Когда мы поженились… Кстати, это я сделала Эдику предложение, все житейские инициативы в нашей жизни исходили от меня, и это было нормально для нас обоих. "Давай будем считать себя женой и мужем", - сказала я. "Ты хочешь, чтобы мы расписались?" - спросил он. "Нет, - сказала я. - Достаточно того, что мы с тобой запишем это в своей памяти". "Записано", - сказал Эдик, и мы стали женой и мужем. Так вот, когда мы наконец поженились, я сказала: "Жить будем отдельно. Недалеко друг от друга, чтобы за три-четыре минуты можно было пешком дойти от одной квартиры до другой, но все-таки в разных домах". Он поднял на меня удивленный взгляд, но по части понимания внутренней логики фразы Эдику не было равных - разумеется, ему был ясен ход моих мыслей. Удивление в его взгляде сменилось согласием, он кивнул и коротко ответил: "Да". Он никогда не говорил слов больше, чем это было необходимо.
Эдик был великим ученым. Это истина, и не нужно с ней спорить даже взглядом. Я знаю, что он был великим, так же точно, как физик знает, что все тела притягиваются друг к другу, а сила тока в проводнике зависит от сопротивления. Эдик занимался наукой, в которой я ничего не понимала. Я не понимала частностей, но знала главное - Эдик мне рассказывал, а я слушала, как слушает тихое озеро, к которому приходит отшельник, чтобы бросить в темную воду камешки своих мыслей. Я даже могу при случае повторить многое из того, что рассказывал мне Эдик, только не нужно требовать от меня объяснений, если какая-нибудь фраза покажется вам лишенной смысла.
Эдик занимался природой времени, написал на эту тему десяток научных статей, вы их можете найти, если хотите - они опубликованы в Трудах института, а одна даже в "Вестнике Академии Наук". Это была его официальная тема, на самом деле Эдика интересовало не столько время само по себе, сколько иные уровни мироздания, более глубокие, чем наш, более сложно устроенные. Он много мне об этом рассказывал, я слушала и почти ничего не понимала, но было так захватывающе интересно… Неважно. Работа мужа вряд ли связана с литературой. И с его смертью.
Из своего романа Эдик никогда не читал мне ничего, не показывал написанного и не обсуждал. Как одна из комнат в замке Синей бороды, это была запретная для меня часть его жизни.
Ваш удивленный взгляд спрашивает: как же я, в таком случае, узнала страну моего мужа в опубликованном вами романе?
Все просто. Вы прекрасно знаете, как отнеслась к приказу мужа одна из жен - последняя - Синей Бороды. Для нее не было притягательнее объекта, чем запертая дверь запретной комнаты.
Конечно, мой муж не был Синей Бородой, и кроме меня, в его жизни не было ни одной женщины - это я знаю точно, несмотря на странные, по мнению разумной части общества, наши супружеские отношения. Иногда я оставалась у него ночевать, а в другие ночи он мог водить к себе кого угодно, и я не стала бы учинять ни дознаний, ни разборок. Это было не нужно, я всегда знала, чем он занят в каждый момент времени. А он знал, чем занималась я. Называйте это телепатией, интуицией, сродством характеров - как угодно, но это была истинная правда, мы даже устраивали эксперименты: проводили друг без друга несколько дней, и каждый из нас вел дневник - не за себя, а за другого. Я знала, когда Эдик вставал - обычно он просыпался в шесть, но бывало, если не нужно было присутствовать в институте, валялся в постели до восьми или девяти и думал над чем-нибудь. Я знала, когда он садился за стол, когда ехал на работу, с кем из коллег разговаривал - не знала о чем, но это для меня не имело никакого значения.
Мы никогда не обманывали друг друга, и я понимала, что в ту секунду, когда я открою запретную дверь и войду в потайную комнату, Эдик об этом узнает. Почувствует, поймет.
Я и не пыталась.
Но так получилось случайно. Я пришла домой - мы называли с ним домом обе наши квартиры, мою и его - и увидела рукопись, лежавшую на столе. Это было… сейчас вспомню точно… полтора года назад, весной, двадцатого или двадцать первого марта, в тот день в Латинской Америке - то ли в Колумбии, то ли в Парагвае - произошел переворот, об этом говорили по телевидению, Эдик всегда забывал выключал телевизор, и я, войдя в квартиру, увидела, как бесновалась ночная взбаламученная толпа. Хотела выключить, но увидела на столе раскрытую папку. Я подумала, что муж специально ее оставил, чтобы я могла прочитать, не отягощая себя мыслями о том, что вторгаюсь в запретную зону. Потом оказалось, что это не так, он просто забыл спрятать рукопись, когда взглянул на часы, понял, что опаздывает на работу, и заторопился… Обычно с Эдиком такого не случалось, и потому, вместо того, чтобы пройти мимо и заняться обычными делами, я вошла в оставленную открытой дверь запрещенной комнаты… склонилась над текстом, прочитала одно предложение, другое, пальцы сами начали перелистывать страницы, а взгляд перебегал от строчки к строчке.
Я знала, что у мужа есть литературный талант, но не представляла, что Эдик способен с такой точностью и вниманием к деталям воспроизвести наш роман, наши отношения - не в физическом мире, если вы понимаете, что я хочу сказать, а в мире духа, в мире человеческих связей. Элинор меньше всего похож на Москву - кому это знать, как не вам. Элинор выдуман, но люди, населяющие его, реальны более, чем любой из ваших прежних героев, которые ходят по московским улицам с узнаваемыми названиями, носят русские имена, но поступают не так, как поступал бы на их месте любой живой человек с нормальной, а не воображаемой психикой.
Я читала, и многое в наших отношениях становилось прозрачнее. И еще что-то я начала тогда понимать, смутно, вне сознания, проявилось это только сейчас, когда Эдика не стало… Я читала, впитывала - так же, как Эрнестина, вошедшая в запретную комнату Синей Бороды, и, так же, как ее, меня, естественно, застал за этим занятием муж.
Я так увлеклась, что не слышала, как он вошел, хотя и знала, что Эдик вот-вот вернется, ощущала его неожиданную тревогу и его желание от чего-то меня избавить.
Он не сказал ни слова, закрыл папку, спрятал в ящик, обнял меня и сказал: "Больше никогда так не делай". Я ответила: "Больше и ты не забывай это на столе".
Мы не вспоминали об инциденте довольно долго, но однажды - месяца через три - я спросила, потому что почувствовала настроение Эдика и знала, что он непременно ответит на мой вопрос: "Что ты станешь делать с рукописью, когда закончишь?" Я представляла, конечно, каким будет ответ, и потому слова Эдика не были для меня неожиданными. "Когда я ее закончу, - сказал он, - меня не станет. Это живет вместе со мной, и когда я дойду до последней страницы рукописи, закончится и моя жизнь".
Я восприняла его слова, как метафору, и спросила только: "А я? Если я умру раньше тебя, ты опишешь мои похороны на далекой планете?" Он посмотрел мне в глаза, помолчал и ответил: "Конечно. Но будет не так. Я уйду первым".
Эти его слова я тоже посчитала метафорой, и больше мы к этой теме не возвращались.
А потом… В один из вечеров я, как обычно, пришла к мужу после работы, собиралась остаться на ночь, мы об этом уже договорились, он сидел за компьютером, а я готовила ужин - как сейчас помню, нарезала огурцы для салата. И вдруг услышала голос Эдика, он говорил тихо и будто сам с собой. А может, даже не говорил - думал, и я слышала его мысли?
"Это невозможно… никакие постоянные… определенно… закончил… совершенно… последняя точка… уходить"…
Я выложила овощи на тарелку и пошла в комнату. Эдик сидел за компьютером, положив руки на колени.
"Ты закончил роман?" - спросила я.
Эдик опустил голову, я видела его заросший затылок, пальцы, по-моему, чуть дрожали…
"Нет", - ответил он наконец, и я поняла, что он впервые в жизни сказал мне неправду.
"Давай ужинать", - сказала я, и дальше все пошло, как обычно, но все было не так, потому что обычное шло внешним фоном, а внутри каждый из нас рассуждал о своем, две жизни - внешняя и внутренняя - шли параллельно, мне было очень неприятно, и, когда муж уснул, был уже второй час ночи, я дождалась, пока сон его станет таким глубоким, чтобы он не проснулся от любого моего движения, встала, прошла в кабинет, достала ключ из кармана Эдикиного пиджака, висевшего на вешалке в шкафу (я сама его туда и повесила вечером), открыла ящик стола, в котором, как я точно знала, муж хранил рукопись романа…
Там ничего не оказалось, ни единого листа бумаги. Лежал компьютерный диск - один.
Я поняла - Эдик поставил точку.
Мне стало беспокойно. Нет, беспокойно - не то слово. Страшно? Нет, и не страшно тоже. Я слишком хорошо знала мужа. Если он сказал, что его не станет, когда роман будет закончен, значит, так и случится. Но я также понимала, что он не наложит на себя руки. Это противоречило его жизненной философии. Такого не могло произойти - не может солнце однажды утром появиться вместо востока на западе, это исключено, вы меня понимаете?
Но роман был закончен. И что теперь?
К утру у меня поднялась температура - я чувствовала себя отвратительно, отменила все встречи, на развозку не поехала, самым большим моим желанием было улучить момент, добраться до компьютера, найти файл и прочитать… Не весь роман, а только последний абзац. Что написал Эдик, на чем поставил точку?
Он уехал на работу, я осталась одна.
Компьютер у Эдика всегда был включен, какие-то программы вечно что-то рассчитывали, я не стала разбираться в иконках, меня интересовал только файл с романом, и я задала поиск. Элинор. Левия. Ноэль. На жестком диске не оказалось файлов с такими названиями. Не было ничего.
Ничего. И жизни у Эдика не осталось тоже…
Глава пятнадцатая
Жанна Романовна держала обеими руками уже давно остывшую и наполовину пустую чашку с кофе. Терехов почему-то подумал, что теперь не женщина грелась от тепла, запасенного в напитке, а наоборот, хотела передать часть собственного тепла чему-нибудь, пусть хоть чашке или просто воздуху в комнате, потому что скрытая в этой женщине энергия требовала выхода.
- Вот видите, - убежденно сказал Терехов. - Вы сами во всем виноваты. Если бы вы жили с мужем, как все нормальные семьи, то лучше знали бы его, и в тот день… Что с вами?
Терехов успел подхватить женщину прежде, чем она повалилась на пол. Все получилось неожиданно, Терехов сначала и не понял, что именно в ответ на его слова Синицына размахнулась, запустила чашкой в стену, а потом потянулась к Терехову всем телом, и руки в его сторону протянула, будто хотела зажать ему рот, но энергия ее иссякла, и она покачнулась, стул начал падать в одну сторону, женщина - в другую…
Он сидел на полу в нелепой позе, держал на коленях голову этой женщины, глаза ее были закрыты - неужели она потеряла сознание только из-за того, что он нащупал слабое звено в ее обвинении?
Нужно было, наверно, дать ей воды, но для этого Терехов должен был встать, а как? Опустить эту женщину на пол? Перетащить на диван? Как глупо это будет выглядеть - придется волочить ее за руки, а может, поднять и понести, но Терехов чувствовал, что у него не хватит сил. Он наконец догадался прислонить эту женщину к ножке стола, поднялся на ноги и пошел в кухню, чтобы налить в стакан воды, но голос Жанны Романовны заставил его обернуться - она смотрела на него широко раскрытыми глазами и, похоже, сама не понимала, отчего вдруг, будто какая-то нимфетка, хлопнулась в обморок.
- Помогите мне встать, - сказала она и, не дожидаясь Терехова, поднялась самостоятельно, постояла, держась обеими руками за край стола, подняла упавший стул, но садиться не стала, прошла, пошатываясь, к дивану и опустилась на самый край, как гостья, зашедшая на минуту только для того, чтобы сообщить хозяину важную для него новость и сразу уйти, не дожидаясь приглашения остаться на чай.
- Извините, если я… - пробормотал Терехов.
- Это вы меня извините, - сухо сказала Синицына. - Я сейчас все вытру, дайте мне, пожалуйста, тряпку.
Терехов увидел расплывшееся по стене темное пятно - чашка, брошенная этой женщиной, разбилась, два больших осколка лежали у кухонной двери, а более мелкие разлетелись, видимо, по комнате.
- Потом, - сказал Терехов. - Потом я сам… Я… сильно вас обидел?
- А я - вас? - улыбнулась Жанна Романовна, улыбка ее была такой же неожиданной, как яркий метеор, пролетевший темной летней ночью и разорвавший небо на две половинки.
- Почему ваш муж хотел, чтобы я опубликовал его роман под моим именем? - спросил Терехов, подумав, что сейчас уже можно задать этот вопрос.
- С чего вы решили, что он этого хотел? - вскипела Синицына.
- Хотел, - уверенно сказал Терехов, - и я не знаю - почему. Оставим пока в стороне мотив. Чтобы украсть мой роман, некто должен был знать, что именно в это время я повезу диски в издательство. Некто должен был знать, что я не отправлю текст по электронной почте. И некто должен был взять у вашего мужа текст романа, чтобы совершить подмену. Мог некто это сделать без его ведома? Нет - вы сами говорили, что к роману своему ваш муж относился очень трепетно. Значит, сам передал? Кому? Мальчишке, похожему на него? Сыну? Хорошо, не сын, пусть родственник, но человек достаточно близкий, и тогда получается, что вся эта история была вашим мужем спланирована, я оказался ее жертвой, потерпевшей стороной, а вовсе не нападавшим, согласитесь, в этом есть логика, значит, вашему мужу нужно было, чтобы я непременно отнес в издательство именно его рукопись, для этого он - вы не станете этого отрицать! - заразил мой компьютер вирусом, чтобы уничтожить все и чтобы у меня не осталось иного выхода… Он это сделал, а потом ждал, пока роман выйдет - он знал и номер моего телефона, и электронный адрес, мог связаться со мной и объяснить или самому потребовать объяснений, но нет - он выжидал, и когда увидел книгу на прилавке, то…
- Позвонил вам, наконец, - продолжила мысль Жанна Романовна, - назвал вас убийцей и повесился. В этом, по-вашему, больше логики?
- Логики в этом нет вообще, - буркнул Терехов. - Трясина какая-то. Кто приходил к вашему мужу, если мне точно известно, что это был не я?
- Вы, - устало сказала Синицына. - Конечно, вы.
- Я уже говорил…
- Неважно, - прервала его эта женщина. - Совершенно неважно, кто что говорил или делал - события развивались так, как им было предписано.
- Что значит - предписано?
- Я… Извините, Владимир Эрнстович, я не закончила рассказывать… Налейте мне еще кофе, и я продолжу, хорошо? Обещаю держать себя в руках и больше посудой не бросаться.
Эта женщина все еще сидела на краешке дивана, но поза ее странным образом переменилась, это была расслабленная поза человека, отдыхавшего не от дневной сумятицы, но от самой жизни.
Терехов поднялся и пошел в прихожую. Взял в туалете тряпку, молча, не обращая внимания на гостью, собрал осколки чашки, вытер лужицы, присмотрелся к пятну на стене - просто подтереть не получится, придется закрашивать, - и направился в кухню. Закрыл за собой дверь, выбросил осколки в мусорное ведро, тряпку кинул в угол и без сил опустился на стоявший у кухонного стола табурет.
Не буду возвращаться в комнату. Не буду - и все. А потом загляну и никого не застану. Эта женщина уйдет. А может, ее не существует, и все, что сейчас произошло, мне почудилось, как и лысый Пращур, и комната его, и киоск с матрешками?
И смерть Ресовцева?
И его роман - мой роман - роман, опубликованный под моим именем?
Из комнаты не доносилось ни звука - возможно, там действительно никого не было.
Терехов включил газ под чайником и достал из подвесного шкафчика новую чашку.
Когда минут через пять он вошел в гостиную, увиденная картина поразила его не столько неожиданностью, сколько странной обыденностью, будто все уже было, более того - было всегда, каждый день и много лет, память отозвалась привычно, она всегда так отзывалась, когда он открывал книжный шкаф в углу и доставал толстый том Энциклопедического словаря - он делал это по десять раз на дню, он к этому привык, память привыкла тоже…
Жанна Романовна Синицына спала на диване, свернувшись калачиком и укрывшись по самую шею пледом, который она сняла с кресла. Без пледа кресло выглядело, как голый ребенок, выставленный на мороз, - скелетик да и только.
Эта женщина тихонько посапывала во сне, впечатление было таким, будто спала она не две-три минуты, а очень давно, может даже со вчерашнего вечера.
Неужели со вчерашнего вечера? Терехов ни в чем сейчас не был уверен. Он поставил на стол чашки, подошел к дивану, опустился перед этой женщиной на колени и неожиданно для себя поцеловал ее в лоб - будто принц, целующий спящую царевну и ожидающий, что она проснется, увидит своего спасителя и тут же выйдет за него замуж.
Потом Терехов включил компьютер и до поздней ночи писал - пальцы бежали по клавишам, как приученные к виртуозной игре долгими тренировками пальцы музыканта. Странное было ощущение: текст рождался сам по себе, и Терехов был лишь транслятором, он даже не успевал прочитывать написанное, а осознавать его, понимать и следить за логикой событий не успевал и подавно, и, по мере рождения текста из хаотического нагромождения букв и знаков препинания, Терехов ощущал все больший страх, которому он не знал названия - боялся, что не сможет остановиться и будет стучать час, другой, третий, день, неделю и всю оставшуюся жизнь, а потом его сморщенное мертвое тело обнаружит Сергей, когда зайдет поинтересоваться, что, в конце концов, происходит с соседом.
Остановился Терехов на совершенно нейтральной фразе - понял неожиданно, что больше не может написать ни строчки. Пальцы застыли над клавиатурой, у Терехова даже не оставалось сил, чтобы вернуть текст к началу и прочитать то, что получилось.
Он поплелся в спальню, отметив краем глаза, что эта женщина плотнее укуталась в плед и повернулась лицом к стене, на затылке ее едва держалась заколка в виде бабочки, надо бы снять, подумал Терехов, наверно, это неудобно, тянет и мешает спать, но он не сделал и шага в сторону дивана, а в спальне не стал снимать с кровати покрывало, повалился в одежде и заснул сразу, или ему лишь показалось, что заснул, а на самом деле вернулся в кабинет и все-таки прочитал написанный его пальцами текст.
Иначе как могло случиться, что утром, еще не вполне продрав глаза, он помнил все им написанное от слова до слова?