- Что-то в этом роде, - пояснил он. - На самом деле, это то, что они называли завуалированным комплиментом. Когда говорили, что девушка много бегает, имелось в виду, что она является объектом непрерывной охоты.
Его рука, крепко обнимавшая ее за плечи, немного расслабилась, и она улыбнулась:
- Какой-то первобытный инстинкт говорит мне, что вы все ближе подходите к общей проблеме ухаживания за женщиной.
Ободренный, он погладил ее ногу под коленом и почувствовал прямо-таки готическое побуждение крепко сжать пальцы.
- У вас такая атласная кожа, словно шелк.
- А шелк атласный или шелковистый? - спросила она, как всегда строго следя за чистотой речи. Но он уловил учащенный темп ее дыхания, который вдохновил его на импровизацию.
- Попридержите ваши атласно-шелковистые пальчики пониже подола юбки, - сказала она и добавила: - Не надо. Стоять!
Ее слова, прозвучавшие как приказ, привели его в замешательство. У него возникло сомнение, имела она в виду "не надо" и "остановитесь" или "не надо останавливаться". Если она хотела его остановить, соображал он, то вполне могла бы оттолкнуть; вместо этого она прильнула к нему еще крепче, чем прежде, едва ли контролируя свои действия.
- О, Халдейн, пожалуйста, прекратите.
У нее на глазах появились слезы, и ему не хотелось, чтобы она расплакалась. Кроме того, она совершенно определенно просила его прекратить, поэтому он оставил ее и поднялся, чтобы закурить еще одну сигарету, внимательно следя за тем, чтобы не зажечь ее со стороны фильтра. Он заметил, что его руки слегка дрожат, и отложил сигарету, чтобы достать из кармана куртки носовой платок. К его удивлению, это простое упражнение в старинном ухаживании наделило его способностью проникать в суть истории - он был в состоянии понять явление демографического взрыва. Наклоняясь, чтобы утереть ей слезы, Халдейн знал, что, будь она хоть немного рефлекторно, он мог совершить геносмешение, несмотря на данное самому себе обещание.
Она открыла глаза и враждебно на него посмотрела.
- Были вы в одном из тех домов, перед тем как пришли сюда?
Поставленный в тупик ее неуместным вопросом, он грубовато ответил:
- После Пойнт-Сю не был ни разу.
Должно быть, она ему поверила.
- Нас спасла йога, - сказала она - Если бы мне удалось преодолеть вашу йогу, я бы пропала.
Наступил черед Халдейна потерять контроль над собой. Садясь рядом с ней, он сказал:
- Но, Хиликс, не было никакой йоги. Я ношу гимнастический бандаж. Это и есть мое сдерживающее начало.
Он скользнул рукой по ее талии, и тогда она сжала кулачок и принялась колотить его по груди, снова всхлипывая:
- Вы зверь! Вы неотесанный, вероломный зверь. Вы все время заставляли меня думать, что это я была животным. Все время я старалась побороть йогу…
Она перестала его колотить и, уронив голову, закрыла лицо руками и заплакала. Он нежно положил руку ей на плечо и попробовал утешить:
- Хиликс, вы истрепали его в лохмотья.
Она сбросила его руку, вскочила на ноги, подошла к стулу, села и свирепо посмотрела на него.
- Никогда больше не смейте ко мне прикасаться, вы, зверь.
В мозгу у него все завертелось. Она была по-настоящему на него сердита минуту назад, потому что он ей подчинился, а как только он объяснил почему, она рассердилась за то, что он сделал именно то, из-за чего она прежде рассердилась на него, потому что он этого не сделал. В отчаянии он всплеснул руками.
- Хиликс, давайте трезво взглянем на это дело, - сказал он, - и забудем восемнадцатый век. Идите сюда и позвольте мне взять вас за руку, и я принесу вам официальное извинение и за мою хитрость, и за неразумное поведение. Существует несколько нововведений к этому ритуалу, которые могли бы пролить свет, когда придет время писать.
Она упрямо покачала головой:
- Нет, то, что произошло однажды, случится снова. Да разве вы любите, вы - чокнутый. Вот, - она приблизилась, схватила биографию Фэрвезера и швырнула ему, - читайте о вашем Боге, вы, святоша от математики.
- У меня нет богов. Я - прирожденный неудачник, а боги всегда торжествовали. Иисус, Фэрвезер, Иегова, все они - победители. Единственная команда, которой я аплодирую, - "Балтиморские Иволги". Только раз в жизни мне было даровано взглянуть в лицо красоте, но красота показала мне нос.
Она не слушала. Ее глаза смотрели в сторону и кипели от злости. Колени, строго сведенные вместе, были направлены прочь от него.
Он безмолвно сидел, позабыв о Фэрвезере, который сползал с его тупо ноющих чресел.
Наконец она встала и пошла в переднюю, посмотрев на него с надменной холодностью; она держалась прямо, на расстоянии не менее вытянутой руки от него, когда проходила мимо, а бедра не раскачивались и на сантиметр от ее строгой перпендикулярности. Когда она уже выходила в переднюю, ее рука метнулась к вазе с розами и прикоснулась к цветам с изяществом беспредельной нежности.
Она вернулась в комнату, неся гитару и двигаясь мимо кушетки, на которой он сидел, с крайней осторожностью. Она снова заняла свое место на стуле, и линии ее тела расслабились, превратившись в мягкие округлые арки, заключившие в себе инструмент. Когда она коснулась струн, мурлыча какую-то мелодию, она напомнила ему картину мадонны с младенцем, но потом подняла на него взгляд, и ее губы искривились, как если бы беззвучно повторяли слово "зверь!".
Он наблюдал за тем, как она настраивает инструмент, как ее ловкие пальцы постукивают по кобылке, а уши настораживаются, прислушиваясь к звучанию. Каждое ее движение казалось ему выражением одной ей присущего изящества, и было так приятно сидеть и следить за ней, хотя она продолжала дуться и сердиться.
Наконец она повернулась к нему;
- Я хочу спеть вам несколько старинных английских и шотландских баллад, чтобы продемонстрировать очень простой размер, который присущ древним эпическим поэмам, а именно оральный. Издревле стихи сочинялись для того, чтобы их петь. Я намеревалась сделать это, чтобы привить вам некоторый вкус к стихам доромантического периода, но сейчас я это делаю, чтобы помочь вам привести в порядок ваш разум.
Самый подходящий момент предлагать ему слушать баллады, но он не хотел еще больше разжигать гнев его полумегеры, полубогини, поэтому притворился, что ему это интересно.
Его интерес не долго был притворным.
Голос у нее был слабый и ограниченного диапазона, но дикция оказалась четкой, а тембр низким и немного вибрирующим. Как и все остальное в ней, этот голос был сочетанием противоположностей - хрипоты, не лишенной грусти.
Она хорошо играла на гитаре, а голос вполне соответствовал исполняемым песням. Баллады наверняка сочинялись не для исполнения виртуозом вокала.
Эти песни были сентиментальными и грустными, причем их сентиментальность была совершенно неприкрытой, а грусть какой-то болезненной. В них сквозило наслаждение смертью и разлукой. В "Барби Ален" говорилось о двоих, погибших за любовь, на могилах которых выросли розовые кусты, вскарабкавшиеся своими ветвями на церковную стену, где они сплелись в один узел, воспринимавшийся как совершенно невероятный, но, если подумать, чарующий образ бессмертной любви. Другая баллада воспевала некоего джентльмена по имени Том Дули, который убил женщину и должен быть повешен. С редкостно добротным юмором толпа у подножья его виселицы заклинает его повесить буйну голову и облегчить душу слезами.
Он слушал ее, наблюдал за нею и отказывался верить, что это та же самая девушка, которая всего несколько минут назад колотила его в приступе сильного гнева и разочарования. Тот, кто свяжет себя с ней браком, обязан будет понимать эту перемену настроений; после того, как его основательно потреплют штормы ее красоты и ума, он всегда сможет войти в гавань ее нежности и артистических талантов.
В этот миг у него впервые мелькнула мысль, которая, как он прекрасно знал, несла в себе опасность для него самого, для нее и для обеих их династий. Но мысль явилась ему, и он ее принимает. Принятие этой мысли уже было решением.
Он должен забить столб узаконенной территориальной заявки на ее сердце. Каким угодно образом, с помощью каких угодно средств, пусть даже это означает необходимость перехитрить социологов, ввести в заблуждение генетиков и ниспровергнуть государство, он намерен добиться возможности законного бракосочетания с Хиликс.
Он взял в руки лежавшую на коленях официальную биографию Фэрвезера, медленно поднес книгу к губам и поцеловал ее.
Глава пятая
Рождество в этом году наступило рано, или студенту, с его громадной проблемой, так показалось. Он с удивлением обнаружил, что в студенческом общежитии тайно уже заготовлены запасы рождественского гоголя-моголя с ромом. Время от времени он рассеянно бубнил рождественские гимны, стараясь не обнаружить свое притворство, но мозг то и дело возвращался к этой проблеме с робостью осьминога, приближающегося к затонувшей туше убитого кита.
Миновать генетические барьеры было делом безнадежным. Обойти их так, чтобы оказаться в заранее определенном месте вне пределов пятидесяти миллионов пунктов одного только Северо-Американского континента, значило совершить невозможное, возведенное в куб. Всего лишь попытка подорвать государственную политику лично для него может окончиться, по меньшей мере, стерилизацией по государственному указу, но скорее всего ссылкой на планету Тартар.
Умопомешательство - довольно относительное состояние, но он, во всяком случае так ему казалось, явно сошел с ума. Другие обстоятельства были в его пользу - знания отца и его растущее понимание того, что всеведущее государство - это не абстракция, а некая агломерация социологов, психологов и священников, то есть профессий, которые по шкале сравнительного интеллекта Крафта-Стенфорда находятся намного ниже математиков-теоретиков.
Его Грандиозная Идея пришла ему в голову во время мальчишника в комнате общежития в последнюю пятницу перед каникулами.
Почти все время после полудня студенты то заходили, то уходили, перемежая рождественские возлияния непристойными шутками, а шутки - нешуточными разговорами. Халдейн в одиночестве листал фолиант "Жития Пап", полученный Малколмом в подарок в ответ на подаренный им купальный халат. Он узнал, что Папа Лев, последний Папа-человек, учредил орден пролетарских священников, называвшихся Серыми Братьями, куда был открыт доступ без формального теологического образования. Это был акт гуманизма, который никак не вязался с его попыткой отлучить от церкви Фэрвезера; Халдейна это заинтересовало, и он громко сказал:
- Послушай, Мал, не одолжишь мне эту книгу на каникулы?
- Пожалуйста, но обязательно верни. Это рождественский подарок.
Гости и напитки исчезли почти одновременно, и комната осталась в полном распоряжении Малколма и Халдейна. Малколм пригласил Халдейна составить ему компанию в горы.
- Огромное удовольствие, приятель. Ледяной воздух, обжигающий щеки, скрип снега под твоими лыжами и хруст ломаемых ног.
- Мы заляжем в берлогу в Бишопе. А если нам это наскучит, можем совершить паломничество на вертолете к Папскому Престолу. Судя по тому, как долго ты блюдешь воздержание, тебе понравится монашеский образ жизни. Возможно, тебе удастся проверить, как работают электронные схемы Папы.
Халдейн не мог понять, было это приглашение проявлением дружеских чувств или его товарищ по комнате, чувствуя неконформистские настроения Халдейна, искренне беспокоился о его духовном здоровье.
- Благодарю за приглашение, но мне надо так много прочитать.
- Не говори мне… эстетика математики., или это математика эстетики? Я всегда путаю ввод с выводом.
Когда Халдейн брился, готовясь отправиться домой, он вспомнил, что Хиликс подчеркивала логичность перемены ввода на вывод, и он осознавал, что уже работает над проектом, который должен перевести его в совершенно новую категорию, такую, в которой Хиликс сможет закрепиться так же легко, как входит в зацепление зубец шестерни.
Он сделает проект и создаст электронного Шекспира, что логически потребует параллельного развития литературной кибернетики.
Хиликс займется кибернетикой факультативно.
Заканчивая бритье, он пропел одну коротенькую песенку, и услышавший ее Малколм спросил из комнаты:
- Что это за песенка?
- Одна из тех, что пели наши предки.
- Ну и кровожадные у нас были прародители.
Он спел нелепую частушку:
Лизи Бордн топор схватила,
Мать в кусочки изрубила,
Но поняв, что натворила,
Папу мельче покрошила.
Его пение было отражением прозвучавшего в подсознании резкого, как выстрел, сигнала тревоги по поводу раздумий о том, что он собирается сказать Хиликс в субботу.
Как можно добродушно преподнести девушке топор, чтобы она порешила тех, кто дал жизнь ее духовным силам?
В этот вечер за шахматами Халдейн подбирался к тому, что знал отец, вооружившись для его ослепления искренностью.
- Читая биографию Фэрвезера, я недоумевал, как он мог вступить в брак с простой работницей.
- Высокое положение дает соответствующие привилегии.
- Когда ты вступал в брак, со многими ли женщинами имел беседу?
- С шестью. Это больше, чем положено математику, специализирующемуся только в одной области. Мне всегда нравились азиатки, и если бы я оплатил ракетное путешествие в Пекин, ты был бы евроазиатом.
- А почему ты остановил выбор на матери?
- Она сказала, что умеет играть в шахматы. Не отвлекай меня. Думаю, смогу тебя разгромить.
Суббота в Сан-Франциско была ветреной. Русский холм, Шишак и Телеграфный холм уперлись в брюхо облаков и так глубоко в него погрузились, что казались лемехами плуга, стремительно и плавно рыхлящими темный суглинок. Дождевые заряды наносили мощные удары по заливу, а весь Алкатрац как бы опух, окутанный мглой.
С книгами под мышкой вошла Хиликс и наполнила гостиную хвалебным гимном интеллектуальной красоте, глаза светились переполнявшими ее мыслями.
- Слушание дела Фэрвезера было в ноябре 1850 года. Его супруга умерла в феврале того же года. Если отталкиваться от даты их бракосочетания, она дожила только до середины пятого десятка, так что не могла умереть естественной смертью. Возможно, даже весьма вероятно, что ее смерть и судебное разбирательство были вызваны одной и той же причиной. Фэрвезер сделал в тот год что-то ужасное, если она выбросилась. Вы согласны с логикой возможности того, что она выбросилась?
- Логическая возможность. Она была супругой человека, идеи которого не могла разделить, потому что тогда в мире не было и полутора десятков человек, которые могли в полной мере проникнуть в смысл его теорий.
- Хорошо! Есть еще фигура Фэрвезера II, их сына. Упоминается только факт его рождения и то, что он стал профессионалом-математиком. Больше о нем ничего нет, но мы знаем, что он пережил свое двадцатичетырехлетие, поскольку стать профессионалом он мог не ранее этого возраста. К тому времени его родители состояли в браке уже двадцать восемь лет. Статистика показывает, что большинство женщин выбрасываются в возрасте от тридцати до тридцати шести, когда брачные узы ослабевают, то есть появляются мотивы для самоубийства. Так что, скорее всего, она выбросилась не потому, что не могла понять идеи своего мужа. На это мало шансов, поскольку они принесли ему, а следовательно и ей, удовлетворение всемирного признания. Мы должны предположить, что она пошла на самоубийство по другой причине.
- Что такое мог совершить Фэрвезер, если это стало и причиной самоубийства его супруги и поводом для его судебного преследования Церковью на предмет отлучения? Что он должен был сделать, чтобы раскаяние заставило его лизать тот сапог, который его же и пинал? Каким громадным и насколько искренним должно было быть это раскаяние, чтобы оно было принято Церковью и позволило Папе Льву вновь открыть двери Церкви раскаявшемуся грешнику?
Она встала с кушетки и, отойдя, повернулась к нему лицом.
- Логика приводит меня к одному-единственному объяснению - детоубийству. Фэрвезер убил своего собственного сына. Помните: "Призвав на помощь мощь людских приличий, болиголова яд в твою мешаю пищу".
- О Хиликс, - он почти выкрикнул свой протест, - вы выискиваете личные мотивы в самом неличностном, универсальном уме, какой когда-либо существовал.
Она покачала головой:
- Вы сотворили себе кумира. Вы верите, что Фэрвезер был не способен ни на что, кроме богоподобного поведения. А я смотрю в лицо возможности практического осуществления цензуры государством. Наберитесь мужества, сопоставимого с моим, и повернитесь лицом к логическим фактам.
- Я могу положить на лопатки вашу логику, предоставив сведения о том, что Папа Лев был гуманистом, - сказал он. - Но ваша логика сбивает вас с толку. Если бы Фэрвезер убил своего сына, он был бы отлучен от Церкви.
- Не обязательно, если имелись законные сомнения, - она сделала ударение на слове "законные", - которые могли помочь ему получить поддержку Соца и Психа. Именно они имеют дело с законностью, тогда как Церковь заботится о морали. Если он напустил в плавательный бассейн пираний, ничего не сообщив сыну… Вы понимаете?
- Да, - согласился он, - но Соц и Псих не смогли бы выступить против Церкви с одной лишь приверженностью букве закона.
- Ах, они не смогли бы? - вспыхнула она. - Что была для них жизнь полупрола? Ничего! А что значило для Церкви то, как именно он умер? Все!
- Теперь давайте предположим, что Соц и Псих не встали на защиту Фэрвезера, вооружившись настолько мощно, чтобы противостоять Церкви и сокрушить ее. Предположим, они набросились на Фэрвезера и превратили суд над ним в скандальный процесс. Что бы они выиграли?
Именно на это намекал отец, у которого знаний гораздо больше, чем у нее. Его интерес обострился еще больше, когда она подошла и схватила книгу по истории.
- Я отметила одно место. Слушайте: "На тайном совещании в феврале 1852 года произошло перераспределение сфер влияния, которое дало Церкви полную духовную власть над этими верующими-непрофессионалами…" - помните, в первой половине девятнадцатого века еще оставалось несколько буддистских сект и сект фарисейских евреев - ".. а полная полицейская власть была отдана Департаменту Психологии, тогда как функции законодательной власти были делегированы Департаменту Социологии". Эта подвижка была, вероятнее всего, прямым следствием суда над Фэрвезером.
Халдейн откинулся на кушетке. Она провела блестящий анализ, но она устанавливает причинно-следственные связи по-женски, интуитивно. Сперва она выстраивает теорию, а потом подыскивает факты для ее подтверждения, вместо того чтобы создавать теорию на основе фактов.
- Если судить исключительно по его работам, - сказал Халдейн, - то Фэрвезер был величайшим гуманистом. Гуманисты не способны на убийство.
- Гуманист! - Хиликс подошла и села перед ним на пуфик, как бы моля понять ее позицию.