Но при всем том никто из нас, ребятишек, по-настоящему не боялся евреев. Они бы-вали вполне дружелюбны, когда мы проходили мимо или разговаривали. Что лично меня поражало - это то, что мой отец садился на эль-Бурака и отправлялся часами кататься с господином Гидеоном Ашем. Я думаю, из их дружбы возникало многое. Когда отец дер-жал суд около кафе, я частенько слышал от него: "Мы подумаем об этом с моим хорошим другом Гидеоном".
* * *
Если Таба относилась к евреям мирно и спокойно, то господин Салми - отнюдь нет. Поскольку в школе мы большую часть времени учили Коран, господин Салми обычно за-канчивал тирадой о том, что сделали сионисты, чтобы разрушить Палестину, и почему мы должны их ненавидеть. Когда господин Салми переходил на евреев, его большой кадык начинал ходить вверх и вниз по его жилистой шее, а лицо становилось багровым, на лы-сой голове вздувались вены, а голос подымался до резкого крика.
- Мохаммед - последний и окончательный пророк. Он один посланец Аллаха. Все другие религии, стало быть, - недействительные и пустые. Кто не верит - это неверные, их надо всегда подозревать и в конце концов уничтожать. Особенно евреи: они строят бесконечные заговоры, чтобы уничтожить ислам через ереси, ниспровержения и хитроум-ную злую волю. Об этом нам говорит Коран. Иисус был мусульманин, и Аллах спас его от евреев. Это есть в Коране. Когда-нибудь, когда иудаизм, христианство и все другие рели-гии неверных будут уничтожены, а все их последователи сожжены в День огня, ислам бу-дет править миром. Мохаммед говорит об этом очень ясно. Мохаммед также приказывает каждому мусульманину выполнить священный долг посвятить свою жизнь этой вере.
Мы решили, что господин Салми состоит тайным членом созданного в Египте Му-сульманского братства, которое убивало всякого несогласного. Они были врагами всех, даже мусульман.
Господин Салми первым вселил в меня мысль о том, что все религии нечисты, кроме ислама. Когда в седьмом столетии Мохаммед начал проповедовать в Мекке, полуостров населяли богатые евреи. Само собой, Мохаммед полагал, что евреи, особенно в Медине, будут стекаться к нему и признают его последним и окончательным пророком и примут ислам как свою новую веру. А они не приняли Мохаммеда, как не приняли Иисуса, и вме-сто этого продолжали держаться своей языческой веры.
Это рассердило Мохаммеда, и он их проклял навсегда. Коран полон десятками про-поведей Мохаммеда об измене евреев. Господин Салми всегда заканчивал школьный день чтением отрывка из той суры Корана, которая проклинает евреев. Своим костлявыми пальцами он быстро листал страницы, пока не находил отмеченное место, и когда читал, глаза его загорались от злобы.
Мы не замедлили перенять мысли господина Салми о том, что замышляли евреи и почему Мохаммед их ненавидел.
Сура 2 во второй главе разъясняет, как было на самом деле, когда мусульмане выве-ли евреев от фараона, и как они раздвинули море для евреев, чтобы они бежали из Египта, и как мусульмане назначили Моисею подняться на гору на сорок дней, и как мусульмане дали на Синае евреям Закон и позволили им стать Народом Книги.
- С самого начала, - говорил господин Салми, - евреи врали, что это они открыли Закон и написали Библию. Они лгали, что Авраам был еврей. Он был мусульманин.
Христиане - тоже неверные, но их не надо ненавидеть так же, как евреев. Иисус был послан на землю мусульманами и спасен Аллахом. Иисус стал пророком Ислама. Мы не верим, что у Аллаха есть дети человеческого облика, и Иисус не был сыном Бога, как ут-верждают христиане. Стало быть, христиане тоже лгут об Иисусе и тоже должны под-вергнуться суровому наказанию, ибо они тоже не признают Мохаммеда последним по-сланцем Аллаха.
В начале года, когда читали суру 3, многие проявили любопытство. Один мальчик спросил господина Салми, как это Авраам мог быть мусульманином более чем за две ты-сячи лет до того, как эту религию основал Мохаммед. На лице господина Салми выступи-ла испарина, и вся голова стала влажной. Ответом господина Салми были десять ударов указкой по заднице этого мальчика.
Иногда, сидя во дворе, мы пытались разгадать послание Мохаммеда. Нас смущали даты и имена и многие несовпадения. Казалось, Коран что-то напутал насчет Девы Марии, которая якобы родилась за несколько столетий до Иисуса, но мне не хотелось вопросами навлечь на себя указку господина Салми.
А кроме того, спрашивать было бесполезно. Если человек не святой либо большой ученый, следовать Корану невозможно.
Сура 3 в 114 и 116 стихах предостерегает благоверных, то есть нас, мусульман, от дружелюбия к евреям, потому что они вероломны и счастливы тогда, когда благоверным плохо.
Сура 7 предупреждает, что евреи не могут ночью спать из опасения, что мусульмане разберутся в их заговоре против Аллаха.
Сура 16 показывает, что евреи продажны, потому что отвернулись от ислама, и му-сульмане правы, что призывают к их наказанию.
От суры 2 до конца Корана в суре 114 Мохаммед устанавливает все правила жизни для благоверных, чтобы они могли воссоединиться с ним в раю. Нам всем нравилось, как ислам объявил вечную войну неверным, и все мы надеялись остаться в живых, победив их.
Когда у господина Салми голова становилась совсем мокрой, он часто взвизгивал:
- Мы в арабских странах знаем, как поступить с евреями и неверными. Сура 22 го-ворит нам об этом лучше, чем что-либо другое. Попрекаемый евреями в Медине, Мохам-мед говорил, что "проявив холодность, они, евреи, уклонились с пути Аллаха; для них в этом мире уготовано унижение, а когда настанет день воскрешения, мусульмане заставят их почувствовать вкус наказания сожжением".
Раз или два перед тем, как идти в школу, я пытался задать вопросы о Коране дяде Фаруку, но в ответ получал шлепок, а если был за пределами досягаемости - угрозу.
Единственной сурой, которую большинство мусульман знало и понимало, была сура 1, простая молитва из семи строчек. Как и все суры, она начинается словами: "Во имя Ал-лаха, милостивого, сострадающего". Это молитва, обращенная к Аллаху, признающая за ним силу Судного Дня и умоляющая почитателя оставаться на тропе праведности. Ос-тальное в исламе и Коране оставлено на объяснение святыми людьми, ибо у нас нет фор-мального священнического сана.
Всякий день, когда мы с мамой шли мимо киббуца Шемеш, мне было все более лю-бопытно. Когда маме снова разрешили остаться в доме, мой брат Омар взял палатки на ба-заре. Омар был ленив, и меня тяготило, что я завишу от него, чтобы вовремя попасть в школу.
Я так хорошо читал и писал, что отец начал понимать, как ценно для него мое вели-кое будущее. Всякий раз, когда представлялась возможность, я старался подобраться к нему, но всегда возле него был Камаль, который отрезал мне дорожку. Но я был смелый, потому что становился грамотным, и однажды вечером я посмотрел отцу прямо в глаза и попросил разрешения съездить автобусом в Рамле и обратно. Туда ходил арабский авто-бус, и предупредив меня, чтобы я никогда не ездил еврейским автобусом, отец согласился.
Мое любопытство относительно киббуца Шемеш усиливалось по мере того, как гос-подин Салми все больше говорил нам об их язычестве. В своем воображении я рисовал ужасы, которые там творятся, и часто говорил об этом с ребятами в деревне. И хотя никто из них никогда не был в киббуце, они, казалось, знали о нем все.
Лучшего моего друга звали Иззат. Он был моего возраста, но дружбу затрудняло од-но серьезное обстоятельство. Вся его семья была изгнана деревенскими в наказание за то, что их отец работал на еврейском поле. Полагалось никому не разговаривать ни с кем из семьи Иззата. Но поскольку мы были лучшими друзьями, я осмелился нарушить это пра-вило. Иззат всегда ждал меня на автобусной остановке, и незаметно для других мы проде-лывали длинный путь до деревни. Однажды, дождавшись моего автобуса, Иззат запыхаясь сообщил мне, что точно знает настоящую историю. Замужняя еврейская женщина занима-лась любовью с другим мужчиной. Муж это обнаружил, отрубил любовнику голову, а же-не разрезал живот, засунул туда голову и снова зашил.
Это лишь усилило мое любопытство. Должен сказать, что его больше возбуждали женщины, носившие короткие штаны, открывавшие их ноги. Я никогда не видел женских ног, кроме маминых. Я никогда не видел ног Нады, она носила длинные шаровары до ло-дыжек и была скромна, как и предписывает Коран. По десять раз в день мама твердила Наде, чтобы она держала ноги закрытыми, и говорила: "Стыдно". Когда я был маленьким, я даже думал, что слово "стыдно" - это часть имени Нады.
Случайно я обнаружил, что господин Салми раз в неделю ходит в киббуц Шемеш, чтобы обучать евреев арабскому языку. Мне это показалось очень странным.
Несколько недель я старался понемногу убедить господина Салми, что мог бы помо-гать ему обучать в киббуце младших детишек таким простым вещам, как названия деревь-ев, животных и растений по-арабски. Он учил в двух классах - для детей и для взрослых, и начал понимать, что имеет смысл использовать меня для обучения детей. Ему самому осталось бы меньше работы. Разумеется, я ему не сказал, что мне запрещено ходить в киббуц. В конце концов он согласился, чтобы я ходил вместе с ним и помогал. Значит, я должен был возвращаться домой после наступления темноты, но отцу редко было извест-но, где я, и я рискнул, в надежде, что он никогда не узнает.
Не знаю, чего я ждал, но меня трясло от страха, когда мы проходили сторожевой пост киббуца. Увиденное сбило меня с толку. Впервые я увидел множество такого, чего никогда не видел раньше, хотя Таба и Шемеш жили бок о бок.
Я никогда не видел зеленого газона.
Я никогда не видел не дико растущих цветов.
Я никогда не видел улиц без ослиного или козьего помета - даже в Рамле.
Я никогда не видел настоящей игровой площадки с разными мячами для детей и та-кими вещами, как качели, горки и песочницы.
Я никогда не видел плавательного бассейна.
Я никогда не видел библиотеки с сотнями книг специально для детей.
Я никогда не видел игрушек.
Я никогда не видел ни музея, ни научного школьного кабинета с микроскопами, магнитами, горелками и склянками с химикалиями.
Я никогда не видел туалета.
Я никогда не видел медицинской клиники.
Я никогда не видел мастерской.
Я никогда не видел ничего, подобного большому амбару, полному тракторов и ору-дий и автоматических машин для доения коров.
Я никогда не видел электрического света, лишь только издали - с шоссе или из киб-буца. И часто удивлялся, как эти лампочки действуют. В нашей классной комнате была электрическая лампочка, но она не действовала.
Я никогда не видел картины, нарисованной рукой человека.
Я никогда не был в комнате, где было бы по-настоящему тепло зимой.
Я никогда не видел пруда, где выращивали рыбу для вылова.
Я увидел большой дом для цыплят, который освещался все время, чтобы цыплята перепутали день с ночью.
Как вы легко можете представить, дорогой читатель, я сделался для господина Сал-ми незаменимым, и к концу четвертого визита я самостоятельно учил нескольких малы-шей - ведь мне хотелось возвращаться сюда.
Евреи были очень дружелюбны. Сначала я подозревал, что они пытаются заманить меня в ловушку, но со временем стал им чуточку доверять. Я смотрел в оба, чтобы они не смогли меня внезапно схватить, и всегда находился на расстояния крика от господина Салми.
Там была еврейская девочка по имени Хана, которая приехала из Сирии и немного говорила по-арабски, помня это со своих ранних лет. Она стала моей помощницей в клас-се. Как и Нада, Хана была на несколько лет старше меня. Когда она в первый раз взяла меня за руку, я отдернул ее, и во рту у меня пересохло. Конечно, кто-нибудь видел, как она дотронулась до меня, и теперь меня убьют.
И вот тогда я увидел самое странное. Мальчики и девочки, старше меня и моложе, держались за руки и играли. Они становились в круг, танцевали и пели вместе. Они часто целовались и обнимались. Может быть, это начало тайной оргии? Увиденное так поразило меня, что я даже забыл про голые ноги девчонок. А Хана вовсе не стыдилась своих.
Но труднее всего было понять поведение господина Салми, когда он был с евреями. Он смеялся и шутил, когда учил их. С нами в Рамле он никогда этого не делал.
Со многими из евреев господин Салми, казалось, был на дружеской ноге. Он час-тенько гладил детей по голове, если они давали правильные ответы. Я видел, как он об-нимал некоторых евреев, как это делают арабские мужчины, приветствуя друг друга. Я даже видел, как еврейская женщина смеялась, положив руки ему на плечи, а ее муж стоял рядом с ними! Евреи всегда отпускали его на автобус с корзиной, полной овощей, фрук-тов, яиц, иногда цыплят. А на следующий же день в Рамле он исходил яростной ненави-стью к евреям.
Мой рассудок готов был помутиться от всей этой сумятицы. Неужели киббуц Ше-меш - это фокус сатаны, чтобы совлечь нас, мусульман, с дороги праведной веры? В кон-це концов, наше дело - обратить их либо убить. Так велит нам Коран. О Боже, мне надо кого-нибудь спросить. Однажды я поймал на себе взгляд господина Гидеона Аша, и мне так хотелось поговорить с ним. Но я не смел, ведь он мог бы сказать хаджи Ибрагиму, что я там был. Он был в дружбе с моим отцом, и поэтому я не мог ему доверять. Все, что я знал, - это что кто-то говорит мне неправду, и что знать правду для меня опасно.
Мысль о Шемеше настолько завладела мной, что я частенько просто мечтал сходить туда. Если евреи в самом деле занимались человеческими жертвоприношениями и устраи-вали оргии, то делали они это так, что никто этого не видел, и к концу моего пятого посе-щения я уже сомневался в том, что они это делают.
Невзирая на опасности, я все же решил выяснить истину, и тут-то как раз и случи-лась беда. В тот ужасный вечер я попытался проскользнуть через двор на кухню, как делал всегда, возвращаясь из киббуца. Но отец загородил мне дорогу. Я уклонился от первого взмаха его посоха, но он ухватил меня и швырнул на землю. Он нависал надо мной, как великан, пиная меня ногами, с искаженным яростью лицом и срывающимися с губ про-клятиями.
- Я тебя убью, если еще раз увижу возле евреев! Пусть тысяча муравьев вопьется те-бе в подмышки!
Он остановился, лишь когда выбежала Агарь и закрыла меня собой, умоляя о поща-де. Несколько дней я еле мог двигаться. Я дополз до печи в кухне и весь день проплакал. Небо наказало меня. Отец забрал меня из школы.
Это продолжалось пару недель. Хотя синяки стали проходить, сердечные мучения не утихали. Однажды я услышал, как мама говорила одной из своих родственниц, что поло-жит этому конец, а то еще я заморю себя голодом до смерти.
В первый раз после того, как отец взял в жены Рамизу, моя мать была очень ласкова с ним. Она касалась его, слегка покачиваясь, трогала его за плечи и остальное делала гла-зами. Она отпускала намекающие словечки, как бывало до Рамизы. Она соблазняла отца со всей чувственностью, какую могла в себе возбудить, и в ту ночь он позвал ее в постель. На следующее утро хаджи Ибрагим был другим человеком. Гнев против меня внезапно прошел. И на ночь мама снова отправилась к нему в постель. А на следующее утро отец великодушным жестом руки позволил мне вернуться в школу.
В конце концов я разобрался, кто сказал моему отцу о том, что я хожу в Шемеш. Это был мой лучший друг Иззат. Он всегда поджидал меня на автобусной остановке, и начал подозревать, почему раз в неделю я ему говорил, чтобы он не приходил. Иззат увидел, как я выходил из киббуца. Его семья была вроде деревенских прокаженных. Годами с ними никто не разговаривал. Вот Иззат и подумал, что сможет добиться для них передышки и расположения моего отца.
Он преподал мне урок: никогда никому не доверяй, а особенно лучшему другу. Я не доверял своим братьям, особенно Камалю - моему главному сопернику. Я не доверял да-же маме, хотя очень любил ее. Она постоянно что-нибудь придумывала, чтобы использо-вать меня против отца. Кажется, я доверял Наде.
Только один раз я вернулся в Шемеш... но это уже другая история.
Глава восемнадцатая
Пасти коз мне не хотелось, хотя некоторые козы мне нравились. Мы дружили с на-шей домашней козой, и когда Ибрагим велел мне помочь Джамилю ее зарезать, я не смог этого сделать. Не только потому, что был козьим пастухом - самая низшая из всех работ; просто мне не нравилось убивать животных. Хаджи Ибрагим сказал мне, что надо нау-читься убивать, и трижды заставлял резать коз. Я делал это, потому что он за мной следил, но потом убежал и меня вырвало; всю ночь я проплакал.
В школу я вернулся с еще большей решимостью стать очень ученым. Ясно, что гос-подин Салми мало чему сможет еще меня научить. Он был беден, и в его личной библио-теке было всего несколько книжек. Я их быстро проглотил. Я уговорил его оставлять мне его газету после того, как сам он с ней покончит.
Евреи говорили на своем собственном языке - иврите. Мы, конечно, говорили между собой на арабском, а когда приходилось иметь дело с евреями, почти всегда объяснялись по-английски. Ни мы, ни евреи не любили говорить на английском, ведь англичане управляли нашей страной вместо нас. Однако на английском было столько вывесок и делалось столько дел, что всем нам приходилось немного его знать.
Господин Салми умел читать и писать по-английски, но книг у него не было. На ба-заре в Рамле у нескольких евреев был свой бизнес. Один, его звали Иегуда, имел склад утиля, он собирал и продавал старые газеты и журналы. Это был дружелюбный старик, совсем не похожий на евреев из киббуца. Большую часть дня Иегуда проводил в своей крошечной конторке, читая молитвенник. Он позволял мне рыскать по его газетам в поис-ках палестинской "Пост" на английском языке. Я приноровился после школы проводить полчаса на складе, чтобы почитать перед автобусом в Табу. Это было нечто удивительное, а изучение английского в конечном счете спасло мою семью. Чтение палестинской "Пост" надо было держать в тайне от отца, ведь газету издавали евреи.
К третьему году школы я уже совсем хорошо писал. Господин Салми предложил мне писать о своей деревне и всяком другом, что мне известно. Почти каждый вечер я сочинял по новому рассказу. Некоторые рассказы были в стихотворной форме, как Коран. Мы, арабы, часто пользуемся поэзией для самовыражения. Мои писания стали как бы дневни-ком повседневной жизни Табы, нашей религии, обычаев и бед. Но многие истории и мыс-ли я оставлял про себя, потому что мог бы навлечь на себя неприятности. Многое из того, что я пишу сейчас, я узнал годы спустя. Все смешалось, как в самом Коране; но мне хоте-лось бы рассказать о нас. Добро пожаловать в мой рассказ.
Моя родная деревня Таба, как и большинство арабских деревень, построена на высо-ком месте из соображений обороны от бедуинских набегов и нападений враждебных пле-мен. Самые ранние мои воспоминания о Табе - это ее запахи. Топая босиком по грязной улице, я ощущал постоянный поток ароматов острых специй, кофе с кардамоном, фимиа-ма.
Но больше всего я помню запах навоза. Любой трехлетний ребенок укажет вам раз-ницу между пометом ослов, лошадей, коров, коз, овец или собак, и все это засоряло ули-цы, тропинки, поля и исчезало разве что только с зимними дождями. И на улицах всегда была грязно.