- Когда это произошло… Была милиция, следователь, они опрашивали всех, соседей тоже… Я слышала, как Лидия Марковна… она живет этажом ниже… сказала, что вечером у мужа был посетитель. Милицию это не заинтересовало, они хотели знать, что происходило в день, когда… Я потом зашла к Лидии Марковне, и она мне описала… Это были вы! Среднего роста, лет тридцати пяти, серый костюм - вы и сейчас в нем, - зеленая рубашка в светлую полоску и бежевый галстук - тот, что сейчас на вас. Волосы черные с проседью, зачесаны на косой пробор… Большой нос с горбинкой… Гладко выбрит…
- И все это вам сказала соседка? - иронически поинтересовался Терехов. Конечно, Синицына просто описала то, что видела, правда, рубашка на нем сейчас была бежевая, но зеленая действительно висела на плечиках в шкафу, откуда эта женщина могла знать о ее существовании? Впрочем, даже сказав наобум, она вряд ли ошиблась бы - у всякого мужчины есть в запасе рубашка зеленого, модного нынче цвета.
- Все это мне сказала соседка, - повторила Жанна Романовна. - И еще сказала, что пришли вы примерно в восемь часов, в руке у вас был черный кейс, вы долго звонили в дверь, а Эдик в это время дремал и открыл не сразу. Вы пробыли у него около часа. Ушли в начале десятого.
- Все это время ваша соседка смотрела в дверной глазок? - Терехов пытался свести разговор к шутке, но иронию Жанна Романовна не воспринимала.
- Нет, - сказала она, - Лидия Марковна услышала, как хлопнула дверь, и выглянула посмотреть - из чистого любопытства.
- Господи, - пробормотал Терехов. - Что же это происходит на свете? Все слова… Ваши слова, мои слова…
- А есть еще "Вторжение в Элинор", тираж пятнадцать тысяч, - напомнила Синицына. - И Эдуард Викторович Ресовцев, которого хоронят послезавтра в три часа. Вы придете?
Вопрос оказался для Терехова неожиданным. Он не думал о том, что самоубийцу, возможно, еще не похоронили. Прийти на похороны? Только не это! И вообще нужно заканчивать с этой сюрреалистической ситуацией. Почему он пошел на Шаболовку? Чтобы узнать, кем на самом деле был Ресовцев. Это он теперь знал. И достаточно. Хватит.
Терехов поискал глазами официанта, жестом попросил счет, бросил на принесенную тарелочку сотенную бумажку, поднялся и пошел к выходу, не взглянув на Жанну Романовну, сидевшую неподвижно и будто потерявшую всякий интерес к происходившему.
Он сел в первый же троллейбус, шедший совсем не в ту сторону, куда ему нужно было ехать, забился в угол, закрыл глаза.
Почему она лжет? Что она может сделать ему на самом деле? Мало ли кого видела соседка, если видела вообще? Но Ресовцев звонил в час своей гибели и обвинял Терехова. Рукопись его романа действительно оказалась у Терехова при странных обстоятельствах. Кто требовал выкуп? Кто еще, черт возьми, был причастен к похищению?
Господи, думал Терехов, зачем только я поддался искушению? Объяснил бы Варваре, что рукопись пропала, не убили бы меня! Заставили бы вернуть часть аванса - что еще? Почему я так уверенно говорил этой женщине, что у меня не было иного выхода? Был выход, всегда есть выход, а за неправильные поступки нужно платить, вот я сейчас и плачу.
- Конечная, - объявил водитель. - Просьба освободить салон.
Обращался он лично к Терехову - кроме него, в троллейбусе никого не было.
В район новостроек Юго-Запада Терехов никогда не ездил, он даже не знал, есть ли поблизости метро, вокруг стояли шестнадцатиэтажки, такие же, как на противоположном конце Москвы. А может, троллейбус сделал круг и вернулся туда, откуда выехал?
Терехов заметил отъезжавшее от одного из домов такси и замахал руками. Водитель притормозил, равнодушно подождал, пока Терехов пробирался к машине через завалы стройматериалов.
Почему-то он назвал не домашний адрес, а адрес Маргариты, ему нужно было хотя бы сегодня чье-нибудь живое участие, а Маргарите достаточно того, что он вернулся, она примет, отогреет, накормит - дальше видно будет.
Он позвонил в знакомую дверь, прислушался - обычно Маргарита в кухне или гостиной начинала искать тапочки, она вечно их где-нибудь оставляла, а пол в прихожей был холодным… Терехов услышал странные звуки, будто что-то упало, и разговор какой-то - далеко, не в гостиной, скорее в спальне, хотя с кем Маргарита могла говорить в спальне? У нее и телефон на журнальном столике, есть еще ответвление в кухню, но звук доносился не оттуда. В прихожей послышались наконец быстрые шаги, дверь приоткрылась на цепочку, Маргарита выглянула в наспех наброшенном халате, разгоряченная, с пылающими щеками, Терехов много раз видел ее такой, но было это всегда после… Господи! Тут до него, наконец, дошло, и слова Маргариты он услышал будто через плотный занавес:
- Это ты?.. Извини, я не… Ты не мог бы в другой раз? И вообще, мы вроде…
- Да, конечно, - пробормотал Терехов и побрел к лестнице.
Домой он дошел пешком. У подъезда стояла милицейская машина, водитель то ли дремал, то ли размышлял о чем-то, опустив голову на рулевое колесо, а где были те, кого он привез?
Терехов не стал вызывать лифт, поднялся на третий этаж, ожидая увидеть у своей двери представителей власти. На лестничной площадке никого не было, правда, в темноте (лампочка несколько дней назад перегорела, а новую не вставили) что-то разглядеть было трудно. Показалось, что на фоне окна мелькнула тень, но это была, конечно, игра воображения. Он повернул ключ, вошел в прихожую и затылком ощутил, что кто-то вошел следом. Спина мгновенно похолодела, пальцы задрожали, почему-то Терехов боялся повернуться, нащупал выключатель, свет вспыхнул неярко, как-то даже расслабленно, будто его размазали по стенам, растерли, и голос показался тоже размазанным и растертым, что-то странное творилось у Терехова со слухом и зрением.
- Вы позволите? - спросила Жанна Романовна. Впрочем, на самом деле это был, конечно, не вопрос, а требование, которому Терехов не мог не подчиниться.
Синицына успела переодеться - сейчас на ней был темно-синий махровый свитер и такого же цвета брюки, она стала похожа на юношу, какого-то голливудского персонажа, Терехов даже мог бы вспомнить на кого именно, если бы хоть на секунду был способен расслабить мысленное напряжение. Ему показалось, что у Синицыной в руке пистолет - что-то темное, тяжелое, - он отпрянул, едва не опрокинул вешалку и, вглядевшись, понял, что женщина держала сумочку.
- Чего вы от меня хотите? - воскликнул Терехов.
- Правды, - сказала Жанна Романовна.
Пришла нелепая мысль: если Маргарита решит мириться и явится к нему, как это не раз бывало, то присутствие здесь чужой женщины будет выглядеть совсем неприлично.
Синицына прошла в гостиную, нащупала выключатель и, когда вспыхнула люстра, села именно туда, куда Терехов не стал бы ее сажать - в угол дивана, самое темное место в комнате.
- Почему вы меня преследуете? - спросил он, оставаясь у двери и всем видом показывая, что не намерен вести долгие разговоры и, тем более, оказывать незваной гостье знаки внимания.
- Я думала, что хорошо его знала, - тихо сказала Жанна Романовна из полумрака, - а оказалось… Вы ничего в романе не дописывали, верно? Только взяли диск и передали в издательство?
Терехов молчал, он не очень понимал, отчего Синицына заговорила о романе, а не об авторе.
- Странный у нас был брак, - медленно произнесла Жанна Романовна, будто не с Тереховым разговаривала, а сама с собой. - Мы познакомились с Эдиком… да, в восемьдесят пятом, как раз началась перестройка. В нашей жизни тоже… Я окончила школу, водила компанию со студентами, собиралась учиться дальше, только не знала - чему. И зачем. Родители говорили: "Жанна, без высшего образования человек неполноценный". А мне было достаточно школы… Он меня учил. Всему. Мне не нужны оказались вузы - Эдик знал столько, что хватило бы на десять профессоров и сто доцентов.
- Зачем вы мне это рассказываете? - прервал Терехов монотонный поток слов, пересек гостиную и опустился на противоположный от Жанны Романовны край дивана. Отсюда он хотя бы видел ее лицо и поразился, поняв, что женщина плачет. Голос звучал ровно, а слезы текли сами собой.
- Он уже тогда писал "Элинор", - продолжала Синицына, не обращая ни на самого Терехова, ни на его слова никакого внимания. - "Книгу моей жизни", говорил он. Вы читали роман? Хотя… Почему я спрашиваю? Вы его еще и писали, верно?
- Не надо, - вырвалось у Терехова.
- Помните, как Левия пришла к Ноэлю, а он был погружен в себя, медитировал, она ему помешала, и он непроизвольно…
- Помню, - буркнул Терехов.
- Это действительно было, - сказала Синицына, - я тогда пришла к Эдику не вовремя, он был занят, писал и посмотрел на меня так, что… Мне показалось, что я рассыпаюсь на атомы, пространство вокруг меня плавится, а время исчезает… Вы можете себе вообразить, как исчезает время? Это было. Или не было? Когда нет времени, то ничего не происходит и происходит все - сразу и окончательно. Видишь мир целиком - с собственными идеями, решениями и с их воплощением, с причинами и следствиями, которые лежат друг в друге, как карандаши в пенале… Это ужасно! - вырвалось у нее. - Я думала, что сошла с ума. А теперь прочитала в вашем… в Эдикином романе и поняла, что для него это было обычное состояние: он умел выводить себя из потока времени…
- Это фантастика, - напомнил Терехов. - Это все придумано.
- Для вас - фантастика, - резко сказала Жанна Романовна, - потому что вы через это не прошли, вы - снаружи, а я была внутри. Мы слишком редко виделись с Эдиком…
- Наверно, я чего-то не понимаю, - сказал Терехов, пытаясь перевести разговор на менее опасную, как ему казалось, тему. - Вы были замужем за Ресовцевым. И говорите, что редко виделись. Вы разошлись?
- Нет, - покачала головой Синицына. - Эдик и сейчас мой муж. Но жили мы раздельно. Он - на Шаболовке, а я…
Она запнулась, Терехов подумал, что женщина не хочет называть своего адреса.
- Жанна Романовна, - сказал он, приняв, наконец, решение, самое правильное, как он думал, в сложившейся ситуации, - так уж получилось, что роман вашего мужа оказался издан под моим именем.
- Получилось? - с иронией спросила Жанна Романовна.
- Давайте не будем создавать лишних сложностей. Вы имеете право на гонорар, и я вам отдам все деньги, которые мне за эту книгу положены. Не очень большая по нынешним временам сумма - тысячи полторы. Долларов, конечно, не рублей.
Синицына поднялась с дивана, волосы ее распушились и в свете люстры выглядели золотистым шлемом.
- Вы хотите откупиться? - удивленно спросила она. - Цена чужой жизни…
- Чего вы добиваетесь? - закричал Терехов и тоже вскочил на ноги. - Не знал я вашего мужа, никогда у него не был!
Неожиданная мысль заставила Терехова замолчать. Он вспомнил. Почему он не вспомнил раньше? Невозможное вспомнить нельзя. Невозможное не проникает в память, обтекает сознание, погружается в глубину, чтобы там исчезнуть навсегда.
Он прошел к компьютеру, сел во вращающееся кресло, так ему было спокойнее, здесь он привык думать, а на диване ему нравилось заниматься совсем другими делами - читать книжку или целоваться; правда, целовался он на диване только с Аленой и было это очень давно, но все равно: не думалось ему на диване, никакие мысли в голову не приходили.
- Вам знаком мальчик, - начал Терехов, собирая в памяти мозаику, давно распавшуюся на не связанные друг с другом элементы, - лет двенадцати, худощавый… Нос чуть приплюснутый, на левой щеке родинка в форме капли, чуть ниже уха… Серые глаза, брови густые, темные, а волосы русые… Бежевая тенниска, коричневые брюки… Сейчас такие не носят, они были в моде лет тридцать назад, в середине семидесятых.
Синицына смотрела на Терехова, будто зачарованная принцесса на злого волшебника, читавшего ее мысли.
- Вы должны знать, - требовательно говорил Терехов. - Вы знаете!
- Я-то да, - сказала Жанна Романовна, - а откуда знаете вы?
- Давайте по порядку, - потребовал Терехов. - И сядьте, пожалуйста, в ногах нет правды, а вам она нужна, верно?
Жанна Романовна присела на краешек дивана - похоже было, что Терехов получил в разговоре инициативу, которую следовало развить.
- Вы хорошо описали Эдика, каким он был в детстве. Конечно, я его знала - то есть, не мальчика, естественно, мы познакомились значительно позже, но в семейном архиве есть много фотографий… Родинку на щеке, кстати, Эдик потом свел, остался небольшой шрам, почти незаметный. И рубашка… На одной фотографии Эдик в клетчатой тенниске, но фото не цветное, можно понять только, что рубашка светлая.
- Бежевая, - сказал Терехов и повторил для убедительности: - Бежевая в коричневую клеточку. Этот мальчик стоял на станции метро "Академическая", ждал, чтобы я взял дипломат. А где был ваш муж в тот день? Вы должны знать.
- Дома он был, где еще? - сказала Синицына. - Я звонила ему с работы несколько раз, Эдик злился, я ему мешала, но мне необходимо было слышать его голос, знать, что у него все нормально…
- Именно в тот день?
- Нет, каждый… Я не могла жить, чтобы хотя бы раз в час не услышать его голос. Он принимал это как факт, как данность, хотя и злился, конечно, если работал, сочинял…
- Странно, - сказал Терехов. - Вы не могли и часа без него прожить, а жили раздельно, хотя и называли себя мужем и женой.
- Это имеет отношение к делу о плагиате? - холодно спросила Синицына.
- Нет-нет, - поспешно согласился Терехов. - Но история с мальчиком удивительна.
- А был ли мальчик? Вы все придумали.
- Жанна Романовна, мы хотим докопаться до истины, верно? Давайте хотя бы доверять друг другу.
Мысль о том, чтобы доверять друг другу, видимо, в голову Синицыной не приходила. Подумав, она сказала с видимым сожалением:
- Хорошо. Все так запуталось… Давайте начнем сначала.
Глава девятая
Он рвался проводить гостью, тем более, что часы показывали половину второго, и отпускать женщину одну было не просто неприлично, но возмутительно, преступно и невозможно. Однако Жанна Романовна сказала коротко: "Спасибо, сама", и в ее словах заключалось столько властной энергии, что Терехов не нашелся с ответом, так и стоял посреди гостиной, пока Синицына собиралась - подкрашивала губы (зачем? ночью? по пути домой?), поправляла пряжку на поясе и искала что-то в сумочке.
Подойдя к двери, Жанна Романовна спросила:
- Ваши последние слова можно расценивать, как признание?
И ушла, не дождавшись ответа.
А ведь действительно, по сути, он, Владимир Эрнстович Терехов, будучи в здравом уме и твердой памяти, несколько минут назад признался в том, что отправил на тот свет Эдуарда Викторовича Ресовцева, не будучи с ним знаком и не имея никаких реальных мотивов.
Сначала они, сев друг против друга за обеденным столом, зафиксировали (фиксировал Терехов, а Синицына внимательно следила за тем, чтобы он записывал правильно) надежно установленные (то есть, признанные обоими за истинные) факты. К таковым с обоюдного согласия отнесли:
эпизод в метро номер 1 - похищение атташе-кейса с дисками;
эпизод в метро номер 2 - возвращение атташе-кейса с подмененными дисками мальчишкой лет двенадцати, похожим, как две капли воды, на юного Ресовцева;
эпизод номер 3 (по времени, однако, предшествовавший второму) - переданное Терехову по телефону требование выкупа (символического по сути) за похищенные диски;
эпизод номер 4 - хакерская атака на компьютер Терехова, в результате которой оказались потеряны все написанные им и сохраненные на "винчестере" тексты;
эпизод номер 5 - передача Тереховым для публикации чужого романа, выданного за собственный;
эпизод номер 6 - посещение Ресовцева человеком, похожим (как две капли воды) на Терехова, вечером накануне выхода книги из печати;
эпизод номер 7 - исчезновение с "винчестера" Ресовцева всех файлов, связанных с разработкой и окончательным текстом романа "Вторжение в Элинор";
эпизод номер 8 - звонок Ресовцева Терехову с обвинением в плагиате, после чего Ресовцев покончил с собой.
Включение в список эпизодов за номерами 1–4 было признано компромиссом со стороны Синицыной, а эпизодов за номерами 6 и 7 - со стороны Терехова. Два эпизода - за номерами 5 и 8 - не вызвали возражений у обеих сторон, и потому только они могли считаться доказанными.
- После этого - не означает "вследствие этого", - заявил Терехов по поводу восьмого пункта.
- Мы так и написали - "после чего", - сухо сказала Жанна Романовна.
Когда согласованный текст был вычитан и перепечатан Тереховым на компьютере (Синицына в это время готовила яичницу из четырех яиц, потому что оба проголодались, ничего более существенного, чем яйца, в холодильнике не обнаружилось, а яиц оказалось всего пять, одно решено было оставить Терехову на завтрак), стороны сели друг перед другом за пластиковым кухонным столиком, впервые за последние часы посмотрели друг другу в глаза и неожиданно почувствовали, что совместная работа и оттачивание приемлемых формулировок создали странный эффект - независимо от их желания возникло взаимное притяжение: притяжение мыслей, взглядов и даже, как ни сопротивлялся этому Терехов, притяжение тел тоже возникло, а может, оно появилось прежде всего, он с удовольствием смотрел на свою гостью - мужским взглядом, оценивающим и оценившим, видел, как под натянутой материей топорщились упругие соски, а в глазах прыгали чертики желания, да, да, прыгали, и пусть эта женщина говорит, что ненавидит его, что он ей противен, потому что погубил ее мужа, но чертики в ее глазах все равно прыгали - даже если он выдавал желаемое за действительное.
Он положил свою ладонь поверх ее руки, когда она потянулась за хлебом, и Жанна Романовна руки не отдернула, даже не попыталась, а потом их пальцы случайно соприкоснулись, когда он передавал ей сахарницу, и еще пару раз возникало нечто неопределимое, без физических прикосновений, но чувственное и влекущее.
Между тем, разговор шел жесткий и совершенно не соответствовал возникавшей близости.
- Почему вы так поспешно отформатировали диск? - спросила Жанна Романовна. - Нужно было выяснить - или хотя бы попытаться это сделать, - с какого компьютера произведена хакерская атака.
- Это невозможно, - заявил Терехов. - То есть, мне было не по силам, Сергей ничего такого не предложил, диск, по его словам, был безнадежно испорчен… Послушайте, может, файлы с компьютера вашего мужа тоже исчезли из-за атаки?
- Чушь, - отрезала Синицына.
- Кому? - воскликнул Терехов. - Кому это было выгодно?
Жанна Романовна промолчала - по ее мнению (не нужны были уши, чтобы это услышать), выгодно все произошедшее было только и исключительно Терехову.
И тогда, отчаявшись найти хоть какую-то логику в цепи бессмысленных событий, Терехов воскликнул (Синицына уже встала из-за стола и искала что-то в косметичке):
- Если бы не этот проклятый роман, ваш муж был бы жив!
Жанна Романовна ничего не ответила и на это восклицание, она не смотрела в сторону Терехова, собиралась быстро, на предложение проводить ответила коротким "Спасибо, сама" и уже около двери сказала:
- Ваши последние слова можно расценивать, как признание?
Оставшись один, Терехов ходил по гостиной из угла в угол и повторял, сначала мысленно, а потом вслух, все громче и громче, так что и соседи, наверно, могли услышать, если не спали, конечно: