Таннер кивнул. Сколько раз он приходил в эту комнату, полный надежд, а видел только ерунду, безделицу, очередной тягостный промах! У Ричардсона всегда было наготове объяснение. Шерлок Холмс не удался, потому что он слишком книжный, просто необходимая перепроверка французского Дон Кихота. Она доказала, что литературные герои не обладают должной реальностью, чтобы их можно было использовать в программе. В них недостаточно глубины, не хватает противоречий, присущих человеческой натуре. Король Артур провалился по той же причине. Юлий Цезарь? Пожалуй, слишком давнее прошлое - недостоверные данные, граничащие с литературным вымыслом. Моисей? Ditto. Эйнштейн? Может, слишком сложная натура для данной стадии проекта - сначала нужно набраться опыта. Королева Елизавета Первая? Джордж Вашингтон? Моцарт?
"Каждый раз мы узнаем что-то новое, - упорно повторял Ричардсон после каждого провала. - Мы же все-таки не черной магией занимаемся. Мы не некроманты, а программисты, и нам нужно понять, как ввести в программу необходимые данные".
И вот Писарро…
- Почему ты хочешь работать над ним? - спросил Таннер полгода назад. - Жестокий средневековый испанский империалист, это я помню со школьных лет. Кровожадный разрушитель великой цивилизации. Человек без принципов, чести, веры…
- Может, ты к нему несправедлив, - возразил Ричардсон, - Многие столетия о нем говорят только дурное. Но в нем есть черты, которые меня восхищают.
- Например?
- Напористость. Смелость. Абсолютная уверенность в себе. Обратная сторона жестокости, ее хорошая сторона - это полнейшая преданность своему делу, неприятие любых преград. Можно не одобрять то, что он совершил, но как не восхищаться человеком, который…
- Ладно. - Таннер внезапно почувствовал, что устал от этого проекта. - Делай Писарро. Делай вообще кого хочешь.
Прошли месяцы. Ричардсон в весьма расплывчатых фразах извещал его о том, что дело движется, но особой надежды эти слова не вызывали. И вот сейчас Таннер взирал на самоуверенного Писарро в голокамере и все больше убеждался в том, что Ричардсон добился наконец от программы желаемого результата.
- Выходит, ты его заново создал? Человека, жившего пятьсот лет назад?
- Он умер в тысяча пятьсот сорок первом, - заметил Ричардсон.
- Значит, почти шестьсот.
- Он не похож на предыдущих - это не просто копия известной исторической личности, способная общаться с другими только в пределах того, что предусмотрено программой. Если я не ошибаюсь, то перед нами искусственный интеллект, способный мыслить вполне самостоятельно. Иными словами, он знает больше, чем мы в него вложили. Это весомое достижение! Это качественный скачок, на который мы и нацеливались, когда приступали к делу. Использование одной программы для создания новых, способных на действительно самостоятельные рассуждения. Получилась программа, мыслящая, как Писарро, а не на основе знаний Лy Ричардсона о каком-нибудь историке, который поведал о возможных мыслях, Писарро.
- Вот так, - сказал Таннер.
- А значит, мы получим не только ожидаемое и предсказуемое. Будут неожиданности. Сам знаешь, все познается именно благодаря неожиданностям, непредсказуемым соединениям известных компонентов во что-то совершенно новое. Именно это, сдается мне, нам и удалось получить. Гарри, нам, возможно, удался самый успешный в истории прорыв в сфере искусственного интеллекта!
Таннер задумался. Неужели все так и есть? Неужели у них действительно получилось?
А если получилось…
У него вдруг возникла новая тревожная мысль - гораздо позже, чем следовало бы. Таннер уставился на голографическую фигуру, парящую в центре камеры, на свирепого пожилого мужчину с суровым лицом и холодными жестокими глазами. Что это был за человек? Человек, пожелавший отправиться в Южную Америку в пятьдесят, шестьдесят или сколько-то там лет. Невежественный, безграмотный испанский крестьянин в панцире не по фигуре, с ржавой шпагой, отправившийся завоевывать великую империю с многомиллионным населением, что простиралась на тысячи миль. Таннер задавался вопросом, какому же человеку под силу такая задача.
А сейчас этот человек смотрел на него, и Таннеру было нелегко выдержать неумолимый взгляд Писарро.
Он не выдержал и отвел глаза. Левая нога задрожала. Он с беспокойством повернулся к Ричардсону:
- Посмотри на эти глаза, Лу. Боже, ужас какой-то!
- Знаю. Я сам создавал их по старинным гравюрам.
- Как ты думаешь, он нас видит сейчас? Он на такое способен?
- Гарри, это всего лишь программа.
- Похоже, он понял, что ты увеличил изображение.
Ричардсон пожал плечами и сказал:
- Это очень хорошая программа. Я же говорю, он стал самостоятельным, у него есть воля. Электронный разум. Он мог почувствовать мгновенный скачок напряжения. Но все же его возможности не безграничны. Не думаю, что он может видеть то, что находится за пределами голокамеры. Вот если бы в программу изначально вложили такую возможность… Но такого не было.
- Не думаешь? То есть ты не уверен?
- Гарри, успокойся.
- Этот человек завоевал огромную империю инков, имея под началом всего полсотни солдат.
- По-моему, их было сто пятьдесят.
- Пятьдесят, сто пятьдесят - какая разница? Кто знает, кого ты там создал? А вдруг ты добился даже большего, чем намеревался?
- О чем ты?
- О том, что мне как-то тревожно. Я долго полагал, что эта затея вообще ни к чему не приведет. А туг мне вдруг подумалось, что она может привести к такому, с чем мы не справимся. Мне совершенно не хочется, чтобы какая-нибудь твоя чертова модель выбралась из камеры и принялась завоевывать нас.
Ричардсон повернулся к нему. Он побагровел, но улыбался:
- Гарри, Гарри! Ради бога! Лишь пять минут назад ты думал, что у нас есть только маленькая картинка, да и та не в фокусе. А теперь вдруг ударился в крайность и вообразил, что…
- Я вижу его глаза, Лу. И боюсь, что он тоже видит меня.
- Но у него же нет настоящих глаз! Там, в голокамере, всего лишь демонстрируется графическая программа. У которой, понятное дело, нет зрения. Его глаза начнут видеть, только если я этим займусь. А пока он слеп.
- Но ты можешь сделать так, чтобы он меня увидел?
- Я могу сделать так, чтобы он видел все, что я захочу. Я создал его, Гарри.
- Со свободной волей. Самостоятельного.
- Мы столько времени этим занимаемся, и лишь теперь ты забеспокоился?
- Именно моя голова полетит, если что-то выйдет из-под контроля у вас, техников. Из-за этой его независимости у меня неспокойно на душе.
- Информационные перчатки пока на мне, - заметил Ричардсон. - Одно движение пальца - и он танцует. Помни, в камере не настоящий Писарро. И не монстр Франкенштейна. Это просто модель. Это просто некоторое количество информации, пучок электромагнитных импульсов, и я могу в любой момент вырубить ее.
- Давай.
- Что, вырубить? Но я только начал показывать тебе…
- Выключи его, а потом снова включи, - потребовал Таннер.
- Как хочешь, Гарри, - недовольно отозвался Ричардсон.
Он пошевелил пальцем - и образ Писарро исчез из голокамеры. На секунду в ней взметнулись серые вихри, а потом все заполнила белая дымка. Таннер почувствовал себя виноватым, как будто только что приказал казнить человека в средневековых латах. Ричардсон сделал еще одно движение - в камере вспыхнул свет, и Писарро появился вновь.
- Я просто хотел посмотреть, насколько он независим, - пояснил Таннер. - А вдруг бы он успел тебе помешать и сбежал по какому-то каналу до того, как ты отключил питание.
- Ты что, совсем не понимаешь, как это работает, Гарри?
- Я просто хотел посмотреть, - мрачно повторил Таннер. Й, помолчав, добавил: - Ощущаешь себя Богом?
- Богом?
- Ты вдохнул в него жизнь. Ну, в каком-то смысле жизнь. И наделил его свободной волей. Не к этому ли сводился весь эксперимент? Все твои разговоры о воле и независимости? Ты пытаешься воспроизвести человеческий разум, то есть создать его заново. Самостоятельный разум, способный по-своему реагировать на разные ситуации, - возможно, даже не так, как предполагалось… Да что там! Скорее всего, не так, как предполагалось изначально. Последствия могут оказаться самыми нежелательными и печальными, но ты пошел на риск, как пошел и Господь, наделяя людей свободной волей. Он знал, что наверняка увидит, как воля Его творений принесет много зла…
- Гарри, да прошу тебя…
- Послушай, а я могу поговорить с твоим Писарро?
- Зачем?
- Хочу понять, что он такое. Ужать из первых рук, чего мы достигли. Или, если угодно, просто хочу проверить качество модели. Выбирай любое объяснение. Я буду чувствовать себя более причастным к эксперименту, лучше разбираться в происходящем, если смогу пообщаться с твоим Писарро. Ничего не случится, если я попробую?
- Конечно, не случится. Попробуй.
- А говорить с ним на испанском?
- Да на каком хочешь. Это же компьютерная модель. Он все равно будет думать, что слышит родной язык, испанский шестнадцатого века. И будет отвечать тебе, думая, что говорит по-испански, но ты будешь слышать английский.
- Уверен?
- Конечно.
- Так ты не против, если я пообщаюсь?
- Да общайся на здоровье.
- Не собью какие-нибудь там настройки?
- Да не будет никакого вреда, Гарри!
- Прекрасно. Тогда дай мне с ним поговорить.
Воздух перед ним задрожал и завихрился, как маленький смерч. Писарро остановился и начал ждать, что будет дальше. Может, сейчас появится бес и начнет мучить его. Или ангел. Что бы там ни затевалось, он был готов ко всему.
И вдруг из смерча раздался голос. Слова на кастильском наречии звучали так же комически утрированно, как недавно и у самого Писарро.
- Вы меня слышите?
- Да, слышу. Но не вижу. Ты где?
- Прямо перед вами. Секундочку. Сейчас покажусь.
Из смерча возникло странное лицо, повисшее прямо в пустоте. Лицо без тела, худое, чисто выбритое, без бороды и усов, с короткими волосами и темными, близко посаженными глазами. Никогда в жизни Писарро не видел подобных лиц.
- Ты кто? Бес или ангел?
- Ни то ни другое. - В голосе и впрямь не было ничего бесовского. - Человек, как и вы.
- По-моему, не совсем как я. У тебя есть только лицо или еще и тело?
- А вы видите только лицо?
- Да.
- Секундочку.
- Я могу ждать сколько угодно. У меня времени хоть отбавляй.
Лицо исчезло. И снова появилось, но уже вместе с телом крупного широкоплечего мужчины. Мужчина был облачен в свободную серую одежду наподобие монашеской сутаны, но более нарядную, переливающуюся яркими искорками. Потом тело пропало, и перед глазами Писарро вновь осталось только лицо. Он ничего не понимал в происходящем и только теперь начал представлять, что чувствовали индейцы, когда на горизонте впервые показались испанцы на конях, с ружьями и в латах.
- Ты очень странный. Может, ты англичанин?
- Американец.
- А! - сказал Писарро с такой интонацией, словно это меняло дело. - Американец. И что это значит?
Лицо дернулось и на миг расплылось. Белый туман вокруг него снова непонятно почему пришел в движение. Затем лицо вновь стало четким.
- Америка - это страна к северу от Перу. Очень большая страна, там живет много людей.
- Ты имеешь в виду Новую Испанию, бывшую Мексику, где генерал-капитаном Кортес?
- На север от Мексики. Далеко на север.
Писарро пожал плечами:
- Мне ничего не известно об этих краях. Или почти ничего. Там есть остров Флорида. Поговаривают о городах из золота, но, думаю, это всего лишь легенды. Я нашел золото в Перу. Я нашел столько золота, что можно подавиться. Скажи мне, я сейчас на небесах?
- Нет.
- Тогда в преисподней?
- И не в преисподней. Вы… это очень трудно объяснить…
- Я в Америке.
- Да. В Америке. Именно.
- И я мертв?
На миг повисла тишина.
- Нет, не мертвы. - Это прозвучало как-то неуверенно.
- Думаю, ты лжешь.
- Как бы мы разговаривали, если бы вы умерли?
Писарро хрипло рассмеялся:
- Ты меня спрашиваешь? Я вообще не понимаю, где я и что я! Где мои священники? Где мой слуга? Пришлите ко мне брата! - Он пристально всмотрелся в туман. - Ну? Почему же ты не приведешь их ко мне?
- Их здесь нет. Вы здесь один, дон Франсиско.
- В Америке. Абсолютно один в твоей Америке. Так покажи мне твою Америку! Она существует? Или Америка - это только облака и круговерть света? Где Америка? Дай мне увидеть Америку. Докажи, что я в Америке!
И вновь наступила тишина, и длилась она дольше. А потом лило исчезло, белый туман вскипел и начал быстро вращаться. Писсаро вглядывался в него с любопытством и досадой. Лицо не появлялось. Он вообще больше ничего не видел.
Он стал чьей-то забавой. Его держали в плену в каком-то странном месте и обращались как с ребенком, как с собакой, как… как с индейцем! Может, это была расплата за то, что он сделал с правителем Атауальпой, с этим благородным наивным глупцом, который так просто дал себя схватить и которого он предал смерти, чтобы завладеть золотом инков.
"Что ж, - подумал Писсаро, - да будет так. Атауальпа принял свою судьбу без жалоб и страха, и я поступлю так же. Христос защитит меня, а если здесь нет Христа, то меня никто не защитит - и да будет так. Да будет так".
Внезапно из туманного вихря раздался голос:
- Взгляните, дон Франсиско. Это Америка.
На туманной стене появилось изображение. Никогда раньше Писарро не видел такого. Оно распахнулось перед ним, как врата, и увлекло внутрь, и перед ним возникли меняющиеся картины, нарисованные яркими блестящими красками. Он как будто мчался высоко над землей и видел внизу беспредельную череду чудес. Он видел огромные города без защитных стен, дороги, разворачивающиеся подобно нескончаемым клубкам белых лент, большие озера, полноводные реки, высокие горы - все пролетало под ним так быстро, что он едва мог разглядеть хоть что-то. Все смешалось у него в голове: здания выше шпилей самых высоких соборов, потоки людей, блестящие металлические повозки без лошадей. Изумительные картины, множество новых впечатлений… Вид этих чудес пробудил в нем хорошо знакомое чувство: ему хотелось завладеть этой странной огромной землей, вцепиться в нее, притянуть к себе и забрать все ценное. Мысль об этом не давала ему покоя. Взгляд его затуманился, а сердце забилось так сильно, что казалось, будто он почувствует стук, приложив руку к панцирю. Он отвернулся и пробормотал:
- Хватит. Хватит…
Ошеломляющие картины исчезли. Постепенно сердце успокоилось.
И тогда он расхохотался.
- Перу! - кричал он. - Перу ничто по сравнению с твоей Америкой! Перу просто дыра! Перу - грязь! Каким я был темным! Я отправился в Перу, когда была Америка, в тысячу раз богаче! Интересно, что бы я нашел в Америке? - Он причмокнул, подмигнул и издал довольный смешок. - Но не бойся. Не буду я завоевывать твою Америку. Я уже слишком стар. А может быть, Америка была бы мне не по зубам и раньше. Может быть.
Он с холодной усмешкой взглянул на озабоченное лицо коротковолосого безбородого человека, американца.
- Я на самом деле мертв, правда? Я не чувствую ни голода, ни боли, ни жажды. Я прикладываю руку к телу и не ощущаю его. Я словно во сне. Но это не сон. Я призрак?
- Не совсем.
- Не совсем призрак! Не совсем! Даже тупица с мозгами свиньи не скажет такого! Что это значит?
- Это нелегко объяснить понятными вам словами, дон Франсиско.
- Ну конечно! Все знают, что я непроходимо глуп и завоевал Перу только по своей непроходимой глупости. Ладно. Я не совсем призрак, но все-таки мертв, правильно?
- Ну…
- Итак, я мертв. Но каким-то образом не попал ни в ад, ни в чистилище, а все еще на земле, но в какие-то более поздние времена. Я спал, как спят мертвецы, а теперь проснулся в каком-то году далеко в будущем, и это эпоха Америки. Разве не так? Кто сейчас король? Кто Папа? Какой сейчас год? Тысяча семьсот пятидесятый? Тысяча восьмисотый?
- Две тысячи сто тридцатый, - немного поколебавшись, ответил американец.
- А… - Писарро задумчиво подергал нижнюю губу. - А король? Кто король?
Ответ последовал после долгой паузы:
- Альфонсо.
- Альфонсо? Так зовут королей Арагона. Отец Фердинанда был Альфонсо. Альфонсо Пятым.
- Сейчас король Испании Альфонсо Девятнадцатый.
- Вот как? А Папа? Кто Папа?
И опять возникла пауза.
Не сказать сразу, как зовут Папу? Странно! Демон или не демон, но уж точно дурень!
- Пий, - наконец сообщил голос. - Пий Шестнадцатый.
- Пий Шестнадцатый, - мрачно повторил Писарро. - Иисус и Дева Мария, шестнадцатый Пий! Что со мной случилось? Да я давно уже мертвец! И грехи мои до сих пор не отпущены! И сейчас я их чувствую, они присохли к коже, как грязь…
Американец, ты колдун, ты оживил меня! Да? Что скажешь? Так это или нет?
- Ну, что-то в этом роде, - признало лицо.
- Ты говоришь по-испански так странно потому, что уже не знаешь, как правильно произносить слова. Да? Даже я говорю по-испански не так, и голос кажется не моим. Никто больше не говорит по-испански, да? Правда? Только по-американски. Да? Но ты пытаешься говорить на испанском, однако звучит твоя речь по-дурацки. И меня заставил изъясняться так же, потому что думал - именно таков мой язык. Но ты ошибаешься. Согласен, ты можешь сотворить чудо, но, сдается мне, не все ты способен делать идеально. Даже в этой земле чудес в две тысячи сто тридцатом году. Да? Да? - Писарро вопрошающе подался вперед. - Что скажешь? Ты считал меня глупцом, потому что я не умею читать и писать? Но я, выходит, не так уж и глуп. Я быстро схватываю, что к чему.
- И правда, очень быстро.
- Но ты знаешь много такого, что мне неведомо. Например, ты должен знать, как я умер. Мне странно говорить о собственной смерти, но ты же знаешь, что там стряслось, да? Когда я умер? Как? Во сне? Нет-нет, это исключено. Во сне можно умереть в Испании, но не в Перу. Так как же это произошло? На меня напали трусы? Какой-нибудь братец Атауальпы подстерег меня, когда я вышел из дому? Раб, посланный Манко, или один из тех, других? Нет. Нет… Индейцы не напали бы на меня, даже несмотря на то, что я им устроил. Меня прикончил молодой Альмагро, не так ли? Он мстил за отца, Хуана де Эрраду, я прав? Или, возможно, даже Пикадо, мой секретарь… нет, не Пикадо - он всегда был мне верен… Может, Альварадо… Молодой Диего… Кто-то из них… Напали исподтишка, иначе я бы им показал… Я прав? Верно я говорю? Скажи мне. Ты знаешь. Скажи, как я умер.
Писарро не получил ответа. Он заслонился рукой от света и всмотрелся в ослепительную перламутровую белизну. Лицо американца пропало.
- Ты здесь? Куда ты подевался? Ты мне просто пригрезился? Американец! Американец, куда ты подевался?