На следующий день, наскоро попрощавшись с работниками миссии, собрав свои записи и получив наспех написанное рекомендательное письмо от Беде, я сел в старенький автокар, который вел один из сыновей главы хех Харранайа - влиятельного семейства в Ха - Сайане, и отправился на сууварскую границу. Бестолковщина этих дней почти стерлась из моей памяти - когда я хочу вспомнить, как я попал из Харрамена в Марегалль, выплывают смутные образы, отдельные слова - и ничего больше. Помню паром на Суувене - его обозначает для меня мычание коров в загоне. Международный аэропорт имени Келе в Суутерреме запомнил по ругательствам пилота - я опаздывал. Помню, как без гроша в кармане стоял на одной из улочек Марегалля - все деньги, заработанные на стажировке, истратил на дорогу. И потому пришлось добираться до дома родителей пешком. Я опоздал на четыре дня. Отца уже отпел местный священник из Школы Холле - мои родители придерживались Холлеанства, не смотря на то, что их сын стал историком Школы Ти - Сарата. Его тело кремировали - свинцовая капсула ничего не говорила моим глазам и рукам. Дальние родственники, не успевшие разъехаться по фермам, толклись во дворе как стая бездомных собак. Городской нотариус, с деланным безразличием пытавшийся разъяснить оставленное отцом завещание, что–то цедил над ядовито белыми бумагами. Я не узнал мать - старая сморщенная женщина с раскрасневшимся лицом, подслеповатые глаза немного косят, правая рука висит плетью, надрывный кашель - обвинение, вот что я увидел, обвинение в гибели чьих–то иллюзий, суровое обвинение, называющее меня "Лийо". Не узнал дом моего детства - кругом потемневшие стены, какие–то фотографии в сиротских жестяных рамах, трухлявые огрызки от срубленных тополей. Я был чужим, меня трясло - видимо, простудился на том пароме, что–то требовал от меня двоюродный дядя из Верхних Цапель - теребил за рукав, сердито дышал в ухо. Через два дня я уехал - попросту сбежал. Сбежал, чтобы никогда не вернуться - холодный, чужой и одинокий человек. Одиночеству не нужно возвращаться, если оно уже поселилось в этих стенах. Два одиночества - это слишком много даже для стен старого дома.
Помню, как Га - Каррен прочитал рекомендательное письмо, пожевал губами и передал мои записи магистру Керму, начальнику Юго - Восточного сектора. Так я стал младшим магистром и полноправным членом корпорации Изучающих, хотя большой радости не испытывал - все друзья по колледжу разъехались, среди работников Центра одни незнакомые лица, и Оген, - тот самый Оген, благодаря которому я познакомился с Кеной, два месяца назад погиб в Хот - Хохеррере. Он был прикомандирован к филиалу Школы - занимался современной политической историей Северного Хохерена по заданию дипломатического ведомства Школы. Одна из акций шовинистических молодчиков ХОХЕМа закончилась потасовкой с охранниками муниципалитета. Молодчики забрасывали посольства Центральных Сообществ аудиобомбами - полиция забрасывала молодчиков электромагнитными гранатами. Погибло несколько человек - как там оказался Оген, я так и не понял. Русоволосый мужчина с пробитой головой лежал на грязном асфальте - в тысяче километров от Сит - Хольмена, от меня, от прошлого… Ошеломленный этой новостью - новостью для меня, но не для мира, - я бросился в кампус Центра, вверх по лестнице, в комнату, где я жил. Перерыл все вещи, как безумный бросал книги, одежду, какие–то безделушки, подаренные мне неизвестно кем неизвестно когда, но так и не нашел брелок - тот самый брелок на удачу. Рыбу, что держит за хвост другую рыбу - смешной амулет от продавца кесе в Суутерребе. Где она осталась - в Ха - Сайане, на пароме, в аэрокаре Транспортной службы КАНАХАД? В Марегалле, среди постаревших стен и запаха срубленных тополей?.. Я не помнил. Удача ушла от меня.
Не знаю, что на меня нашло. Моя просьба перевода в Хот - Хохеррер, словно я пытался загладить свою непонятную вину перед несчастным Огеном, была отклонена директором Центра. Начальник Юго - Восточного сектора толстый Керм обиженно тряс головой и надувал безразмерные щеки - он не понимал моего безрассудства. Ведь испытательная работа в Стране Хвойного Дерева пришлась ему по душе - он рассчитывал на продолжение харраменских исследований. Га - Каррен как–то встретился со мной в кафетерии Центра и предложил взять небольшой отпуск - по состоянию душевного здоровья, так он выразился. Я удивился - и отказался. Решил взять себя в руки. Пришлось оправдываться перед Кермом и заняться синхронизацией Сууваро - Харраменского конфликта: шестидесятые годы, идея конфедерации, только что сброшен колониальный гнет Букнеркской Империи… Я пытался выгнать черные мысли, перестал посещать бульвар Приятных Встреч, пропадал целыми днями в Лабораториуме. Как–то выходя из главного здания Лабораториума, я обнаружил, что пришла осень - я устал, перед глазами кружились оранжевые листья, в воздухе витала меланхолия, было зябко, в кампус идти не хотелось. И я решил зайти в ближайшее кафе, что выпить горячего яблочного пунша - самое распространенное пойло в осеннем Сит - Хольмене. Среди незнакомых разгоряченных лиц увидел молодую привлекательную женщину. Она сидела за крайним столиком, одетая по последней моде, смотрела на листья и маленькими глотками пила пунш из глиняной чашки. Ничего не соображая, я взял вместо пунша горячего вина, осторожно - словно стул был не из дешевой пластмассы, а из драгоценного хольмекского фарфора, - сел за столик, и зачарованно рассматривая костяной гребень в каштановых волосах, тихо сказал:
- Осень.
Ее глаза расширились, потом она улыбнулась, будто все эти три года она была здесь, никуда не уезжала, и смерть и отчаяние не поселилось в моем сердце, и все та же осень шептала слезливые песни вечерних улиц.
- А ты не изменился, хотя… - она надула губы, как бы подбирая подходящее слово, потом рассмеялась: - Немного осунулся, весь какой–то взъерошенный…
Я кивал головой, пьянел от вина и слушал Кену, мою Кену, переставшую быть моей, Кену покинувшую и Кену вернувшуюся, Кену–рядом–со-мной. Пьянел и ничего не понимал. Она приехала на симпозиум миссионеров, посвященный экономической интеграции Западных сообществ. Уже три дня здесь, в Сит - Хольмене, живет в гостинице "Золотой Цветок". Она - генеральный куратор миссий Ти - Сарата в Колониальном Содружестве Су - Дальмерен. Дел по горло, так и не вышла замуж, обзавелась друзьями чуть ли не по всему Изученному миру, переболела бронхитом, написала диссертацию по культурной ассимиляции эмигрантов Второй волны, получила степень старшего магистра, увлекается Гесселем.
- А как ты? - спросила Кена, и от ее вопроса все сжалось внутри, захотелось жестокости - гневных скучных слов, пощечин, слез, но я смотрел на свои руки, беспомощно лежавшие на столе среди скомканных бумажек и пустых кружек, неумело кривил губы в улыбке.
- Да так себе… - Что мне рассказать ей? О харраменском забытьи? Смерть отца, чей голос я не могу вспомнить? Оген, чье имя давно стерлось из ее памяти? Усатый продавец удачи из Суутерреба?..
Я с трудом карабкался в лабиринте слов, и чтобы спасти себя и ее от ужасной неловкости, спрашивал о давних знакомых, о тех колонистах - глупых колонистах, не понимающих значения Истории, из ее писем. Говорил, а сам пытался разгрести среди потухших углей хоть что–то, напоминающее мне Кену - боль, надежду, тоску, страсть и отчаяние. Но ничего не находил - любовные слова, пожухшие, истершиеся, суетливые метания глупого юнца, ворох никому не нужных писем, перевязанных веревкой. Две жизни - две разных жизни, случайно встретившихся в вечернем кафе. Может, она ждала угрызений? Воспоминаний?.. Нет, не похоже. Спокойное уверенное лицо человека, нашедшего себя в хаосе обыденного мира. Она весело смеялась, мы шутили - точнее шутили две маски, с трудом одетые на наши лица, а не мы сами. В ее потемневших глазах читался вопрос: "У тебя есть кто–то?" - или мне это казалось?..
Кена предложила встретиться по окончанию симпозиума:
- Здесь, и опять яблочный пунш!
Я согласился, и когда мы выходили навстречу ночному ветру и обманчивым играм фонарей, она поцеловала меня в щеку и шутливо помахала рукой:
- Обязательно, слышишь!
Я кивал головой, посылал воздушные поцелуи и дождавшись, когда темная фигурка Кены исчезнет в общественном авто, повернулся и, шатаясь, побрел по хрупким листьям. Через два дня я позвонил в приемную Гуманитарной службы Школы Ти - Сарата и узнал, что она уехала в Дальмерен - сразу же после симпозиума. "Извините, но никаких сообщений Кена Каринер вам не оставила" - сказал мне осуждающий женский голос в наушнике электрофона.
Потом были месяцы омертвевших часов в Лабораториуме, приходили доклады из Харрамена и Беллека - в последнем опять возобновились бои между конфедератами и патриотами. Но меня это ничуть не трогало. Все валилось из рук - разом работа показалась мне опостылой, ненужной, возникали мысли о переквалификации в торговом институте КАНАХАД, хотя это была ложь - явная ложь и глупость. Несколько встреч с девушками в Доме знакомств привили мне такую тоску и отвращение, что ни о каких ухаживаниях не хотелось и думать. Девушки были здесь ни причем - обычные незамужние девушки, каких полно в торговых кварталах в дни распродаж или в кинотеатрах. Полные и худенькие, высокие и не очень, брюнетки и шатенки, пытающиеся наладить свою личную жизнь благоразумным способом, принятым чуть ли не во всех Центральных Сообществах, - это вам не проститутки из Веселых Кварталов. Каждая была мила и обходительна, говорила что–то о неудавшемся браке или о суровых родителях. Они заглядывали мне в глаза, улыбались, назначали свидания, молодые, равно наивные, как и расчетливые, но я не приходил - снова не приходил, зная, что это ни к чему. Девушки были все на одно лицо, и слова их, полные надежд и разочарований в равной пропорции, словно яблочный пунш, не пьянили меня и не утоляли мою жажду. Знакомые по кампусу стали утомлять, какие–то сплетни и пересуды… Убегая от своего неуемного раздражения, я переехал в гостиницу - снял номер в "Новом Хольмене", что напротив центрального филиала Банка Содружества. Номер был недорогой, потому что его единственное окно выходило во двор - узкий каменный колодец, который редко посещает солнце… Работа стала отягощать меня, выпивка в вечерних кафе надоела, начались мелочные дрязги с коллегами по Центру - разные пустяки, легко перерастающие в склоки. Новых друзей так и не появилось - скорее по моей собственной вине. Все рассказывали о своих проблемах, хвастались своими достижениями, жаловались друг на друга, и на проверку любой разговор сводился к четырем темам - женщины, деньги, спорт, власть. Темы, совершенно для меня не интересные. Все время не отпускало стойкое ощущение потери - что я потерял десять лет жизни впустую и теперь не знаю, как заполнить эту брешь. Карьера, женщины, попойки, чтение научной литературы, премьеры в Городском театре - все это, вместо того, чтобы помочь мне, только мешало, усугубляло утрату. Я хотел избавиться от эмоций - любых эмоций, стать невозмутимым мастером–лойменом, созерцательно наблюдающим поток жизни. Эмоции, что разрушают душу, эмоции, что убивают разум…
Я перестал пить, перестал переживать, серьезно засел за работу - как автомат писал, занимался сравнениями, отчетами, составлением таблиц, звонил Беде в чудовищно нереальный здесь Ха - Сайан - получал уточнения. Его голос по электрофону радовал меня - он напоминал мне о лесных холмах Харрамена, где я отдыхал сердцем и радовался запаху хвои. Как–то он пригласил меня приехать - на открытие постоянной миссии Центра в Ха - Найаре. Я получил разрешение от Керма, сел на аэрокар "Пассажирские перевозки Рорреров" и через два дня был в этом маленьком селении. Беде сердечно приветствовал меня, расспрашивал про "эту вашу городскую жизнь", неожиданно много смеялся - никогда не видел его таким веселым. Ко мне подошел заметно располневший бородач, и в нем я с удивлением узнал юного Рассенена.
- Помнишь, как ты кашлял от доброго хо? - со смехом говорил этот незнакомый мне человек, больше похожий на коренного харрамена, чем уроженца Лорихаара - оттуда он был родом.
Рассенен женился на местной девушке, дочери богатого землевладельца, и у него недавно родился сын, который получил странное имя - Хайри–хех–Хаи Вессе Рассенен, симбиоз фамилии тестя и его собственной. Он получил от хайата, общинного собрания, право на постоянное местожительство в селении Ха - Хейхот; гражданства как такового в Хвойной Стране не существовало. Он даже говорил с харраменским акцентом - напрочь сглатывал "с" и добавлял "и", поэтому его фамилия звучала как "Райенени". Мы отпраздновали открытие миссии, я собрал материалы, которые координатор миссий Ти - Сарата хотела передать в ЦИМИ - она была женщиной. Неделя прошла в многочисленных беседах и непомерном употреблении медового сидра, от которого голова моя шла кругом - но курить хо я наотрез отказался, сколько бы не потешался надо мной Рассенен. На торговом аэрокаре я вернулся в Сит - Хольмен - уставший, довольный и немного охрипший от долгих разговоров по ночам. В ЦИМИ я привез четыре больших ящика с отчетами, фотопленками и аудиозаписями - и тут же засел за работу; я чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Неожиданная поездка в Харрамен придала мне сил закончить двухлетний труд. Керм, изучив мои исследования, передал их на рассмотрение экспертной комиссии, та без проволочек приняла ее. Меня назначили Ведущим проекта "Историометрические исследования Харраменских Общин", определили четырех стажеров. Одним стажером оказалась девушка - она ничем не походила на Кену, и я успокоился. Если раньше любое общение с противоположным полом вызывало во мне постоянные сомнения и затаенную боль, то теперь я был равнодушен к женским улыбкам и женскому смеху. Начались обычные будни Центра - занятия со стажерами, симпозиумы, конференции, поездки в Онрен и Маальм, административные обязанности, доклады… Так прошел еще год. Я сильно изменился - отпустил волосы, похудел, стал ссутулиться и есть овощные супы - пошаливал желудок. Обильные попойки остались в прошлом. Когда я смотрел на себя в зеркало, мало что напоминало мне того стройного темпераментного парня, каким был Лийо Леваннен раньше. Жизнь постепенно затягивала в свое вселенское лоно, я растворялся в ней, исчезал, становился как все - задерганный, обремененный обязанностями, невыплаченными вовремя платежами, похоронивший мать в месяце Роз, замкнутый и немногословный холостяк. Как–то в шутку Ба - Рагган, мой сослуживец по Юго–восточному сектору, что занимался беспокойным Беллеком, - с ним я иногда перебрасывался дежурными фразами за чашечкой чая в служебном буфете, предложил принять священнический сан:
- Тебе не трудно будет избегать соблазнов - у тебя их просто нет…
Я молча кивнул головой, добил чай и… уехал к себе в гостиничный номер - спать после трудного дня. Не знаю, долго ли продолжалась бы такая жизнь. Вряд ли я был счастлив, но несчастным я себя не ощущал. Пустота - вот что прочно поселилось в моей душе, огромная, холодная пустота, надменно молчащая от собственной значимости. Когда Рассенен позвонил мне и предложил приехать погостить на пару деньков - у него родился второй сын, я сослался на какую–то смехотворную причину и отказался. Стыдно признаться - но Рассенен меня больше не интересовал. Меня не тянуло к празднеству жизни - я привык обходиться ее скудными объедками, как паук в паутине, ткал дни и месяцы, чтобы ловить жалкие следы смысла. Я чего–то ждал - это потом я понял, что ожидал, сидя у себя в Лабораториуме, прохаживаясь мимо театральных афиш на проспекте Искусств или лежа на своей кровати, ожидал изо дня в день. Это неизбежно должно было чем–то закончится. Во второй день зимы я проснулся со словами на губах, застывшими как пар на холодном ветру: "Мне нужно путешествие…" Странные слова, глупые, безрассудные. Куда я денусь от себя самого? Где скроюсь - разве что в Гипотетических землях?.. Прошло несколько дней, и я забыл о них. И тогда меня вызвал директор Центра.