- Еще детьми и вы, и я в обязательном порядке должны были наблюдать за прибытием и отправлением кораблей Тартара. Помните этих ужасных серых слизняков, падающих с неба. Помните этих космонавтов, вразвалку приближающихся к съемочным камерам, их тяжелые подбородки, их оплывшие туши, напоминающие жаб, истекающих первобытной слизью. Помните Серых Братьев в их сутанах с капюшонами, жалобно воющих свои литургии над живыми мертвецами, которых они несли по длинной сходне этого корабля? Помните глухой звук закрывания последнего входа, подобный клацанию двери склепа? Вы помните эти счастливые мгновенья нашего детства, Халдейн?
Эти милые упражнения по выработке условного рефлекса страха, эти невинные телевизионные шоу, которые нас заставляли смотреть, несмотря на то что после них мы просыпались по ночам с пронзительным криком ужаса, эти корабли, эти команды космонавтов, все это - от ума Фэрвезера. И вы называете это гуманизмом?
- Хиликс, - сказал он, - вы смотрите на это исключительно глазами чувствительной девочки, которая была сильно запугана. Я и мальчишкой никогда не боялся смотреть на эти корабли, потому что для меня они были не кораблями в ад. Они были просто звездолетами.
Фэрвезер проектировал их не как тюремные транспортные средства. Он дал их человечеству как мост к звездам, но Парки - три сестры Соц, Псих и Церковь - отогнали их от звезд. Когда исполнительная власть отменила космические разведывательные полеты, Фэрвезер сделал единственное, что он мог сделать, - он спас корабли и остатки их команд.
Эти неприветливые космонавты - кровные братья ваших романтических поэтов.
"Харон" и "Стикс", перескакивающие порог деформации времени между нами и Арктуром, - наследство, которое оставил нам Фэрвезер. Когда мы наконец осмелимся снова подняться на те высоты, которых уже достигали наши праотцы, эти корабли будут ждать нас, чтобы вознести к звездам.
- Халдейн, вы - удивительный и странный парень, но вы не в состоянии относиться к Фэрвезеру объективно.
- Я могу относиться объективно ко всему… Если я соглашусь с вашей тезой о том, что Фэрвезер мог убить собственного сына, вы сможете считать мою объективность сопоставимой с вашей?
- Несомненно.
Он стал неторопливо загонять ее в угол.
- Можете вы объективно взглянуть на свою собственную смерть?
- Не менее объективно, чем любой мужчина!
- Если я говорю, что люблю вас и хочу умереть за эту любовь, вы, со всем вашим знанием романтических влюбленных, могли бы допустить, что я бескорыстен?
- Это - один из догматов культа влюбленных. Теоретически я приму это, но я никогда, даже всуе, не попросила бы доказать мне вашу искренность.
- Вы так бескорыстны?
- Мне нравится думать, что да, но я никогда не ответила бы на этот вопрос, если бы не была бескорыстной.
Эти ответы завели ее в расставленную ловушку софистики, и он захлопнул клетку.
- Чтобы вывести вас на чистую воду, я намерен попросить набраться бескорыстия, сопоставимого с моим, потому что собираюсь добровольно пойти на смерть ради вас, и прислушаться к тому, что я скажу, со всей вашей хваленой объективностью.
Итак, он с холодным сердцем вслушивался в собственные слова, которыми в самых общих чертах излагал свой план взаимопоглощения их профессий, которое даст им возможность вступить в брак. Сначала он подробно познакомил ее со своей математической теорией эстетики в ее приложении к литературе, и с самой первой фразы она уловила ее скрытый смысл. Он это понял по тревоге и грусти, появившихся в ее взгляде. Хотя многое из того, что он говорил ей, было облечено в математические термины, она слушала сосредоточенно и с полным напряжением внимания, и это говорило ему, что она его понимает. Только один раз, когда он объяснял ей принцип задания математических весов элементам речи, она прервала его вопросом, прозвучавшим гортанно и хрипло:
- Какие веса вы задаете номинативным абсолютам?
Он объяснил и стал подробно говорить о дисциплинах, за изучение которых она должна взяться, чтобы добиться поступления в аспирантуру и получить степень доктора философии в той новой категории, которая поглотит обе их нынешние категории. Все объяснение заняло у него полтора часа.
Она отвела взгляд от его лица и посмотрела в окно на залив, теперь сияющий в лучах солнечного света, лившегося с промытого дождем неба.
- Темно, темно при свете дня!
Она повернулась к нему с грустным смирением полного подчинения:
- Я хотела открыть эти двери, одну для вас, другую для себя. Я хотела принести на эту добрую, старую планету ее последнюю ясноглазую любовь. Я надеялась, что наша любовь сможет пышно расцвести, пусть совсем ненадолго, в этой пустыне. Но в нашем оазисе живет тигр.
Уже долгое время климат Земли становится все более и более суровым для нас, поэтов. Неудивительно, что почти умерло то пламя, которое нас согрело. О, я не такая уж невинная овечка. Я раздула пламя вашего влечения ко мне, и теперь понимаю, что горю в нем сама.
Поступая так, не отворачиваюсь ли я от пепла моих предков и храмов моих богов? Да, но потому, что я не настолько глупа, чтобы морить голодом свою любовь, подкармливая лишь ее чувство собственного достоинства. А вы. Если ваша затея кончится неудачей, вы будете сосланы на Тартар. Если добьетесь успеха, чуточку больше человеческих существ перестанут быть гуманистами.
- Но если я добьюсь успеха, вы и я будем неразлучны до самой смерти.
- Моя любовь к вам простирается до таких глубин, таких просторов и высот, каких только может достичь моя душа, поэтому у меня нет ни единого повода для сомнений. Для меня, это вопрос моего бытия. Я принимаю ваше предложение.
Он не вскочил с кушетки, чтобы запечатлеть на ее устах церемониальный поцелуй. Он расслабился, так и оставшись сидеть откинувшись на своем месте. Договор был заключен, пакт торжественно провозглашен, и он физически ощущал, как эту сердцевину определенности обволакивает аура прощания навсегда. Он испытывал такое же чувство, какое должен был испытывать Колумб, проплывая мимо Геркулесовых столбов, или Ивановна, оставлявшая позади себя постепенно тускневшее многоцветье родного земного шара, - чувство окончательной решимости, окрашенной страхом.
Он поднял лицо к Хиликс:
- Есть одна вещь, которую я должен знать точно. Может ли основатель новой категории сам определять генетические требования? Логично ответить - да, но если ответ отрицательный, нам останется только бросить проклятье Господу Богу и умереть.
- Как нам найти ответ?
- Я могу спросить у отца.
- Если у него возникнет подозрение о существовании этого плана, он провозгласит словесный эдикт, - предостерегла она, - и последние в мире влюбленные так и не смогут отдаться своей любви.
Это ее замечание не очень тронуло Халдейна в кипении обуревавших его тогда мыслей, однако позднее, когда подошло Рождество, и он надолго остался вдали от нее на время каникул, у него было достаточно времени, чтобы вспоминать и анализировать все ее замечания, и он понял, что за этими словами скрывались обещание и желание.
Из дома в Сосалито она прислала его отцу поздравительную рождественскую открытку, и он понял, чем заняты ее мысли. Сделав из года в год повторяющуюся закупку джина для отца, он на том и закончил предрождественское хождение по магазинам. Неделя до Рождества и неделя до новогоднего праздника были заняты чтением.
Он читал полное собрание сочинений Джона Мильтона, потому что ему запомнилась какая-то ядовитость в ее фразе: "…Этот отвратительный Джон Мильтон", и Халдейну не терпелось узнать, почему у нее было презрительное отношение к этому поэту. Ему полюбились звучные высокопарные фразы языка той эпохи, особенно он восторгался образом Люцифера из "Потерянного рая". Вот это был человек!
Он понимал, что такое произведение должно было быть запрещено государством, но поэма написана до того, как Линкольн довел дело до гегемонии Объединенных Наций. Задолго до того, как на поэму могли быть навешены любые ярлыки подрыва устоев и уклонизма, она была признана классической, и за Сатаной закрепился статус Властелина Тьмы.
Читая одну за другой работы Мильтона, он наткнулся на строку: "Темно, темно при свете дня" и вспомнил, что Хиликс ее цитировала, когда была в состоянии стресса от его предложения Ему даже захотелось позвонить ей и спросить:
- Если вы питаете отвращение к поэту, зачем же цитируете его?
С отцом он вел себя очень и очень осмотрительно. Он был на редкость покорным и почтительным сыном, безотказно играя с отцом в шахматы и проигрывая десять процентов партий. Только в воскресенье, первое после Нового года, в последний раз переночевав дома, он почувствовал, что наступил самый подходящий момент превратить в наличность свои дивиденды от примерного поведения.
Склонившись над шахматной доской, он спросил:
- Папа, проводят ли генетики скрещивание категорий?
- Когда возникает необходимость. Несколько лет назад у нас было затруднение с межпланетными штурманами, которые не могли противостоять космическому умопомешательству. Скрестили женщину-математика с бегуном на длинные дистанции. Удар его пульса составлял около половины нормы для обычного человека, и у него была нервная система черепахи. Идея состояла в том, чтобы их отпрыск оказался математиком в спячке. Скрещивание повторялось три раза, и каждый раз отпрыск получался слабонервной черепахой. Мать очень привязалась к своим детям и выбросилась, когда усыпили ее последнего; производитель продолжал бегать.
Халдейн изучил положение фигур и сделал ход конем.
В этой позиции он мог сделать мат в три хода и знал, что отец в этом разберется; однако занятый проблемой отражения атаки коня, он не замечал главной угрозы, слона, который еще был на своей исходной позиции.
Как он и предполагал, отец ушел в глубокую защиту, обороняясь от коня.
Халдейн двинул слона.
Отец отчаянно защищался, но нашел контратакующий ход, предупреждающий движение слона. Следя за мыслью отца, Халдейн сказал:
- Ты когда-нибудь слышал о выборе супруги по требованию самого профессионала?
- Фэрвезер единственный, о ком я слышал.
Отец ответил походя, не отвлекая внимания от доски.
Халдейн спросил снова:
- Предположим, два члена одной бригады, но разных категорий, очень хорошо скоординировали свои усилия на выполняемой работе…
- Социологи узнают об этом!
- Примут они ходатайство от этих двух членов бригады?
Это не было грубым вопросом в лоб, вопрос камуфлировался легкомысленностью. Медлительность отца сводила Халдейна с ума, но ответ оказался неполным:
- Возможно. Это будет зависеть от обстоятельств.
Отец сделал атакующий слона ход. Халдейн пошел конем и сказал:
- Шах!
Халдейн III облизнул губы и стал изучать доску. Его затруднения могли быть разрешены. Он мог пожертвовать ладью и освободить ферзя, чтобы шаховать короля сына, которому придется уступить коня.
Халдейн ждал вспышки полуулыбки на лице отца, которая должна была последовать за оценкой имеющихся у сына альтернатив. Когда она появилась, Халдейн спросил:
- Если бы антрополог наткнулся на какой-то аспект примитивной культуры, который, как он думает, может пролить новый свет на проблемы нынешнего времени - то есть если его исследование привело к крутому виражу в область социальной антропологии - мог бы он в этом случае ходатайствовать перед социологами о том, чтобы его супругой стала социолог, а не антрополог?
- Предположим! Предположим! Какого черта ты в это лезешь?
Внимание Халдейна III переключилось с шахматной доски на сына, его глаза горели пламенем, бледность заливала лицо.
- Господи, папа, выходит, я не могу задать гипотетический вопрос, не опасаясь, что ты прыгнешь мне на грудь обеими ногами?
- Позволь мне дать тебе на твой гипотетический вопрос не менее гипотетический ответ. Если бы в таком ходатайстве проявилась какая-то подлинно социальная потребность, оно было бы рассмотрено. Если обнаружатся малейшие основания для подозрения в том, что поводом для него послужило сексуальное влечение, будет проведено тщательное обследование обоих подозреваемых на предмет выявления регрессивных наклонностей. Если у профессионала будут обнаружены признаки атавизма, он будет переведен в пролетарии и стерилизован по государственному указу. Любой профессионал, который подаст такое ходатайство, подпишет тем самым свой смертный приговор. Эта опасность будет опасностью вдвойне, если предметом ходатайства будет надкатегорийное скрещивание. Опасность утроится, если предлагаемыми для взаимного поглощения категориями являются наука и искусство. Это будет неопровержимым фактом, если такими категориями являются математика и поэзия!
Его отец все знал!
Весь застарелый антагонизм к отцу завертелся в его мозгу, но осторожность не позволила выразить это действием.
Продолжая притворяться легкомысленным, он сказал:
- Это слишком конкретный ответ на гипотетический вопрос.
- Мне не нравится, когда играют в темную. Твоя мать полагала, что я самонадеянный глупец, но я просто всегда был честен. И я намерен дать тебе маленький отеческий совет. Забудь эту девушку, Хиликс!
- Зачем ее сюда приплетать?
- Не валяй дурака! Неужели ты в самом деле думаешь, что я не догадываюсь, почему искусство и я стали так сильно привлекать твое внимание, особенно после того, как эта Сафо со счетами под мышкой практически заставила меня пригласить ее в мой дом. Эпическая поэма о Фэрвезере - вот ведь плутовка!
Сарказм в голосе отца уступил место задушевности:
- Слушай, сынок. Эти генетические законы защищают нас. Без них любая краля юношеского возраста с мечтательными глазами могла бы разбухнуть дефективным отпрыском от любого, походя встретившегося, живительного источника, который легко умасливается с помощью содержимого ее сумочки для косметики. Их ублюдки добрались бы до наших пупков.
Эти законы защищают тебя. Ни одно дилетантское качество не обладает способностью производить качественный продукт, цена которого соответствует произведенным затратам, и, когда бы ты ни отправился в козлиный загон за шерстью, это всегда будет кончаться для тебя уплатой двойной цены за дешевку.
Эти законы защищают меня. Я не хочу видеть красную отметку X, на которой заканчивается линия Халдейнов только потому, что мой сын оказался неумелым купцом на рынке краль.
Халдейна обидело ехидное замечание о его купеческих способностях от человека, который швыряет алмаз на прилавок мелочной лавки.
- Кажется, этой линией ты гордишься больше, чем мной!
- А почему бы и нет? Ты и я - только частицы этого континуума, но имя, которое мы носим, кое-что значит.
- Может быть, я не хочу быть одной из цифр ряда. Может быть, мне больше нравится быть суммой цифр.
- Боже правый, что за самонадеянность! Будь ты ребенком, я мог бы отнестись к твоему лепету с симпатией. Если тебе нет дела до твоей династии, подумай, по крайней мере, о своем собственном интеллекте. Если ты, каким угодно действием, лишаешь общество услуг твоего разума, ты тем самым совершаешь преступление против всего рода человеческого.
- Если у меня есть серьезные сомнения по поводу ценности самого этого общества, то что бы я ни вложил в него, это будет грехом перед самим собой.
- Серьезные сомнения в ценности общества! Кто ты такой, чтобы сомневаться в обществе? Тебе только двадцать. Этих мыслей ты нахватался у этой крали?
Халдейн поднялся, все его тело напряглось, лицо побледнело.
- Знаешь, старик, я устал слушать, как ты называешь ее кралей.
- Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, кто она есть на самом деле?
Халдейн осторожно отступил от стола. Аккуратно поставил стул на место. Чуть ли не робко вошел в библиотеку и собрал свои книги в ровную стопку. Он туго перевязал их, соорудив из ремня ручку-петлю.
Он достал из шкафа плащ-накидку, взял книги и направился через гостиную к выходу.
Отец встал и пошел за ним к двери, спрашивая:
- Куда ты идешь?
- Я решил уйти отсюда до того, как сверну тебе шею.
Внезапно Халдейн III заговорил ласково:
- Послушай, сынок. Я прошу прощения за то, что вспылил. У меня нет других оснований быть недовольным этой девушкой, кроме ее силового давления на тебя. Я имел удовольствие быть в фокусе действия ее своеобразной энергии, но она не для нас. Ей не много лет, я знаю, но она никогда не была молодой. Ты со своей бесхитростностью попал во власть Далилы. Меня заботит не она, а ты. Ты - мой сын, моя единственная замена…
- Папа, мы на многие версты отдалены друг от друга. Да, я - твоя замена. После меня придет Халдейн V, проштампованный тем же самым серийным номером. Мы детали компьютера! Гуманизм Фэрвезера проявился в его иронии, когда он превратил Бога в твердотельный компьютер.
Какова наша цель? Куда мы идем? И это, по-твоему, лучшее из всех возможных обществ на лучшей из всех планете.
- Ты не веришь в это?
- Больше нет.
Халдейн III сел на кушетку. Он выглядел ошеломленным:
- Она сделала это с тобой.
- Она ничего не делала. Она задавала вопросы, а я находил ответы. Ваше общество, эта вычислительная машина, обесчеловечивает все, даже наши с тобой взаимоотношения. Но, папа, я намерен разбить эту машину. Фэрвезер это делал, значит, смогу и я!
- Сядь! Я хочу кое-что рассказать тебе.
Несмотря на бесцветный тон отца, в его голосе был какой-то жар, который заставлял покориться. Халдейн сел.
- Ты думаешь, что последним гуманистом был Фэрвезер. Нет. Последним гуманистом был Папа Лев XXXV.
Отец на мгновение замолчал, как бы пытаясь собраться с мыслями. Его взгляд сосредоточился на чем-то, находящемся очень далеко, а в дыхании появились какие-то скребущие звуки.
- Я открою тебе государственный секрет. Фэрвезер породил с этой пролетарской супругой чудовище, Фэрвезера II, существо, которое творило на этой планете большее зло, чем любое другое со времен Великого Голода. Несмотря на зловредность Фэрвезера II, Папа Лев затеял судебное разбирательство против Фэрвезера I с целью отлучить его от Церкви за то, что он выдал своего сына полиции.
Снова воцарилась тишина, нарушаемая только хриплым дыханием отца. Наконец он продолжил:
- Я хочу, чтобы ты знал это, потому что, если ты прав в своей самонадеянности, если ты способен повторить его подвиги, я хочу, чтобы ты знал, какого рода образ действия ты выбираешь.
Папа Лев считал предательство моральным преступлением. Он строил обвинение против Фэрвезера на чисто человеческой основе. Социологи и психологи возражали, утверждая, что Фэрвезер I поставил чувство долга перед обществом выше морального долга.
Они победили. Папа потерпел поражение. Но Фэрвезер I сослал своего сына на Тартар.
- Откуда ты это знаешь?
Халдейн III мгновенно подобрался, став прежним холодным, высокомерным профессионалом.
- Ты подвергаешь сомнению знания члена департамента, студент?
- Я имею право усомниться в обоснованности такого обвинения в адрес Фэрвезера, член департамента!
- Пошел вон! - Властностью горела каждая черточка лица Халдейна III.