Навоз был для нас весьма нужная вещь. Он шел у нас на удобрение, а Агарь и дере-венские женщины делали из него большие коричневые плоские лепешки и сушили их у себя на крыше. Это было главное топливо для готовки и отопления жилищ. Древесины было мало, собирать ее было долго и утомительно - работа большей частью для старух, у которых не было семьи, что заботилась бы о них.
Каждый год весной, когда дома просыхали после зимних дождей, на них наносили новый слой глины и побелки, чтобы заменить отвалившуюся и треснувшую. Для придания прочности глину смешивали с навозом. Остатки навоза продавали бедуинам, у которых не было ни дров, ни достаточно своего навоза. Мой отец и кое-кто еще в деревне были достаточно зажиточны, чтобы жечь керосин, но все-таки он был предметом роскоши.
Все дома в Табе были построены одинаково: квадратные с плоской крышей для сбо-ра воды в сезон дождей и для сушки урожая в теплую погоду. Господин Салми говорил, что они выглядят так же, как и тысячи лет назад. Дома бедняков, которых в деревне было большинство, строили из глиняных кирпичей, а после ежегодной побелки вокруг дверей и окон наводили светло-голубой контур. Это делали для того, чтобы отваживать злых духов.
В оборонительных целях дома ставили близко друг к другу. В Табе было пять кланов племени Ваххаби, и у каждого была своя часть деревни и своя часть кладбища, где хоро-нили мужчин. Женщин хоронили отдельно.
У отца и дяди Фарука дома были каменные, как и у глав кланов и некоторых других видных жителей деревни - плотника, жестянщика, сапожника, корзинщика и ткача.
В Табе был еще один каменный дом - очень необычный, потому что он был постро-ен вдовой и принадлежал ей. Звали ее Рахаб, она была деревенская швея. В арабских де-ревнях каждый должен жениться и иметь детей. На бездетность смотрят как на трагедию. Заботу о вдовах брали на себя ее сыновья, обычно старшие, наследовавшие землю и долги отца. Но в каждой деревне была и вдова вроде Рахаб, у которой не было никого, кто при-сматривал бы за ней, и еще несколько таких, что не могли выйти замуж - хромых, сума-сшедших или слепых, и если у них не было семьи, то за них отвечал клан.
Рахаб была старая, толстая и беззубая, но у нее была ручная швейная машина, про-делавшая путь из Англии под именем "Фристер и Россман". Деревенские женщины были ревнивы и побаивались Рахаб. Не только потому, что она неплохо зарабатывала на жизнь - ее машина работала без остановки, но и потому, что, как поговаривали, она много пре-любодействует. Коран предписывает строжайшие наказания за прелюбодеяния, и тем, кто ими занимается, уготован огонь в День Воскрешения. Мой отец смотрел на прелюбодея-ния Рахаб сквозь пальцы, потому что она это делала только с вдовцами и теми, кто не мог жениться.
Хотя Рахаб и была безобразна, возле ее каменного дома постоянно околачивалось множество представителей мужского пола, большей частью мальчишки вроде меня. У нее был большой пакет со сладостями, и мы занимали очередь, чтобы вертеть ручку большого колеса швейной машины. Рахаб так наклонялась на своей скамейке, что ее груди терлись о мальчиков, вертевших колесо, и от этого наши "указки" вставали. Я помню исходивший от машины запах масла, помню, что она всегда пела, когда шила. Она была единственная женщина, которая пела не только по случаю праздников. Думаю, Рахаб была самая счаст-ливая женщина в Табе. Она была единственная женщина, которой позволялось одной, без сопровождения мужчины ездить в Рамле. Женщины болтали, и думаю, с завистью, что она платила молодым мужчинам в городе, чтобы спали с ней.
Собственные наружные туалеты имелись только в каменных домах. В каждом клане была пара брошенных домов, и их использовали как туалеты и помойки. Один дом пред-назначался для мужчин, другой для женщин. Я был рад, что в нашем доме есть свой туа-лет.
Средоточием общественной жизни была деревенская площадь с живописным колод-цем и вытекающим из него маленьким ручейком. В ручье женщины стирали семейное бе-лье. Рядом с колодцем была общественная пекарня, частично подземная - там были печи. Колодец, ручей, печи - там в основном встречались и болтали женщины.
На противоположной стороне площади стояла наша мечеть с маленьким минаретом. Священником, или имамом, был дядя Фарук. Он был также и деревенским парикмахером. Один из старых глав кланов был муэдзином, он каждый день взбирался на верхушку ми-нарета, чтобы созывать нас к молитве.
На третьей стороне площади было кафе, лавка и хан, принадлежавшие моему отцу и дяде Фаруку. В хане - двухкомнатной гостинице - одна комната была для мужчин, другая для женщин, и имелось место, где привязывали верблюдов.
Хан всегда был готов принять любых членов племени Ваххаби. Все арабы в высшей степени гостеприимны, и даже в самом бедном доме есть куча матрасов, чтобы бросить на пол для приезжих родственников. Кроме того, в хане торговали навозом в те времена, ко-гда появлялись погонщики верблюдов - по праздникам и в сезон жатвы.
Думаю, хаджи Ибрагим держал хан и из тщеславия. Для него это было место, где можно собрать в Табе глав кланов из других деревень, чтобы обсудить с ними общие дела, а также рассказывать свои небылицы.
Если колодец и печи принадлежали женщинам, то кафе - мужчинам. Радио там во-пило от зари до зари: восточная музыка, проповеди, новости из Иерусалима и Дамаска. В ночное время можно было даже слушать Багдад и Каир.
С одной стороны кафе была деревенская лавка. Женщинам позволялось делать там покупки. До прихода евреев в Палестину в лавке все было заграничное: табак из Сирии, сардины из Португалии, спички, бритвенные лезвия и швейные иголки из Швеции, луже-ная посуда из Англии. Были там и некоторые лекарства - аспирин, сода, но, будучи му-сульманами, мы не очень-то в них верили. Болезни вызываются злыми духами, и старухи в деревне делали специальные отвары и лечебные травы. Главным товаром в лавке был керосин, но лишь немногие семьи могли его себе позволить. В киббуце Шемеш евреи за-вели специальный цех и консервировали много своих фруктов и овощей. В лавку мой отец их не допускал. Говорили, что наверно они стали бы продавать нам отравленные консер-вы, чтобы мы все умерли, а они завладели бы нашей землей.
В деревне каждый был что-нибудь должен лавке - деньги, часть урожая. Отец был весьма либерален, разрешая жителям все больше залезать в долги, по теории "тот, кто те-бе должен, не сможет назвать тебя собакой, потому что он сам собака и должен повино-ваться". Не раз отец пользовался задолженостью, чтобы склонить человека согласиться с ним по какому-нибудь вопросу.
Остальную часть площади занимал общественный ток. Это было любимое место младших, одно из тех немногих мест, где мальчики и девочки могли без страха общаться между собой. Когда сгружали снопы и оба пола работали бок о бок на молотьбе, они не-редко были вынуждены касаться друг друга, правда, быстро и слегка. Это стало местом флирта. Все на току имело двойное значение: случайные касания, встреча взглядов, разго-воры. Поскольку девочкам не позволялось обнажать ничего, кроме рук и части лица, за них говорили их глаза. Ни одна женщина в мире не может так много сказать глазами, как арабка.
Таба была достаточно велика, чтобы каждые две недели устраивать собственный рыночный день. Из тележек, запряженных осликами, выходили на площадь торговцы с товарами в больших глиняных горшках.
Кувшины и горшки были настоящими произведениями искусства. Многие из них были в форме женщины, то полногрудой, то беременной, то стройной и худощавой.
Были там зеркала, гребешки, амулеты от джиннов - злых духов. Были лекарства и зелья, обещающие излечение от всех болезней и дающие мужскую силу. Были кучи ноше-ной одежды, обуви, сбруи, соблазнительные рулоны тканей.
Коробейники чинили кастрюли, ножи, ножницы, сельскохозяйственные орудия. Оружейники чинили наши запасы оружия. В каждой деревне имелось тайное оружие, хра-нимое в мечети или "могиле пророка". Ведь араб не станет красть из такого святого места, а англичане не станут искать там оружие.
Раз в год приезжали армяне с рисовальной машиной. В каждом доме, неважно, сколь бедном, было несколько фотографий. Обычно это был портрет главы дома в полный рост и в праздничной одежде, сделанный, скажем, в день свадьбы. Предметом большой гордо-сти моего отца была коллекция фотографий, изображавших его в наряде воина или наезд-ника или пожимающим руки важным чиновникам. Был и портрет со всеми сыновьями.
А еще один коробейник приходил только раз в год. У него были кипы старых жур-налов из разных стран. В большинстве из них были изображения голых женщин. Отец прятал свои в большом шкафу в спальне, но все мы, мальчики, рисковали взглянуть.
От площади дорожка вела к шоссе и автобусной остановке. У дяди Фарука там был ларек, где работал один из его сыновей. Он платил водителям автобусов, чтобы они оста-навливались у Табы, благодаря чему он мог продавать пассажирам безалкогольные напит-ки, фрукты и овощи. Ребятишки торговали черепками, которые не купил музей Шемеша, мусульманам предлагали четки, христианам - крестики. Они говорили пассажирам, что наконечники стрел остались от того сражения, когда Иисус Навин просил солнце остано-виться.
Когда нечего было продать и нечего делать, ребята прибегали на остановку попро-шайничать. Они окружали путников и хватали их за одежду, чтобы привлечь внимание, пока те не начинали отбиваться от них, как от мух. Слепые, уроды и калеки пользовались своим ужасным видом, чтобы вытягивать деньги. Хаджи Ибрагим не разрешал попрошай-ничать никому из своих сыновей и дочерей, но остановить других было невозможно.
В домах большинства жителей деревни в гостиной, объединенной со столовой, были коврики из козьих шкур на полу и длинная скамья из глиняных кирпичей, на которую усаживались члены семьи и гости.
В кухне находился открытый очаг для приготовления пищи. В зажиточных домах можно было видеть керосиновые печки, их делали палестинские евреи. Главной утварью были каменные ступка и пест. И еще - несколько блюд, оловянные инструменты и котлы. И обязательно - такие прелестные вещи, как кофейный финджан и чашки.
Вдоль стены стояли глиняные кувшины с солью, кофе, бобами и другими главными продуктами. Возле двери - большие кувшины или жестянки из-под керосина, в них при-носили воду из колодца. В кухне стояли глиняные лари с зерном, орехами, сушеными фруктами и другими не портящимися продуктами.
Наш дом был зажиточным, и в кухне имелся даже котел для варки виноградного си-ропа и вытапливания бараньего сала, которое применялось для приготовления большин-ства блюд.
В остальных помещениях находились спальни. Это были всего лишь большие квад-ратные комнаты с тонкими тростниковыми циновками и козьими шкурами для спанья.
По мере того, как рождались дети, а старшие сыновья приводили домой своих не-вест, добавлялись новые спальни. Таким образом, каждый как бы находился внутри сво-его гарнизона в той части деревни, которая принадлежала его клану. У одного из деревен-ских, имевшего девять женатых сыновей, в расширенном доме жило пятьдесят два чело-века.
В доме моего отца было много такого, чего не имели другие. В его гостиной были деревянные, а не глиняные, скамьи с подушками, покрытыми искусными узорами, выши-тыми в Вифлееме. У нас еще были два очень красивых обтянутых кресла западного типа, одно для Ибрагима, другое - для почетного гостя. Нам сидеть на них не позволяли.
В окнах у нас были стекла, а у других - деревянные ставни. У отца была единствен-ная приподнятая кровать, а когда он женился на Рамизе, появилась еще одна.
За домами и деревенской площадью начиналась неразбериха мелких сельскохозяйственных построек, которые при наследовании много раз делились и переделились. Вид урожая соответствовал времени года. Зимний сбор пшеницы, ячменя, чечевицы предна-значался главным образом для собственного потребления. Шамбалу выращивали на фу-раж. Летом собирали урожай на продажу. Мы выращивали чудесные арбузы с ручным по-ливом, цыплячий горошек, сезам и множество овощей.
Многие наши поля и сады были общественными. Для Палестины земля Табы была исключительно богата. Нашей гордостью были фруктовые деревья, миндаль, грецкий орех, а главным образом - наши старые оливковые рощи. Последним собирали урожай винограда, и он тоже был общим, как и пастбища для коз и баранов.
До наступления времени грузовиков несколько раз в год появлялись погонщики верблюдов, увозившие урожай и привозившие известь для очередного оштукатуривания жилищ. Главным образом погонщики и выменивали у нас лишний навоз. Будучи первей-шими во всем мире контрабандистами, бедуины обычно платили за навоз гашишем.
Каждый участок земли, каждое приметное дерево, камень или перекресток носил свое название, например, "место, где умерла старуха", "испорченная смоковница", "ля-гушкин камень", "дерево вдовца", "могила пророка", "место огненного сражения", "кур-ган Навина", "швейное место" - каменный дом Рахаб.
У моего отца были единственные в деревне часы; правда, едва ли он умел узнавать по ним время и придерживаться его. В этом и не было смысла, потому что ежедневно с за-ходом солнца он ставил часы на двенадцать. Время узнавали по положению солнца.
У отца был и единственный календарь, но им он тоже не пользовался. Время года узнавали древним способом - по фазам луны.
Отец был достаточно богат, чтобы жечь керосин для освещения. Его лампа горела гораздо ярче, чем те, что были с фитилем из овечьей шерсти, опущенным в пузырек с оливковым маслом. Но в спальне у него была и маленькая масляная лампада, чтобы отго-нять злых духов.
При каждом доме был двор, где содержали домашнего ослика, корову, дойную козу, иногда еще и пару волов. Нередко волы находились в совместной собственности с други-ми семьями того же клана, и пользование ими давало поводы для множества семейных склок. Крестьяне смотрели на домашних животных как на нечто вроде родственников. Нередко в поле они разговаривали с ними. Большинство хлевов открывалось в дом, чтобы животные отдавали туда свое тепло, и это было важно для поддержания тепла в доме. За хлевом находился небольшой огород с овощами, иногда несколько фруктовых деревьев и куры. Куры и яйца были в распоряжении жены. По традиции им позволялось продавать лишние яйца и оставлять себе деньги. Все маленькие личные дворики имели наружную изгородь из кактусов.
В Табе каждый считал каждого братом или сестрой по племени, а старших - тетками и дядями. Настоящим проклятием арабской жизни были схватки между членами семьи, клана или племени, хотя каждый должен был нести ответственность за любого другого, ведь Коран предписывает верующим любить друг друга. Не было клана или племени, у которых не было бы множества врагов.
Я знал, что ходить в школу и заниматься такими вещами, как сочинение стихов и рассказов и изучение иностранных языков для меня очень опасно, так как это вызывало зависть моих братьев. Я был единственным из детей в Табе, кто хотел учиться. У нас не было организованного школьного обучения и развлечения, так что дети околачивались возле взрослых и каждый лепился к тому мужчине или женщине, кого впоследствии заме-нял по положению в семье.
Камаль упорно оставался рядом с отцом, потому что хотел стать после смерти Ибра-гима мухтаром и главой дома и клана. Омар, работая в ларьках на базаре, должен был со временем стать содержателем кафе и лавки и обычно находился возле дяди Фарука, стоял за столами и торговал за прилавком. По мере того, как я медленно завоевывал доверие от-ца, возрастала угроза со стороны братьев.
Для крестьян Табы земля, деревня, семья и религия - все это было едино. Деревня просыпалась к утренней молитве, к которой звал с минарета муэдзин. Завтракали хлебом, козьим сыром, оливками, инжиром, чабрецом и кофе, после чего каждый, кроме моего от-ца, принимался за работу.
Из-за того, что мы жили близко друг от друга, постоянно возникали драки. У каждо-го из пяти кланов был свой шейх, он же и деревенский старейшина. Обычно шейх был в состоянии сдерживать ссоры внутри семьи. Это случалось, когда два клана спорили до кровной вражды, длившейся иногда целыми поколениями.
Мухтаром Хаджи Ибрагим был могущественным. Он творил справедливость скоро и окончательно. Лучший способ держать кого-нибудь на своем месте - подвергнуть его и его семью публичному унижению. Унижение для араба - высшая мера наказания.
Унижение семьи Иззата было особенно жестоким. Его отец Тарек был членом наше-го собственного клана Сукори. Между жатвами большинству мужчин приходилось ухо-дить на поиски работы. Многие уходили в Газу на сбор урожая апельсинов, оставаясь вблизи палаток Ваххаби. Другие, у кого были родственники в Яффо, работали в доках в периоды мореходства. Поскольку у евреев теперь было много поселений, нетрудно было найти дополнительную работу во время жатвы на их полях, оставаясь поблизости от дома. Хаджи Ибрагим, однако, всем в Табе запретил работать у евреев. И когда Тарек нарушил запрет, отец запретил ему входить в кафе и посещать мечеть, закрыл кредит, не позволял участвовать в праздниках и отказал в равной доле в общественном доходе. Бедную его жену так ругали женщины у колодца и печи, что она решалась ходить туда только после ухода других. Деревенским мальчишкам запрещалось играть с сыновьями Тарека, но я продолжал дружить с Иззатом.
Тарек терпел все это почти три года, совсем спятил и удрал в Трансиорданию, бро-сив семью. У арабов такая изоляция от родственников равносильна смерти при жизни.
За мужчинами и женщинами были пожизненно закреплены роли, которых невоз-можно было ни избежать, ни изменить. Мой отец объяснял, что только принимая все это вслепую человек может рассчитывать прожить эту жизнь, не сойдя с ума. И все же многие сходили с ума.
Стоило зайти в Табе в любой дом, в кафе или около печей, чтобы убедиться, что ни-кто не получал удовольствия от своего тяжелого труда. Работу считали худшим в мире проклятьем. Моему отцу работать не было нужды, в арабской жизни он достиг высшего положения. Выживание было поводом, чтобы работать, но не было повода улучшать дом или землю, потому что лишь немногие владели ими; большинство же было лишь привяза-но к ним.
Хотя у женщин была своя тайная субкультура, они были обречены прожить от рож-дения до смерти без позволения удовольствия. При общественных событиях их всегда от-деляли от мужчин. На свадьбах им нельзя было петь и танцевать, кроме как в сторонке, в собственном обществе. Они никуда не могли поехать без сопровождения мужчины - чле-на семьи, следившего за семейной честью. Некоторые мужчины из деревни один или два раза в год ездили в кино в Лидде, но женщинам это запрещалось.
Мужчины могли собираться в кафе, на празднования дня рождения святого, на свадьбах или похоронах. В таких случаях они давали выход своим огорчениям и разоча-рованиям. Женщины же могли встретиться только за работой. Почти каждый день проис-ходили драки между женщинами у колодца или возле печей. Язык у них был зачастую еще злее, чем у мужчин.
Времена года у нас особенные: одни влажные, другие сухие. В марте дожди прекра-щались и наступало время готовить почву, высаживать новую лозу и деревья. Избавление от зимней сырости - большая работа. Ни один из наших домов, даже каменных, не был ни достаточно теплым, ни достаточно сухим. Многие дети еще в грудном возрасте умирали от простуды. После сезона дождей все домашнее добро, циновки, одежда, коврики из козьих шкур, одеяла были в плесени. Пока дом приводили в порядок, их раскладывали на крыше для просушки.