание.
- The rest is silence, - повторил я на языке автора. Видимо, чтобы уйти он нерадостной темы, Вершинин перевел разговор на другое. Слово за слово, он выпытал, много ли я читал Шекспира на английском, и как мне нравится больше - перевод или оригинал?
- Как тебе сказать… С одной стороны, все мысли автора точно дойдут до читателя, если они пишут и читают на одном языке. С другой стороны, есть очень талантливые переводчики, а сам Шекспир пишет ярко, образно и для перевода удобно. Так и так хорошо, наверное. Человек, совершенно не знающий английского, сможет как следует понять этого великого писателя достаточно хорошо.
- А какое произведение у него лучшее? Я, грешным делом, кроме "Гамлета" на самом деле ничего и не прочел. Собирался, собирался, да так и не собрался.
- Да ты что? - я чуть было не подскочил на диванчике. - Значит, ни "Двенадцатой ночи", ни "Венецианского купца", ни "Короля Лира"? Не говоря уже про "Тита Андрония"?
В тот раз нам не спалось, и я как следует "отомстил" Сашке за его увлекательный рассказ о подводной лодке "Пионер" из романа "Тайна двух океанов". Разом пересказать сюжет двух пьес - мне кажется, неплохо!
Так у нас и повелось после этого. Стоило лечь спать - в каюте, или под тентом рядом с рубкой лодки, на благостном ночном ветерке - мы продолжали наши литературные беседы. Днем я иногда читал Вершинину те пьесы, что были у меня с собой. К сожалению, талантом поэта я не обладал, и переложить слог Шекспира на русский с рифмой не мог. Приходилось пересказывать своими словами, лишь иногда вспоминая перевод. "Комедия ошибок", "Укрощение строптивой", "Бесплодные усилия любви", "Все хорошо, что хорошо кончается"… Не все произведения, конечно, назовешь шедеврами, но ниже определенного уровня, на мой взгляд, Шекспир не опустился ни в одном.
Конечно, одно дело прочесть произведение великого писателя в хорошем переводе, сделанном мастером своего дела, и другое - слушать пересказ человека, который никогда не сможет найти подходящую рифму. Однако мне казалось, Вершинин был заинтересован.
- Когда вернемся, я обязательно перечитаю Шекспира от корки до корки! - пообещал мне он. Оптимист, черт побери.
В качестве "оплаты" за свое просвещение Сашка рассказывал, как побывал в экспедициях, чего там видел интересного и поразительного. В принципе, это были увлекательные повести, хотя я сомневался, что когда-нибудь рискну покинуть лоно цивилизации ради того, чтобы быть съеденным мошкарой и комарами. Потом у Вершинина кончились геологические байки - все-таки он был еще молодым человеком и не успел побывать во многих местах. Он поведал, как добывают и обрабатывают алмазы - оказалось, это очень долгий и трудозатратный процесс. Грешным делом, я думал, что по приезде в Анголу (если доберемся, конечно), я увижу здоровенную гору сверкающих бриллиантов. Сашка мои мечты безжалостно обрушил. Необработанные алмазы - тусклые и бесформенные камушки. Вряд ли такие кому-то покажутся красивыми.
Впрочем, рассказ о кимберлитовых трубках и намазанных жиром столах мне показался слегка скучноватым. Гораздо лучше у Вершинина получалось то, чем он занимался на вечерних выступлениях перед командой. Фантастические и приключенческие истории, во множестве прочитанные им за свою жизнь, теперь как из рога изобилия сыпались на изнемогающую от скуки и жары команду лодки. Почти никто, даже командиры, в жизни не слышали о Жюле Верне или Адамове. Пересказы их романов шли на ура, в максимальных подробностях. Первыми, конечно, были "Тайна двух океанов", сюжет которой мне был уже знаком, а также "20000 лье под водой", которую я сам читал. Постепенно и незаметно, выступления остальных членов экипажа превращались в маленькие доклады, читаемые больше для проформы. Все быстрее требовали "вызвать на трибуну" Вершинина и послушать продолжение старой или начало новой истории. За капитаном Немо последовали "Дети капитана Гранта", потом беляевские небольшие истории про профессора Вагнера, потом - "Гиперболоид инженера Гарина"…