Немцы близко к сердцу восприняли задачи, поставленные перед ними руководством: им по душе пришлось плановое хозяйство истребления, тем более что это был все же западный, а не какой-нибудь там иудейский вариант, хотя и тот был неплох. Как будто и не уезжали из родной Германии, не прекращали трудиться над выполнением и перевыполнением четырехлетнего плана развития рейха.
Скромный труд арийцев был замечен командованием. Им даже удалось перейти из простых пехотинцев-пелтастов в гипаспиеты, которые после битвы при Иссе стали элитными частями армии Александра.
Солдатский быт чужой эпохи стал основой их жизни. Тем временем армия македонских завоевателей готовилась к решающему сражению с царем Персии. В этой битве должна была определиться судьба Азии, да и всего мира, на целые века вперед…
Все это время прошло для Ивана как в тумане. Иногда, в минуты душевной бодрости, он всерьез думал о том, не сошел ли он с ума, не спит ли, в конце концов… Краткий миг просветления проходил, и снова непонятная вялость и апатия одолевали его…
Однажды Иван увидел профессора и поразился, осознав, что не встречал его месяца полтора. Оказалось, что фон Кугельсдорф живет далеко от них, в одном из финикийских храмов. Что он там делал, профессор не счел нужным сообщить, но выглядел он весьма бодрым и свежим.
Когда Иван увидал фон Кугельсдорфа, то почему-то захотел рассказать ему о своей жизни в полубреду, о своих видениях и снах; о том, как, просыпаясь по ночам и засыпая днем, он грезил о запредельном, видел то, чего не мог видеть никогда и нигде прежде: пыльное солнце, тусклое и холодное, застывший ветер, воздух, сквозь который нельзя протиснуться и выйти вон… снег, горячий снег на губах и открытой ране. Темнота подземелий рассудка, опрокинутое и вывернутое наизнанку небо, путешествие вниз и выход вбок.
Профессор подошел к нему.
- "…И вот- зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него - большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей…" - процитировал он. Глаза его странно блестели, словно профессор с трудом сдерживал веселый смех.
Иван вздрогнул, пробуждаясь.
- Нет, не то, - сказал он удивленно. - Я видел совсем Другое…
- А что же? - насмешливо спросил профессор. Иван хотел было заговорить, но почему-то промолчал, зябко поежившись.
- Холодно, - буркнул он.
- Антарктиду вспоминаете, дорогой Курт? - опять-таки с насмешкой произнес профессор.
Иван посмотрел на фон Кугельсдорфа.
Странная мысль пришла ему в голову. Даже не мысль - так, что-то похожее на обрывок чужого воспоминания.
- И Антарктиду тоже, - медленно произнес он. - Как это вы говорили? База Юбург?..
Он умолк. В глазах профессора мелькнуло легкое удивление.
- Кажется, не так она называлась, - продолжал Иван все так же медленно. - Их там было четыре… и эта называлась… Юд… нет… Джуд… Джудекка?!
- О, я вижу, ваше душевное здоровье крепнет с каждым днем, - с беспокойством сказал профессор и почему-то оглянулся. - Никак не думал, что вы так быстро…
- Подождите, профессор, - перебил его Иван. - Не мешайте мне…
- Потом, все потом, - торопливо проговорил фон Кугельсдорф. - Сейчас не до этого… Поговорим после того, как случится великая битва…
- Какая битва? Когда?..
- Гавгамелы… Уже завтра.
Иван огляделся.
Они стояли посреди огромного лагеря, в котором расположились войска Александра. Горели костры, и отблески языков пламени мрачно отсвечивали на оружии. Ночь была наполнена запахами уныния, крови, предчувствий и страха. Глухой шум, в который превратились отдельные пьяные крики, женский визг, лошадиное всхрапывание и лай собак, казался ворчанием одинокого великана, ворочающегося на предсмертном ложе.
Армия отдыхала. Люди перестали быть людьми, они обратились в единое преложение некоей могучей воли, которой управляла воля еще более сильная, в своем могуществе пределов практически не знавшая. Великан дрожал, как в лихорадке, ворочался и никак не мог уснуть…
Иван зябко поежился и посмотрел на небо. В плотной ночной южной мгле подрагивали гвоздчатые яркие звезды. Мертвый глаз холодной луны висел над головой, притягивая взгляд…
Иван вдруг вспомнил, как неделю назад во время короткого отдыха на привале случилось лунное затмение. Он тогда совершенно не удивился мгновенной перемене в окружающем мире, слабости, граничащей с отчаянием, апатии и страху, внезапно овладевшими людьми, - настолько все совпадало с его собственными видениями: момент перехода от смутного беспокойства к реальности кошмара, секундное ощущение опрокинутости и бесполезности сопротивления могучей силе, раз и навсегда изменившей привычную картину неотягощенного сомнениями бытия… Это длилось краткий миг- оцепеневшие люди, застывшие в немой тоске и обратившие слепые лица к слепому же небу; темнота, ставшая осязаемой; бесконечная тишина и холодный, колкий воздух. Но прошла еще секунда, и равновесие было восстановлено: силе уже противостояла другая сила; а потом мир раскололся, потеряв твердость, и снова стал текуч и многообразен. Кошмар стал обычным делом - в нем можно было жить.
Иван вздрогнул, отгоняя видения. Он чувствовал, как возвращается в реальность, как обретает твердость осознания своего "Я", как уверенность, знание и понимание задачи становятся доминантой.
Он почти весело посмотрел на профессора.
Тот очень внимательно глядел на него. Настороженное яюбопытство читалось в его взоре.
- Ну что же, repp профессор, - бодро спросил Иван. - Какие новости из ставки главнокомандующего?
- Скоро рассветет, - ответил фон Кугельсдорф после большой паузы. - Божественный Александр отдыхает в своем шатре… а попросту говоря - дрыхнет без задних ног. Царь Персии Дарий со своей армией находится примерно в пяти километрах от нас. Персы не спят, опасаясь ночной атаки непобедимого царя македонян… но ее до утра не будет. Македонцы же либо спят, либо делят будущую добычу. Шкуру, так сказать, неубитого медведя. Ведь, по-моему, именно так говорят в России?
Иван пожал плечами.
- Не знаю, - легко сказал он.
- Ну и ладно, - так же легко согласился профессор. - Пойдемте и мы отдыхать.
Солнце палило нещадно. Ни единого облачка не было в небе, которое накалялось с каждой секундой, на глазах набухая и твердея. Под лучами яростного светила беспощадно сверкал металл доспехов и оружия; темная смутная масса людей и животных, пыль, пока еще робко поднимающаяся вверх, а выше - яркие угрожающие блики и пляшущее марево горячего воздуха.
Иван, вытянув шею смотрел вперед. Персы - вражеская армия, - казалось, были бесчисленны. Сколько мог охватить взгляд, везде колыхалась щетина копий, сверкали страшные огромные ножи колесниц и налобники боевых слонов. Густая мешанина походила на выползающую из чудовищной кастрюли живую кашу, которая пучится, пыхтит, шипит, грозя затопить собой всю огромную равнину под палящим безразличным солнцем…
Уже совсем скоро блюдо будет готово. На радость богам войны, предвкушающим славное пиршество… и шакалам, которым достанется масса вкусных объедков.
Иван огляделся. Македонская армия представляла собою тоже весьма величественное зрелище. Слонов и колесниц не было, но фаланга тяжеловооруженных гоплитов, которая стояла чуть впереди и левее, казалась единым стальным монолитом, который способен сокрушить все что угодно. Закаленные в войне македонские ветераны, вооруженные огромными щитами и страшными копьями-сариссами до шести метров длиною… В чистом поле натиск такой живой стены протяженностью в километр и глубиной от шестнадцати до двадцати четырех рядов был просто ужасен.
Еще левее стояли греческие пехотинцы-союзники, а дальше - фессалийская конница, где служил тот самый псевдотезка, как хмыкнул про себя Иван.
Иван глянул вправо. Там волновалась конница: царские "друзья"-гетайры, во главе с самим Александром.
Иван хорошо видел божественного полководца. В пурпурном плаще, с непокрытой головой, с копьем в руке македонский царь находился перед строем своей конницы. Вот он привстал в седле, вглядываясь в даль, вот повернулся…
В воздухе повисло колоссальное напряжение. Огромное скопление людей и животных находилось на той грани, за которой наступает схватка, ужас, кровь… смерть. Вот сейчас они еще стоят неподвижно, их бьет дрожь, глаза лихорадочно блестят, но они еще живы, они еще находятся отдельно от других, хотя уже скованы цепью предопределенности, и их судьбы неведомым образом сплетены с судьбами других - таких же, лучших, худших, которым или от которых предстоит погибнуть, - а уже через неуловимое мгновение все они сольются в один ревущий, визжащий, сошедший с ума хаос, и живой позавидует мертвому, а мертвый еще долго будет оставаться живым…
Иван невольно крепче сжал в руке тяжелый меч. Он тоже чувствовал лихорадочное напряжение, но это скорее был азарт и предвкушение хорошего соревнования - в спортивном, что ли, смысле слова… Смутные видения оставили его, чужие голоса не докучали, голова была ясной, и. он четко знал, что и когда надо делать.
Внезапно глухой, постепенно набирающий силу рев, зародившийся где-то далеко впереди, пронесся над равниной. Чудовищная персидская каша дошла до кипения, выплеснулась из своей временной емкости и неумолимо, постепенно увеличивая скорость, поползла на македонян.
Великая битва Запада с Востоком началась.
Впереди персов во весь опор мчались колесницы; укрепленные на них большущие ножи бешено вращались, сверкая на солнце. Но это еще не была настоящая атака: Иван увидал, как понявший это Александр стал уводить свою кавалерию вправо, стараясь устранить недостаток построения своих войск - фронт македонян оказался короче фронта противника.
Персы тоже это видели, и части их скифской и бактрийской конницы понеслись вперед, стремясь опрокинуть правый фланг Александра и зайти македонянам в тыл. Вслед за этим вся персидская армия двинулась вперед.
Во весь опор мчащиеся колесницы первыми достигли македонских порядков. Находившиеся перед фронтом легковооруженные пехотинцы и лучники стали осыпать колесницы градом дротиков и стрел, стремясь поразить лошадей и возниц; вот уже одна колесница на полном скаку перевернулась, захрустели ломаемые хребты лошадей, возница и стрелок попытались соскочить - но тут же были затоптаны другой повозкой, которая сейчас же и сама перевернулась; отлетело колесо, оборвались постромки, и лошади мчатся дальше, а люди уже зарублены и корчатся в красной пыли; вот македонянин-пращник не успел увернуться, и его перерезало пополам страшной косой, и обе половины тела взлетели высоко вверх…
Колесницы наконец врезались в фалангу. Обученные воины моментально расступились, и повозки стремительно промчались сквозь строй, давя и калеча нерасторопных. Срезанные, точно золингеновской бритвой, головы, распоротые - кому как повезло - тела остались лежать на сухой земле, но фаланга уже снова сомкнула свои ряды, а потерявшие ход колесницы захвачены стоявшими в тылу. Педзетайры-фалангисты опустили копья и двинулись вперед.
В это время огромная свирепая масса персидской конницы с диким воем обрушилась на левый фланг македонян. Началась рубка. Фессалийской и союзной кавалерии там было намного меньше, и, несмотря на свою отчаянную храбрость, греки стали постепенно подаваться назад.
Страшный рев несся над равниной. Парфяне, саки, мидяне, составлявшие правый фланг персидских войск, бились свирепо и жестоко. Хруст, вопли, лязг железа, ржание лошадей… перемешавшиеся в один неразличимый в деталях хаотический вихрь белых, темных, вороных и пыльных пятен люди и лошади - сила против силы, страх против отчаяния, ненависть против бешенства, - все это было таким глупым и неуместным под безмятежным высоким небом…
Как часто бывает, большинство начало брать верх. Решив дорого продать свои жизни, фессалийцы бились остервенело, но часть особенно ретивых персов уже прорвалась в тыл македонян, к обозу. Внезапно там раздались громкие крики и засверкали клинки: это персы, взятые в плен ранее, напали на охрану лагеря и перебили ее. Их подоспевшие компатриоты-всадники довершили дело. В македонском тылу началась резня. Персы спешили грабить обоз.
Иван чувствовал, что судьба македонской армии повисла на волоске. Хоть составлявшие ее солдаты и были лучше вооружены и обучены, противник был слишком многочислен. Если Дарию удастся развернуть все свои войска и окружить Александра, то для последнего это будет означать только одно: поражение и смерть.
Но божественный полководец отнюдь не считал, что битва проифана. На левом фланге противника скифы слишком увлеклись маневрами и схваткой с легкой кавалерией македонян и немного сдвинулись, образовав разрыв между собой и центром персидской армии.
Это был решающий момент битвы.
Александр вскочил на Буцефала. Иван хорошо видел македонского царя. Огромный воин в железном шлеме, блестевшем на солнце действительно необычайно ярко, в развевающемся плаще, с мечом в вытянутой в сторону противника Руке, повел своих верных "друзей"-гетайров навстречу победе или бесславной гибели - что они добудут в бою…
В это время фаланга македонян билась с пехотой противника. Сметя передние ряды персов, педзетайры лицом к лицу столкнулись с "бессмертными" - гвардией Дария, - и греческими наемниками, единственными в персидской армии солдатами, которые могли хоть что-то противопоставить страшному удару фалангистов. Закипела сеча: никто не хотел отступать ни на шаг.
И тут Александр со своими дружинниками обрушился на персов. Левый фланг пехоты противника оказался неприкрытым, и щитоносцы-гипасписты в сомкнутом строю бросились на врага.
Иван бежал вместе со всеми. Пот из-под шлема лился на глаза, тяжелый щит оттягивал руку, меч в общем-то только мешал. Было немного дискомфортно: Иван привык к несколько иной войне. Правда, здесь правила были попроще - бей-руби, вот и вся хитрость. Чем ты здоровее, чем дольше можешь таскать на себе груду боевого железа, тем больше шансов выжить. Если, конечно, стрела не достанет… или еще что не случится.
Внезапно Иван увидел летящий прямо в лицо дротик. Иван успел уклониться, услышал за спиной чей-то вскрик и вдруг оказался в самой гуще схватки.
Боевой инстинкт - это инстинкт, тренированное тело само знает, что делать. Отбив щитом чей-то удар, Иван увидел перед собой ощеренное лицо врага и наотмашь рубанул пониже черной густой бороды. Отрубленная голова отлетела в сторону, в глаза брызнула чужая теплая кровь. Мир стал красным. Мотнув головой и заревев, Иван бросился вперед, рубя направо и налево.
Мозг уже не соображал - на это не было времени. Иван был воином, и все его тело стало походить на тугую пружину, которая сжималась и разжималась без остановки, потому что любая остановка или пауза грозила немедленной смертью. Смерть была везде: от нее надо было уклоняться, но с нею надо было дружить, дарить ее милосердно, ведь гибель врага - это милосердие, единственная благость боя. Смерть была повсюду - как союзник, как утешитель, как друг и драгоценность. Мир кувыркался в стройном постоянстве: он был то светлым, то темным, то узким, то широким, а то мог застыть, как капля янтаря, в которой завязли букашки-враги, и их надо было поскорее познакомить с союзницей-смертью, а потом забыть о ней и о них. Ведь смерть - всего лишь пустота, так же как и жизнь. Разбить янтарь - вот что было главным в тот момент.
Внезапно Иван опомнился, осознав, что видит только спины бегущих. Он пробежал еще несколько шагов, споткнулся и чуть не упал. Рядом, тяжело дыша, остановился гипаспист и тут же со стоном опустился на колено.
Иван посмотрел на него. Щека солдата была разрублена, клок мяса свисал, держась лишь на лоскуте кожи, что придавало немцу - а Иван с трудом узнал в нем одного из эсэсовцев - какой-то недоеденный, что ли, вид.
Иван отвел глаза и выпрямился, оглядевшись.
В густейших клубах пыли почти ничего не было видно: казалось, сплошная мутная стена возникла между небом и землею, скрыв солнце и наполнив мир тошнотой пролитой крови. Зыбкие тени колыхались вокруг, изломанно кривляясь в обычной пляске смерти. Земля дрожала; звон оружия и обвальный яростный крик, исторгнутый десятками и сотнями тысяч глоток, продолжали угнетать рассудок неистовым безвременьем сражения. Битва продолжалась.
Но вот персы дрогнули. Не выдержав натиска гипаспистов и конных дружинников Александра, Дарий со своими отборными войсками сначала подался назад, а потом побежал - все быстрее и быстрее, совсем потеряв голову, в панике бросая все - оружие, обоз, свою многочисленную семью… Охваченный животным ужасом, царь персов нахлестывал лошадей, желая лишь одного: как можно скорее оказаться дальше от проклятого места, где погибала его армия, погибала слава Персии, погибала великая империя Востока, пораженная в самое сердце страшными македонскими сариссами и втоптанная в кровавую пыль конницей божественного Александра - великого царя Запада…
Александр не стал сразу преследовать Дария - сражение еще продолжалось. Он повернул своих конников на помощь Пармениону, командовавшему левым флангом, и зашел в тыл персам. Дикий вой пронесся над гигантской равниной: окруженные персы поняли, что брошены своим царем и обречены на скорую смерть. Измученные фессалийские кавалеристы, увидав, что к ним на выручку идет сам Александр, воспряли духом, и в считанные минуты противник был изрублен в клочья: пленных здесь почти не брали.
На правом фланге бой тоже прекратился. И здесь персы обратились в бегство. Не давая ни себе, ни противнику ни секунды передышки, Александр решил броситься в погоню, стремясь настичь Дария.
Однако измученные сражением воины не могли двигаться с нужной быстротой, и македонский царь вынужден был позволить им немного отдохнуть. Оставив основные силы своей армии собирать пленных и трофеи, Александр с конницей и частью резерва пехоты поспешил за бегущими в панике персами.
Полуфаланга, в которой находился Иван, в погоне не участвовала. Бешеный натиск гипаспистов, во многом решивший исход битвы, стоил жизни многим щитоносцам. Раненых же переносили в обоз.
Тот немец, которому рассекли лицо, умер. Остальные эсэсовцы были живы.
Как немцы сражались, Иван не видел… или, точнее, не помнил. Но судя по их иззубренным мечам и помятым панцирям, за спины товарищей они не прятались. Все были изрядно заляпаны кровью - и своей, и чужой, но серьезно никто из них ранен не был. Больше всех досталось Кляйну: глубокая колотая рана в левом плече все еще сочилась темной кровью.
Немцы молчали, стоя рядом со своим убитым товарищем. Иван вдруг подумал, что оглох - настолько тихо стало вокруг, до звона в ушах и разноцветных пятен перед глазами. Он не успел удивиться этому, как понял, что на него снова накатило странное наваждение.
Иван вздрогнул, почувствовав замогильный холод под ногами. Стало темно: его лица коснулось что-то мягкое и неживое, коснулось ищуще и изучающе. Он отшатнулся, уперевшись спиной в мертвый камень…