Станислав Соловьёв
С. А.Р
Не знать историю - не самое страшное для человека.
Неоднократные попытки остановить ее ход - вот что ужаснее всего.
Ти - Сарат, историк
Мне не интересны люди. Мне интересны их истории.
Анонимный автор времен Хольменской экспансии
…вокруг меня стены они белые и мягкие стены стены стены нельзя удариться нельзя пораниться они никогда не открываются но иногда возникает просвет чтобы впустить или выпустить людей как это у них получается не знаю неяркий свет здесь всегда неяркий свет неяркий свет свет свет свет иногда не хочу чтобы был свет но не знаю бывает ли что–то кроме света сижу на белом пружинящем полу он мягкий он приятный он заставляет расслабиться и спать но не хочу не могу не могу постоянно спать спать приятно но боюсь хочу вспомнить кто я хотя они говорят что я не существую не могу понять если не существую почему пытаюсь вспомнить кто я ведь меня нет ничего не получается не получается не получается не получается когда засыпаю снятся странные сны не знаю почему сны такие странные плохо помню сны снится какой–то человек но не помню не помню какой они заставляют вспоминать сны они говорят это нужно для эксперимента говорят это и есть эксперимент…
[Факториал: АЕ‑000231/2. Время фиксации - 00:00]
Меня зовут Лийо Леваннен. Мне тридцать два года.
Если представлять реальность как сложный цветастый узор, сотканный из тысяч нитей, нет ничего проще, чем попытаться найти истину - то единство, которе их удерживает. Но когда узор распускается, в руках остается одни нити - и ничего больше. С ними ничего не сделаешь, бесполезно делать узлы причинно–следственной связи, ты один, нет ни прошлого, ни будущего. Моя жизнь похожа на этот узор, с той разницей, что он уже распущен провидением - хотя мне не престало произносить это слово, ведь я историк. Перебираю цветные нити, они струятся в водах сумрачной памяти, и когда я оглядываюсь - вижу переливы и тени, и слова, когда–то наполненные жизненным соком, а теперь пустые, словно вырезанные из дешевого картона.
Первые слова, изменившие мою жизнь - "Мне нужны знания…" Я повторял их, начиная вступительный курс Высшего историософического колледжа - один в большом чужом городе, тощий парень с оттопыренными ушами, полный мечтаний, страхов и томительного ожидания взрослой жизни. Я приехал из Марегалля - маленького сельскохозяйственного городка, известного своими шерстяными изделиями и самой длинной осенью в Изученном мире. "Мне нужны знания…" - с этими словами я садился на магнитопоезд, оставляя позади опасения родителей, зависть бывших однокашников и желтые листья, танцующие в медовом воздухе Бульвара Надежд. "Ты будешь писать, - то ли вопросительно, то ли полуутвердительно говорили они, - не забывай писать. И приезжай на каникулы - мы всегда тебя ждем." Я кивал головой, но мне незачем было рассказывать про обязанности и обещания, данные скорее по инерции, - я оставался глух и слеп, палые листья кружились в глазах, и я всей душой был уже в Сит - Хольмене. Месяцы учебы летели стремительно в колледже, насыщая сухой пищей исторического учения Ти - Сарата, я забывал писать родителям, забывал приезжать на праздники, забывал Марегалль. Сочинения Основателей, анналы Древних, эпоха Центральных Сообществ, утомительные тренинги аналогий, часы ритуальных практик - все это выхватывало меня из тела настоящего. Я оказывался там, где нет настоящего, есть только прошлое, которое растет как снежный ком, которое уходит корнями на тридцать тысяч лет назад, в тьму Безвременья. Прошлое, что не признает будущего - этой иллюзорной мечты, хвастливо отрицающей все причины и следствия, незнакомой, чужой, странной. Я упивался знаниями, питался ими, плавал в их чистых водах, и ничего - ничего, повторял я себе, слово утреннюю литанию, - не может помешать мне. Это мое призвание - историческая наука. Разве не об этом я мечтал сонными осенними вечерами на Бульваре Надежд?.. Так я говорил - и я ошибался.
Был второй курс. Был месяц Цветущих Лип. Я, мой приятель Оген, и еще несколько сокурсников сидели в уютном кафе на улице Скульпторов, и весело праздновали окончание тяжелого семинара по синхронизации Семи Сообществ. Мы пили холлу - хольменское ячменное пиво. Холлу намного крепче, чем марегалльское пиво, голова от него идет кругом, в сердце зарождаются сумасбродные желания, о которых со временем или забываешь, или жалеешь о них. Оген, раскрасневшийся, похлопал меня по плечу и тоном заговорщика сообщил типичную мужскую тайну:
- Видишь эту молчальницу? Я ее охаживаю вторую неделю - она с третьего курса, и все без толку. Что им всякие второкурсники… - смеялся Оген и качал головой, нисколько не сомневаясь в пьяных истинах субботы.
Я не помню - заметил ли ее в тот вечер? Или это произошло неделю спустя? Месяц?.. Нити, цветные нити, и пустые руки, потерявшие узор навсегда.
Ее звали Кена Каринер. Она специализировалась на отделении историографии, и была на два года старше меня. Темно–каштановые волосы, круглый овал лица, глаза по–детски широко раскрытые - два мягких камня цвета шаррамского чая, который ты хотел выпить, но захлебывался и тонул, тонул без надежды на спасение. Когда она говорила - немного грассировала, как это делают коренные уроженцы Хольмена. Ее губы словно припухли - тогда я думал, от поцелуев. Как такая девушка может быть без поклонников?!.. Потом я понял - не от поклонников. От слез и упрямства. Это я понял спустя два года. Но пока были слова "Мне нужна любовь", вечера, наполненные ласками, ночные разговоры в кампусе, что в квартале Больших Ветров, слова, слова, перетекающие из губ в губы, словно продолжение поцелуев, они соединялись, они переплетались, становились одним - "Мы любим друг друга. По окончанию колледжа мы поженимся…" Кена, как и я, принадлежали к светской конгрегации Изучающих, и как всякий историк, не принявший священнического сана, мы могли сочетаться браком. Словно это само по себе являлось достаточным доказательством прочности нашей связи - хотя я лгу, наверняка лгу, не было планов, не было помолвки, только слова "Мне нужна любовь" - и только эти слова мне остались. С кисло–сладким привкусом сгоревшей страсти. На пятом курсе Кена сообщила, что решила ехать по распределению - в Западные Сообщества. В одну из гуманитарных миссий Школы Ти - Сарата. Кажется, в Су - Дальмерен.
- Не обижайся на меня, Лийо - я вижу, что ты обижаешься. Мне так хочется добиться чего–то важного в жизни - стать кем–то. И это распределение как раз подходит… Понимаешь, я ощущаю себя словно бы разбитым сосудом, еще чем–то нецелым. Я не могу обещать тебе - ведь это отравит все то, что между нами, отравит ложью. Как я могу взвешивать - я или ты? Я не хочу этого, я боюсь этого, мне больно… - она плакала у меня на плече.
Замшевая куртка медленно пропитывалась ее слезами, а я пропитывался ненавистью к Су - Дальмерену. Ничего не мог сказать - забыл все слова. Их куски застряли в горле, я безуспешно глотал и смотрел на серое небо аэровокзала. "Мне нужна любовь…" - мертвые, предательские слова, сухие и тяжелые как булыжники мостовой, не мои слова, ничьи слова. Кена обещала звонить, приехать, как только оформится работником миссии, в Сит - Хольмен и найти меня - обязательно найти. Я кивал головой - все это ни к чему. Понимал, что она говорит все это из жалости - даже не из жалости ко мне. Из жалости к себе самой. На прощанье она протянула руку - маленькую, розовую, сильную ладонь. Я хотел сжать ее, опутать ожесточенными пальцами, поработить, врасти своей обезумевшей плотью и оставить здесь, в международном аэропорту Содружества, оставить навсегда… Пальцы выпустили ее, я упустил ее, и она улетела в свой Дальмерен. Первые месяцы она писала - рассказывала о новой миссии, про глупых аборигенов, толком не понимающих, что такое "история" и зачем она нужна. О поселках колонистов, затерянных в Западных лесах. Про мелочные несообразности между Колониальным Советом и руководством Западного филиала Школы. И, конечно же, она писала о вечерах, что проводили мы в кафе. Улица Скульпторов. Ночи в кварталах Больших Ветров… Я не верил ей, я не верил себе, ждал, когда этот затянувшийся фарс закончится, когда письма исчезнут из моей жизни. Когда я перестану писать письма… Потом я даже поверил, что ничего еще не потеряно - глупо поверил, напился и проспал предварительный экзамен по историометрии. Было жарко, голова раскалывалась от выпитого вина. Варрен, старший магистр, преподаватель историометрии, недовольно морщился и грозился выгнать меня с курса - он называл меня "самым недисциплинированным студентом, которого знали стены этого учебного заведения". Он, конечно же, преувеличивал - эти стены знали многих любовников–неудачников. Я кивал головой, обещал все сдать осенью, солнце рассказывало стеклам всю правду - жестокую огненную правду последнего лета. На следующий день пришло письмо от Кены. Оно состояло из двух предложений - обещание приехать на мой выпуск и непростительный поцелуй, горький, как все поцелуи в письмах… Был выпуск нашего курса - она, конечно же, не приехала. Не приехала и тогда, когда я написал отчаянное письмо - на двадцати листах, самое длинное и путаное письмо в моей жизни. Последнее письмо, как потом оказалось… Когда его отправлял в почтовом отделении Четвертого городского района, я дрожал от несбывшихся надежд - но уже не надеялся. Потом началась зима, и пришло время новых слов: "Мне нужна карьера…" Больше писем я не получал. Больше писем я не писал. Письма ушли из моей жизни - как желтые осыпающиеся листья на тихих улочках Марегалля.
Получив нежданные рекомендации от Варрена, я продолжил обучение в Центре историометрических исследований, что располагался при Хольменском филиале Школы Ти - Сарата. Шефство надо мной взял старший магистр Га - Каррен, уроженец Великого Маальма, старый приятель Варрена и большой фанатик исторической науки. Он быстро покончил с моими любовными переживаниями - нагрузил работой меня так, что порой я забывал, какой месяц на дворе. Здание Лабораториума ЦИМИ стало для меня родным домом - неделями я мог спать и питаться в одном из жилых боксов. Каждую литанию я произносил с упованием на скорую работу - верил, что работа поможет мне забыть Марегалль, Кену, улицу Скульпторов… Первая работа пришла из Харрамена - далекой страны Юго–восточного сектора. Я мало что знал о Хвойном Крае - общие историометрические таблицы, несколько дат, спутанные змеи границ на картах Наблюдательного Совета. "Эта твоя стажировка, Лийо, - говорил Га - Каррен, улыбаясь тонкими губами, - После ее прохождения можешь считать себя историком…" Он похлопал меня по плечу, и на следующий день я сел на магнитоэспресс "Хольмен - Суувар". Друзья уговаривали воспользоваться одной из авиалиний КАНАХАД, но я отказался: аэрокаров откровенно побаивался, как все консервативные уроженцы Марегалля. Большие окна экспресса давали прекрасную возможность насладиться ландшафтами стран, что пересекал за двое суток экспресс - подумать страшно, чуть ли не полмира! Еще полвека назад для этого потребовалось не меньше двух недель, а сейчас… Перед глазами пролетали индустриальные районы Хольмена и Великого Онрена, зеленые луга и белые фермы Северного Хохерена, безкрайние степи Южного Хохерена, утыканные белыми хлопьями - стадами овец, палящая жара Великой Пустыни, выжигающая стекла нестерпимым белым огнем своих песков. Древние горы Букнерка, и такие же древние букнеркские города, помнящие те времена, когда варвары-Оотабакаам обитали на Горе Мира. И, наконец, речные долины Суувара - то и дело экспресс пересекал притоки Большой реки через танцующие арки мостов. Я видел рыбацкие лодочки, широкие паромы, грузные суда, перевозившие лес и пшеницу, и многочисленные радуги - словно воздушные отражения мостов на теле Долины. Никогда я не видел столько радуг, как в Сууваре… Я вышел в конечной станции - третья платформа Суутеррема, Западный Суувар. В Харрамен магнитопоезда не ходили - отсутствовало железнодорожное сообщение. Только автокары, а еще летали аэрокары небольших коммерческих компаний. Конечно же, поезду автокаром, - решил я и взялся за ручку баула, весь мой нехитрый багаж умещался в нем. Моросило, камни мостовой лоснились, как спины сонных рыбешек. Я прыгал через лужи, направляясь на Новый вокзал - водители немногочисленных здесь авто сигналили мне вдогонку. У здания вокзала купил порцию сууварского кесе - маринованной рыбы, запеченной в тесте. Продавец, невысокий пожилой мужчина с длинными усами, придававшими ему несколько печальный вид, предложил мне маленький брелок - рыба, держащая другую рыбу за хвост.
- Возьмите, вам понадобится удача, я знаю… - он был лойменом, последователем Речной религии, он верил в судьбу.
Я не стал отказываться и принял подарок. Удача мне сопутствовала - я успел на маршрутный автокар, идущий в Восточный Суувар, на границу с Хвойной страной. Почти день трясся в маленькой старой машине, больше похожей на грузовую, чем на пассажирскую. Со мной ехали люди с какими–то тюками, сумками и свертками, они от тряски расползались по всей машине - странные ожившие зверьки, - хватали за ноги, тыкались в бок. Водитель, вертлявый парень в узком сууварском сюртуке, каждый раз кричал "кому на выход" - из–за радиоприемника ничего не было слышно, передавали матч по игре "передай гарпун", мужчины смеялись и хлопали себя по ляжкам, женщины недовольно цыкали, дети плакали, сумки падали, а за стеклом лил дождь и ничего не было видно. Под вечер я приехал в Сууваратт, столицу Восточного Суувара, мокрый, уставший, но безмерно счастливый - скоро начнется моя стажировка, жизнь обретет утраченный смысл, так я думал. Удача сопутствовала меня и здесь: через два часа грузовой автокар одной из торговых компаний Восточного Суувара, груженный зерном, повез меня в Харрамен. Из дождя я попал снова в дождь. Харраменский дождь отличался от своего сууварского собрата - он был мелкий, дремотный и никуда не спешил, о нем нельзя было сказать, что он "шёл", никуда он не шёл - скорее парил в тягучем воздухе, а не падал на землю. Грузовик трясло на ухабах - узкая дорога петляла в холмах, озаряясь на мгновение неверным светом - это сигналили встречные грузовики, везущие телячью кожу и мед. На следующий день я приехал в Ха - Найар - центр общины Ха - Найарат. Меня окружили запахи телячьей кожи, дыма, меда и хвои - ее горьковатый аромат царил везде, и был самых разных оттенков. Отсюда до пункта назначения - селения Ха - Сайан, я добирался полдня на обыкновенной телеге, отгоняя ленивых пчел веточкой ойхара - единственного дерева в этой стране. Меня встретил старший магистр по имени Беде, он был сууварцем по происхождению и руководителем научной миссии в Ха - Сайане. Так я начал свою стажировку, и так я погрузился в медленное течение размеренной харраменской жизни…
В миссии работало семь человек - и слава Основателям, ни одной девушки. Я боялся, что любая молодая девушка–стажер напомнит мне о превратностях любовных привязанностей, я не смогу спокойно заниматься своим делом, но обошлось. "Вторая Нижне - Харраменская научная миссия Ти - Сарата" - название было намного больше, нежели деревянный дом, в котором она размещалась. Беде, молчаливый мужчина лет сорока, совмещал научную деятельность историка со священническим саном - он представлял в общине Школу Ти - Сарата, впрочем, без большого успеха. Мы ездили по харраменским общинам, собирали наработанный материал полевых групп, а потом занимались синхронизацией исторических последовательностей. Скорее занимался я и еще совсем молодой Рассенен - Беде часто отлучался: ездил на проведение литургии в группы миссионеров или по приглашению лло, предводителей общин. День сменял день, месяц следовал за месяцем. Тут не было привычного летоисчисления - двадцать лет составляли Малый круг, а одиннадцать Малых кругов - я подозреваю, по количеству общин Хвойного Края, - один Большой круг. Шел год Пестрого Кабана, и я забывал Кену. Когда мы не работали, то участвовали в харраменских сезонных праздниках: пили медовый сидр и курили ритуальный хо - острую травяную смесь в трубке, вырезанной из корешка молодого ойхара. Я каждый раз кашлял, когда затягивался, - для меня единственный минус харраменского гостеприимства, а Рассенен, приноровившийся к хо, смеялся надо мной и в шутку величал "зазнавшимся миссионером". Истории как таковой в Харрамене не существовало - к большому моему разочарованию, да простят меня Основатели. Если бы не Сууварская оккупация и Букнеркская экспансия три века тому назад - о Харрамене не знал бы ни один из жителей Центральных Сообществ. Наше занятие, по сути, сводилось к совмещению исторической реальности Центральных Сообществ и вневременья Харрамена - занятие увлекательное, но слишком утомительное. То, что видел я - выделка кож, пчеловодство, сезонные праздники, брачные обряды, шаманские таинства местных жрецов и царство вечно зеленых ойхаров, мог бы увидеть кто–нибудь другой - тысячу лет назад. Течение жизни убеждало меня в том, что и через тысячу лет все останется здесь по–прежнему. Хвойная Страна не знала кровопролитных войн и восстаний, революций и контрреволюций, безумства реформаторов и безумства консерваторов, партий и выборов - здесь не было партий, и никого никуда не избирали. "Мы создаем здесь то, чего не существует - Историю," - грустно шутил Рассенен. Из года в год, из века в век царствовал один себбе - это самое распространенное словечко в Харрамене, которое можно было перевести как "религия", "закон", "установленный порядок", но и как "традиция", "обычай", "культура", "жизнь". Никто не переводил это слово, никто не занимался его толкованием, никто не комментировал - они просто жили согласно себбе. Бесполезно объяснять харрамену, что было прошлое и что будет будущее, когда единственное Сейчас непреходяще. Изменения - это капли дождя, мерный рост злаков, гудение пчел, рождение ребенка, смерть повзрослевшего ребенка, забывшего с годами, что такое детство, жаркое лето, сумрачная осень, полнолунье и солнцестояние, смех и слезы, - но не государственные декреты и не смена правителей. Для жизни нет ничего важнее жизни, разве что смерть, - этому меня научили общины Харрамена. Любовь приходит и уходит, остаются плоды любви - будь они сладкие или горькие, нужно ценить их. Я повторял, словно заклинание, глядя в огонь костра, убаюканный медовым сидром, словно какой–то ойхарат, харраменский жрец: "Ничто не менялось - ничто не изменится…" Погружался в толщи тысячелетних обычаев и суеверий, пытаясь исцелить свою душу и сердце, но не заметил, как вместо исцеления приходило забвение, и я переставал быть Лийо Леванненом - сомневающимся, ищущим, брошенным, найденным, живым. Переставал быть историком. Вечно зеленые ойхары отняв смерть моих надежд, лишили мою грудь боли, напоминающей мне, что я жив.
Оцепенение нарушил Беде. Поздним вечером, когда месяц луны купался в черном бархате весенней ночи, он пришел с радиостанции - единственной во всем Харрамене. Беде вошел в дом, сел на маленькую лавку, что на всю стену - как во всех харраменских домах, и усталым голосом сообщил мне: срок стажировки истекает, прислали сообщение из Сит - Хольмена.
- Я вынужден рассказать тебе печальную новость.
Я почему–то подумал о матери - впервые за целый год, но ошибся.
- Тебе нужно ехать на неделю раньше - умер твой отец. Родственники из Марегалля обратились в Центр в поисках тебя, из Центра послали запрос, и тебе необходимо выезжать, немедленно, может, успеешь на похороны…