- Возможно, я пойду с тобой.
- Между нами, вчера я звонил в Вашингтон и говорил с Грейстоном. Он полагает, что сможет уговорить приехать вместе с ним навигатора-дублера "Стикса" или "Харона".
Халдейн поставил выпивку на столик перед отцом и сказал:
- Если он сможет уговорить одного из этих угрюмых уродов, это будет чудо, иначе не скажешь.
- Грейстон сможет, если это вообще кому-либо по силам.
Несмотря на свое расхожее замечание о космонавтах, Халдейн питал тайный интерес к их породе. Те, что остались в живых из первоначальных экипажей, которыми комплектовались космические разведывательные ракеты более сотни лет назад, были упрямейшими из упрямых.
По телевизору он часто наблюдал за их прибытием на тюремных кораблях Тартара; угрюмые, неразговорчивые, за столетие по земному времени они состарились только на несколько месяцев, и поэтому больше чем кому бы то ни было на Земле им подходило определение "бессмертные". Широкоплечие, грузные, сбитые более крепко, чем их потомки, они, как казалось Халдейну, были привязаны к Земле сильнее пуповиной кабеля питания корабля, чем собственными чувствами.
- Я с удовольствием пойду на лекцию, - сказал Халдейн, - если не появится что-нибудь более важное.
- Что может быть важнее лекции Грейстона по Фэрвезеру I?
- Папа, послушай. - Халдейн тронул отца за плечо. - Если ты хочешь, чтобы я пошел с тобой в качестве толмача, так и говори. Но должен сказать тебе, что понимание Фэрвезера в меньшей степени лежит в области знаний, чем в области интуиции.
- Он берется меня учить, знаток!
В этот вечер Халдейн отправлялся на концерт без большой надежды на встречу с Хиликс, и не встретил ее. С очередного скопища любителей примитивных удовольствий он отправился в кафе, которое часто посещали поэты, в "Таверну Русалок".
Перед входом уже собралось несколько студентов "А-7", и он вошел вместе с ними. Пальто скрывало его куртку, и в тусклом сиянии настольных ламп они приняли его за своего. Один заговорил о Браунинге, и Халдейн заворожил их, прочитав наизусть длинную выдержку из "Кольца и книги".
Жестикуляцией, сопровождавшей их речь, поворотами всем туловищем в сторону говорящего, резкими движениями всем телом вперед в знак согласия и в стороны в случае возражения они напоминали ему шустрых серебристых мокриц, суетящихся в сыром темном углу. Однако восторг, который вызывала у них какая-нибудь памятная фраза, произносимая им на языке времен автора стихов, действовала на него точно так же, как восторг Хиликс, когда они сидели с ней в Пойнт-Сю.
Его маскировка раскрылась, когда один из них спросил его мнение о самом последнем переводе Марии Рильке.
Он ответил с напевно-игривой интонацией в голосе:
- Я обожаю ее на немецком языке, Мария на английском - просто вздор!
Спрашивавший повернулся к одному из компаньонов:
- Филип, ты слышал, что он говорит? Он ее обожает на немецком.
- Парень, ты кто? Уж не полицейский ли голубок?
- Наверное, он какой-нибудь Соц, посвятивший себя проблемам крестьянства.
Халдейн оставил игривость тона:
- Просто смешно, братец бард, что вы называете меня социологом!
- Выкатывайся отсюда, парень, пока мы сами тебя не выкатили.
Он мог бы справиться с любыми тремя из них, но их было пятеро. Он выкатился. На данном этапе ему не хотелось нарываться на выговор декана.
Гоня машину обратно в Беркли, он недоумевал. За два с половиной месяца поисков Хиликс он посетил, и не один раз, все места, где она могла бывать. Многих студенток "А-7" он встречал по нескольку раз, но Хиликс не нашел. Что-то происходило вопреки вероятностным законам.
Он не пошел на лекцию по Фэрвезеру.
В среду, во время обеда в Студенческом Союзе, ему на глаза попалось объявление в университетской газете. Вечером в пятницу в Золотых Воротах профессор Моран читает лекцию о романтической поэзии восемнадцатого века. Увидев название темы, он не смог закончить обед, поднялся и вышел. Если Хиликс не придет на эту лекцию, то она никогда не придет ни на какую лекцию на этой земле.
По пути домой он отчетливо осознал, что у него появилось слабое место, которое может его подвести, - его нервы. В этой гонке он переключил свое предвкушение встречи на такую высокую передачу, что может сломаться.
Он не раз видел себя ее глазами во время их предстоящей встречи. Однако теперь вместо приятного удивления, расплывающегося по его лицу, он представляется ее взору падающим на пол, ползком приближающимся к ней, обхватывающим ее лодыжки и рыдающим истерически от облегчения и радости.
Потрясенная, она с царственным презрением взирает на распростертого ниц юношу, пинком высвобождает ноги и, перешагнув через него, уходит прочь навсегда.
Пока он поднимался по лестнице, нарисованный образ показался ему смешным, но понимание своего состояния придавало мыслям еще более мрачный настрой. Его погружение в литературу обогатило мышление эмоциональностью форм и красок. Как ни странно, мир представлялся ему более живым, чем прежде.
Отец очень огорчился, когда Халдейн сказал ему, что не сможет пойти с ним на лекцию Грейстона. Увидев разочарование на его лице, Халдейн почувствовал угрызение совести:
- Прости, папа, но я не могу пропустить лекцию по романтическому периоду. Она попадает как раз на тот отрезок времени, который я выбрал для демонстрации моего математического анализа литературных стилей. Что ни говори, а лекция по Фэрвезеру не для второкурсника. На шестом году обучения я по уши утону в механике Фэрвезера, и если тебе удастся прихватить стенограмму этой лекции для моей папки заметок впрок, я буду тебе очень благодарен. А это поэтическое чтение имеет большую ценность для моей нынешней задачи. Новичок в литературе может получить из непосредственного слушания гораздо больше, чем в результате чтения.
Отец покачал головой:
- Не знаю, сынок. Может быть, то, что ты делаешь, и представляет ценность. Ты морочил мне голову теорией осаждения и, возможно, дурачишь этой новой задачей. Иди. Уж таков склад твоего ума. Ты - Халдейн, и что бы я ни делал, мне не удастся его изменить.
Халдейн пришел в лекционный зал рано и сел в задний ряд, чтобы видеть лица входящих. Как он и предполагал, не меньше восьмидесяти процентов присутствующих студентов были категории "А-7", причем практически все - профессионалы, не носившие эмблем, но имевшие отличительный признак "А-7" - погруженность в транс мечтательности; длинные мундштуки были буквально у всех курильщиков.
Большинство рассаживались группами, но после того, как погас верхний свет, внезапно ввалилась еще одна группа студентов из фойе. Ему не удалось заметить среди них Хиликс; в темноте пришло довольно много народа, и он надеялся, что она среди тех, кто пробирается по рядам на ощупь.
Когда на кафедре включился свет и профессор вышел из-за кулис, Халдейн целиком переключил внимание на лектора, миниатюрного лысого человека лет шестидесяти с оттопыренными ушами. Он откинулся назад и заговорил голосом, удивительно мощным для такого маленького человека.
- Мое имя - Моран. Я здешний профессор. Мое поле деятельности и предмет лекции на этот вечер - романтическая поэзия Англии. Что касается меня лично, то в темное прошлое мой род вышел из Ирландии. Наше семейное предание говорит, что нас на пушечный выстрел не подпускали к духовенству, потому что в капустную грядку Моранов как-то наведался эльф. Можете вы в это поверить?
Присутствующие согласно посмеялись.
- Обо мне достаточно. Теперь о поэтах. Я буду называть их и позволю им говорить самим за себя.
Моран делал именно то, что обещал.
Его чтение стихов чистым профессиональным голосом было вне смысловых значений, осознаваемых настроений и эмоциональных красок читаемых строк. Уже по первой фразе первого стихотворения Халдейн понял, что попался профессору на крючок.
Публичная декламация Морана перескакивала овраги, через которые у теории эстетики даже не могло быть мостов. Хиликс, при всей ее красоте и со всем ее энтузиазмом, была только проблеском утренней зари по сравнению с ослепительным сиянием восходящего солнца этого человека.
Халдейн слышал рев реки Альф, низвергающейся в бессолнечное море, и знал, кого имел в виду Кольридж, когда писал:
Ты трижды очерти его,
Закрой глаза в священном страхе -
Росы медвяной ел он сахар,
Пил в райских кущах молоко.
Лорд Байрон говорил с ним лично.
Он думал, ему повезло, что Китс умер молодым. Но теперь, в темной аудитории он скорбел о смерти поэта, который умел говорить с такой проникновенностью и так сладостно точно поведал о "La Belle Dame sans Merci".
Шелли ему пел. Вордсворт создавал хорошее настроение. Его сердце танцевало под звуки шотландских волынок Бернса.
Когда включился верхний свет и публика поднялась уходить, ее настроение продолжало сидеть в зале. Не было ни гомона голосов, ни аплодисментов. Халдейн быстро двинулся к фойе, чтобы подождать там выхода Хиликс.
Глаза, встречавшиеся с его глазами, возвращали ему взгляды, полные нежности, но глаз Хиликс среди них не было.
Он вышел из фойе и пошел через площадь для гуляний, окунувшись в бодрящий вечерний холод; опавшие листья мягко шелестели под его ногами. На мгновение он остановился у фонтана в самом центре университетского двора и мягким голосом сказал самому себе:
Вот почему брожу я здесь
Один, и щек так бледен цвет.
Хотя пожухли камыши,
Птиц пенья нет.
Он плотнее закутался в плащ, чтобы согреться, поднял воротник и заметил, что его тень расползлась во все стороны по гранитным плитам, которыми была вымощена дорожка вокруг фонтана.
Это была байроновская тень, и так и должно было быть. Он был наедине с Байроном, с Китсом, с Шелли.
Он пришел сюда в поисках любимой, а вместо нее нашел живую любовь давно умерших мужчин; и все же он был одинок.
Смертельно усталый, неразлучный со своей мукой, он повернулся и пошел по увядшей траве под окоченевшими ветвями деревьев, перешептывающихся в порывах ветра позднего ноября. Он был привидением среди привидений, потому что перестал быть Халдейном IV двадцатого столетия. Хиликс познакомила, а Моран обвенчал его с бессмертными мертвецами. По этой безутешной пустоши тащилось только его усталое тело; его душа танцевала менуэт в гостиной восемнадцатого века.
Он нашел свою машину и поехал домой.
Отец еще не вернулся. Вспомнив обманутые надежды старика, Халдейн подошел к бюро, достал шахматные фигуры и расставил их для игры.
Грейстон не может говорить вечно. Старик скоро должен быть, и Халдейн, помня о своей вине, знал наперед, что сегодня вечером отец обязан его победить.
Халдейн III вошел, потирая руки и неся холод на своем пальто. Его глаза засветились, когда он увидел расставленные фигуры.
- Готов к сражению?
- Готов врезать тебе одну.
- Прекрасно. Как твоя лекция?
- Так себе, - сказал Халдейн. - Как твоя?
- Превосходная. Наконец-то я досконально разобрался в эффекте Фэрвезера. Не приготовишь ли мне выпивку, пока я раздеваюсь.
Халдейн подошел к бару и приготовил два напитка.
Отец снял пальто, вернулся и придвинул стул к шахматному столику.
- Выходит, твоя лекция была всего лишь посредственной. Моя оказалась хорошей, очень хорошей.
Погруженный в игру, Халдейн сидел тихо и в дурном настроении, пока отец не заметил:
- Не могу понять, почему вы, молодые люди, все до одного хотите выскочить из своей категории.
- Ух-ху-ху.
- Там, на лекции, была одна студентка-искусствовед. Молоденькая девушка. Перед началом лекции меня представили как почетного гостя, и она подошла ко мне познакомиться. Мы посидели и поговорили достаточно долго, и она меня слушала. Чего я не могу сказать о собственном сыне.
- Ух-ху-ху. И как она выглядела?.. Шах.
- Какая разница? Женщина, как женщина.
- Я бы удивился, узнав, что мой старик все еще нет-нет да и положит глаз на какую-нибудь кралю.
- Как ты часто имел удовольствие замечать, сынок, я не слишком наблюдателен. Однако, насколько я помню, у этой девушки каштановые волосы, светло-карие глаза, лицо скорее широкое и четко выраженный подбородок. Носик у нее немного вздернутый. Груди высокие и широко расставленные. Она ходит, слегка покачивая бедрами, что, будь она проституткой, удвоило бы ее доход.
Он взглянул на сына с полуусмешкой:
- Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о родинке под ее левой грудью и шраме в области аппендикса около десяти сантиметров ниже пупка?
Халдейн посмотрел на него серьезным взглядом:
- Отец, я в самом деле никогда прежде не задумывался, насколько глубока твоя распутность.
- Ей не откажешь в красоте, но красоте странной. Казалось, что в этой красоте не меньше качеств ума, чем тела, и пока я разговаривал с ней, меня не покидало, ощущение, что я беседую с гораздо более зрелой женщиной. Она пишет статью о поэзии Фэрвезера, и я рассказал ей о тебе.
- Она действительно произвела на тебя впечатление, если тебе захотелось выболтать семейную тайну.
- Да, произвела. Я пригласил ее пообедать завтра вечером. Идти к нам ей недалеко. Она студентка Золотых Ворот. Я сказал ей, что попытаюсь уговорить тебя составить нам компанию, если ты не уйдешь на какую-нибудь поэтическую лекцию.
- Именно это я и постараюсь сделать, - сказал Халдейн.
Глава третья
Она вспыхнула, словно северное сияние, и ее глаза, только что улыбавшиеся его отцу, обратились к нему с выражением незапятнанного достоинства.
- Если ваша машина будет работать, гражданин, вам стоит лишь дать ей обратный ход и у вас получится электронный поэт. Такое устройство уничтожит мою категорию.
По логике вещей, следующим шагом должны быть машины для создания машин, и тогда исчезнет общественная потребность в человеческих существах как таковых. Вы не согласны, сэр?
- Абсолютно согласен, Хиликс. Я говорил ему, что это дурацкая идея.
Халдейн не мог припомнить, чтобы отец когда-нибудь соглашался так быстро, и он никогда не видел его таким обаятельным и оживленным. Сияние глаз старика едва ли не освещало обеденный стол. Посрамленный, Халдейн уткнулся в десерт и сидел тихо, а отец разразился монологом.
- Вы коснулись одного соображения, которое мы в департаменте уже рассматривали - о неразумности полного исключения человеческого фактора из работы машин. Однажды на рассмотрение Совета поступило изобретение…
Халдейн отметил слова "…мы в департаменте"... Отец явно хорохорился. Обычно он говорил лишь "…в департаменте…".
Еще в гостиной, когда отец представлял их друг другу, она сказала:
- Гражданин, ваш отец говорит, что вы интересуетесь поэзией.
- Только как вспомогательным средством.
- Было бы трудно предположить, что вы бываете еще где-то, кроме лекций по математике.
Он входил в столовую с поющим сердцем и окрепшей верой в закон средних чисел. Пока он занимался ее поисками, она сама искала его на математических лекциях.
И сейчас, пока отец говорил, мысли Халдейна метались между математикой и аналитикой. Ее окружала атмосфера свежести, полуэфирной и полуземной, напоминавшей ему весеннюю траву, пробивающуюся между пятнами тающего снега, а живость мысли сияла в каждой черточке ее лица.
Она была логической невозможностью. Он не сомневался, что у нее есть печень и легкие, и все то, чему положено быть в грудной клетке, и что все это действует точно так же, как у любой другой девушки, но целое было больше суммы составляющих его частей.
Он попытался отвлечь внимание отца от девушки, наполнив его бокал вином.
Халдейн III отвлекся, только чтобы спросить:
- Не собираешься ли ты напоить меня, чтобы произвести впечатление на нашу гостью блеском своего ума, когда я усну?
- Может быть, ты хочешь воды вместо вина? - предложил он, чтобы предоставить отцу возможность собственного выбора. Его мало заботило, что будет пить отец.
Пока отец наблюдал за тем, как он наполняет его бокал, Хиликс сказала:
- Если вам уготовано заниматься вивисекцией поэзии, гражданин, вероятно, у вас должен быть интерес к тому, как она рождается. В качестве учебного задания, я пишу поэму о Фэрвезере I, и мне нужна помощь в переводе его математики на язык обычной речи. Ваш отец говорит, что вы понимаете его работы.
- Это действительно так, гражданка, - ответил Халдейн. - Чтобы не потерять доверие отца, сразу же после обеда я помчусь в библиотеку и напишу коротенькое, всего в один абзац, толкование его теории одновременности и вычерчу диаграмму, демонстрирующую эффект Фэрвезера. Последнее действительно совсем просто. Ведь чтобы проскочить деформацию времени, он пользуется только кварками.
Халдейн III вмешался:
- Меня умиляет наш брат математик, когда он норовит немного польстить социологам и психологам, но Фэрвезер для этого, как мне кажется, вряд ли хорошая тема.
- Почему, папа?
- Среди многого другого, он имел дело с аппаратурой, приборами и физическими явлениями. В каком-то смысле он был ремесленником, не вполне чистым теоретиком… Я бы не советовал брать тему по Фэрвезеру… Извините меня, Хиликс, я на минуту оставлю вашу компанию.
Пока отец поднимался из-за стола, Халдейн принял быстрое решение. Занимаясь своими изысканиями, он все больше и больше укреплялся в уверенности, что его математическая эстетика имеет право на существование, но он потратил слишком много усилий на поиски девушки, чтобы честно заявить об этой уверенности и тем расстроить выполнение задуманного в отношении ее. Халдейн III еще не успел выйти за дверь, когда Халдейн IV уже взял под уздцы свою принципиальность.
Он наклонился к ней:
- Я помогу вам.
- Я знала, что вы не откажетесь.
- Послушайте, Хиликс. Я вынужден говорить быстро… Что-то произошло со мной в тот день в Пойнт-Сю. С тех пор я чувствую себя заряженным электродом без отрицательного полюса. Это делает меня и несчастным и счастливым одновременно. Скажите, кто я, атавистический поэт или неандертальский математик? Вы ведь знаток. Вы можете ответить.
На ее подвижном лице отразились нежность понимания и радостное изумление:
- Вы в меня втюрились!
- Никуда я не тюрился! Я парил, точно пристрастившийся к ЛСД жаворонок. Шелли, Китс, Байрон - теперь я знаю, как они чувствовали. Я новая звезда среди их уличных фонарей… Я завоевал черный пояс!
- Ох, нет. - Она покачала головой. - Первобытные знали все о том, что с вами происходит, и они называли это "юношеской любовью". Но это всего лишь симптом. Если эмбрион развивается правильно, он становится тем, что эти первобытные называли "зрелым дружеским общением", таким состоянием, когда мужчина и женщина получают удовольствие от того, что находятся рядом.
- Да нет, - возразил Халдейн, будучи уверенным, что в ее знании есть пробел, - об этом я знаю, но я имел в виду не это. Я получаю удовольствие оттого, что смотрю на вас, прикасаюсь к вам.
Он потянулся к ней и взял за руку:
- Так приятно держать вашу руку.
- Отпустите меня, - прошептала она, - пока не вернулся ваш отец.
Он подчинился, отметив про себя, что она легко могла бы выдернуть руку сама, но не сделала этого. Он откинулся на спинку стула.
- Я хотел сказать вам что-то вроде того, что мое сердце поет, словно птица, но ничего не получилось.