Я попятился, и Елена захлопнула дверь перед моим носом.
- И впредь не мешайте мне! - донеслось из комнаты. - Я устала и буду отдыхать.
Я потоптался перед дверью, тупо глядя на пол, но, так ничего и не придумав, поплелся на кухню. Заварил чай, сделал несколько бутербродов и, как мог, сервировал стол. Затем вновь подошел к двери в комнату, осторожно постучал и вежливо поинтересовался:
- Елена, вы ужинать будете?
Вместо ответа в комнате щелкнул выключатель, и узенькая полоска света, пробивавшаяся в коридор из щели у пола, погасла.
Я вернулся на кухню, выпил чаю, съел пару бутербродов. Но это отнюдь не помогло. Голова, что называется, "не варила", поэтому ни о какой работе речи быть не могло. Спать тоже не хотелось - и так целый день продрых.
Похлопав себя по коленям, я позвал Шипушу. В последнее время, когда я практически не писал, мы часто коротали время на кухне: я - бездумно глядя в пустоту перед собой, а она - устроившись у меня на коленях и мурлыча. Но кошка из-за холодильника не отозвалась. И у меня почему-то появилось ощущение, что будь у нее там люстра или хотя бы бра, то я бы услышал щелканье выключателя, и узкая полоска света из-за холодильника погасла бы.
Заметив на столе забытую Татьяной карточку, я взял ее в руки и только тут увидел отпечатанный адрес Центра по делам беженцев: "Первая линия, 13".
"А почему бы и нет?" - неожиданно подумал я. Сунул карточку в карман, надел плащ и вышел из квартиры.
На улице было холодно и ветрено. Чем-чем, а ветрами, переходившими иногда в пыльные бури, наш край славился. Не случайно высившийся здесь некогда горный кряж, ровесник по геологическому возрасту Уральскому хребту, уже давно превратился в степь. Сейчас ветры, похоже, стремились и город сравнять с землей, а наше правительство, полностью стреножившее своими софистическо-эмпирическими реформами промышленность, этому желанию сил природы усиленно способствовало.
Плохо, когда в политику приходят двоечники, составившие свое представление об экономике у мясного прилавка с фальшивыми разновесами. Все равно что назначить заведующим в мою лабораторию продавца бакалейного отдела. "А ну-ка, ливани в эту бутылочку (колбу то есть) вот этого зеленого, как мятный ликер… А теперь из этой стопки (мензурки) вот этого плесни, цвета 777-го портвейну… Ух ты, какой парок белесенький пошел!.. А ты чо упал, чо ногами сучаешь?!.. Ну да ладно, отрицательный результат - тоже результат. Теперича вот ты, в эту тарелку (выпарную чашу) порошочка серебристого сыпани, да поболе, не скупись… И вот этих кристалликов красных подмешай… Да на плитку ставь. Во, как рвануло! Ну, чо орешь? Чо орешь, спрашую?! Подумаешь, пальцы оторвало, да уши обуглились! Зато экскремент какой эпохальный!!!"
Каюсь, прочтение слова "эксперимент", как "экскремент" я содрал из известного телесериала шестидесятых годов. Наши новые политические "поводыри" разницу между этими словами знают, правда, не благодаря своей начитанности или образованности, а огромному штату референтов-толмачей. Но, к сожалению, сути дела это не меняет, ибо конечным продуктом во всех экспериментах наших реформаторов являются исключительно экскременты. Как это там у баснописца Крылова: "А вы, друзья, как ни садитесь…"
Я неплохо знал город, тем более его центральную улицу, вернувшую недавно свое первоначальное название: Первая линия (сто тридцать лет назад город начал строить заокеанский магнат, распланировав его по американскому образцу). Естественно, что дом под тринадцатым номером находился где-то в начале улицы, в восьми-десяти троллейбусных остановках от моего дома. Или в минутах двадцати езды, если бы троллейбусы в это время ходили.
Впрочем, до начала Первой линии было не далее, чем до моей работы, и я, поплотнее запахнув плащ, привычно зашагал в темноту. Вообще в это время на наши улицы лучше не выходить. Особенно женщинам. А мужчинам - не выезжать на "тойотах" и "мерседесах". За нуворишами у нас охота велась целенаправленно и планомерно как с автоматами, так и с базуками. Но я философски рассудил, что вроде бы ни под первую категорию риска, ни, тем более, под вторую моя персона не подходит. А шантрапа, ищущая непритязательных развлечений в виде мордобоя, с дылдой двухметрового роста связываться не станет. Ей бы похлипче кого, поскольку мордобой она предпочитает односторонний, и мазохистов в ее среде, как правило, нет.
И таки я оказался прав. Никому я не был нужен.
Шантрапа в столь промозглую погоду по улицам не шлялась, а больше я, пеший, ни для кого интереса не представлял. Зато на Центральной площади я удостоился чести лицезреть лицензионную охоту на нуворишей. Визжа тормозами на поворотах, из проулка выскочил "мерседес", промчал до перекрестка и резко свернул в переулок. За ним, как привязанный, стлался, полностью повторяя виражи "мерседеса", отечественный "москвич". И только они скрылись за поворотом, как загрохотала автоматная очередь. Кажется, на этот раз "дичи" удалось уйти, так как грохота разбившейся иномарки я не услышал. И я порадовался. Но не за "дичь", а за себя. Хорошо, что они начали стрелять в переулке - не хватало мне попасть под шальную пулю! Как иногда мало нужно человеку для счастья…
А вот с домом "13" мне не повезло. На Первой линии такого дома просто не оказалось. Были номер "11", номер "15", а между ними высилась недостроенная двенадцатиэтажка Дома политпросвещения. Во времена социализма возведение этого "объекта" почти в центре города разрекламировали чуть ли не как стройку века. Жизненно насущным представлялось это строительство бывшей политической власти. Нынешние же власти заканчивать здание не собирались. Деловые люди (они же и власть предержащие) предпочитали пускать деньги только в торговый оборот, а в производство и строительство предлагали вкладывать сбережения всему остальному населению, всучивая ему под этим видом ваучеры, сертификаты, акции и тому подобное. Но и эти суммы шли в оборот тех же чисто торговых сделок, все туже закручивавших спираль инфляции вопреки теории меркантилизма, благополучно похороненной на Западе еще в семнадцатом веке, но чисто эмпирически воскрешенной и успешно внедряемой в жизнь отечественными бизнесменами, которые не только о ней не слыхали, но и ничего не хотели знать.
Потоптавшись среди строительного мусора, я вдруг вспомнил, что старые постройки города, в противовес желанию заокеанского магната, отнюдь не стояли в одну линию. То есть, вначале так и было, но после Первой и Второй мировых войн архитекторы не раз и не два меняли планировку, в результате чего дома теперь стояли вразнобой, причем настолько, что номер "13" вполне мог оказаться по ту сторону замороженной "стройки века", чуть ли не на другой улице.
Проклиная отсутствие освещения, новые и старые власти, я поплелся вокруг "недостроя", увязая в грязи и рискуя свалиться в какой-нибудь котлован. Если есть бог, то он меня миловал, ибо я обошел долгострой без особых приключений. Но за ним никаких домов не было. Был пустырь с несколькими хилыми акациями, и был деревянный столб, с раскачивающейся тусклой лампочкой, невесть как уцелевшей в наше смутное время.
Я подошел к столбу и достал из кармана Татьянину карточку. Может, спросонья неправильно прочитал адрес?
Нет, все верно: "Первая линия, 13".
И в это время надо мной словно включили прожектор: золотое тиснение букв на карточке больно резануло по глазам, и я прищурился.
А когда глаза адаптировались, и я поднял голову, то не узнал вокруг ничего. Вместо деревянного столба стоял железобетонный, с ртутным лампионом. А окружали столб не хилые акации, а небольшой хорошо распланированный парк со стройными, ухоженными кленами.
Я ошарашено оглянулся на недостроенную двенадцатиэтажку и застыл в полном изумлении. Дом светился окнами почти на всех этажах, еще минуту назад неоштукатуренная кирпичная кладка стен, угольная в ночи, мягко отблескивала глазурью облицовочной плитки, а сквозь листву кленов проглядывал сияющий изнутри стеклянный вестибюль под бетонным козырьком.
"Кажется, начинается сдвиг по фазе…" - отрешенно подумал я и неожиданно ощутил, что полушария в голове перестали вращаться, и ясность мысли, наконец, восстановилась. "А может, сдвиг, наоборот, закончился, - утешил себя. - Учила меня мать, что на закате солнца нельзя… Впрочем, эта мысль у меня сегодня уже проскальзывала". Парадокс, но, будучи писателем-фантастом, я не верил ни в летающие тарелки, ни в зеленых человечков, ни в бога, ни в черта.
А в сумасшествие верил. Надеясь, что у меня тихое помешательство, я осторожно приблизился к одному из кленов и прикоснулся к нему рукой. Холодный и мокрый от осенней мороси, ствол дерева вовсе не был иллюзией. Что ж, будем считать, что помешательство не наступило, а наоборот, прошло - ведь зачем-то еще совсем недавно в моей голове крутились со скрипом полушария мозга? Не может быть, чтобы просто так.
На всякий случай прячась за деревьями (а вдруг диагноз ошибочен?), я осторожно приблизился к сияющему вестибюлю. Вывеска на дверях подтверждала, что здесь действительно располагается Центр по делам беженцев, но то, что я увидел в холле, скорее напоминало больницу или поликлинику. Слева, сразу у вестибюля, находился застекленный матовым стеклом гардероб, а напротив входа, у стены, что-то вроде регистратуры - длинная стойка из светлого пластика, за которой точно по центру сидела миловидная девушка в белоснежном халате и высоком докторском колпаке. А по обе стороны от стойки в глубь здания уходили хорошо освещенные коридоры - точь-в-точь как в суперсовременных больницах из американских фильмов.
"Ничего себе Центр по делам беженцев!" - подумал я, но тут же понял, что не прав. Не все беженцы из горячих точек некогда огромной страны попадают сюда как мои гостьи - целыми и невредимыми. Кстати, и многим целым и невредимым нужна если не медицинская помощь, то, по крайней мере, курс психологической адаптации. Но, странное дело, эти рассуждения меня почему-то не успокоили. Сидел во мне и точил мозги червячок недоверчивости. Точить-то точил, но очень уж невразумительно. На уровне подкорки.
Мои размышления прервал шум мотора, и я непроизвольно отпрянул за ствол дерева. К крыльцу здания подкатила "тойота", и из нее выбралась полная женщина с большой тяжелой сумкой. "Тойота" тут же отъехала, а женщина, волоча сумку впереди себя обеими руками, с трудом взобралась по ступенькам и вошла в холл.
И только когда у гардероба она сняла плащ и стала одевать выданный ей белоснежный халат, я узнал в ней Елену!
Одевшись, Елена издали показала девушке за стойкой свою карточку, рядом с гардеробом открылись двери лифта, и Елена, волоча сумку, вошла в него. Лифт, наверное, давно доставил ее на нужный этаж, а я продолжал оторопело стоять в парке с открытым ртом. В голове никак не совмещались созданные мною две реальности: дочь Татьяны, по идее спящая сейчас на тахте в моей квартире, и она же, приехавшая в полночь в Центр по делам беженцев. Не мог я почему-то никак соединить эти реальности в одно целое причинно-следственными связями, и они существовали отдельно друг от друга, словно в мире было две Елены.
Наконец я стряхнул с себя наваждение и, выйдя из-за дерева, открыто направился к вестибюлю. А что я, собственно, прячусь и веду себя как доморощенный частный детектив? Я поднялся по ступенькам и решительно открыл стеклянную дверь.
Девушка за стойкой встретила меня приветливым взглядом, и я направился к ней.
- Добрый вечер, - сказала она, чуть опередив меня.
И хотя сам собирался начать разговор именно этой дежурной фразой, но, услышав ее, тут же перестроился, и меня, что называется, "понесло".
- Вы в этом абсолютно уверены? - спросил я.
Брови девушки чуть приподнялись.
- В каком смысле? - ровным голосом поинтересовалась она.
- В обоих. Что полночь - это вечер, а если да, что он добрый?
Ничего не изменилось в лице девушки. Видимо, навидалась она психически неуравновешенных беженцев в достаточной мере.
- Извините, - по-прежнему ровным спокойным тоном проговорила она. - Я неправильно выразилась. Здравствуйте.
- Здравствуйте и вы тоже, - кивнул я, вложив в приветствие его первоначальный смысл.
Девушка скосила глаза на стойку перед собой, рукой сдвинула в сторону дисплей компьютера, висевший над столешницей на кронштейне, и сняла с открывшейся взгляду стопки каких-то бланков верхний.
- Беженец? - полуутвердительно спросила она, явно собираясь тут же всучить мне бланк, как я понял, опросного листа.
- Пока нет, - разочаровал я ее, но сразу же обнадежил: - Но если все будет и дальше катиться в пропасть - то непременно им стану.
А вот такой реакции на свой ответ я не ожидал. Глаза девушки округлились в неподдельном изумлении, бланк выскользнул из пальцев.
- Каким же образом вы сюда попали? - с непонятной тревогой, граничащей с испугом, выдавила она.
Теперь настала очередь удивляться мне.
- Как - каким? Обыкновенным. Через дверь.
Наш нелепый разговор прервало появление молодого человека в белом халате. Он вышел из левого коридора, толкая перед собой тележку, груженную штабелем небольших прозрачных коробочек, внутри которых подрагивали оранжевые, то ли светящиеся, то ли флюоресцирующие шарики, чем-то похожие на теннисные мячи. На ногах у молодого человека были белые бахилы, словно он работал в операционной. Спрашивается, а при чем тогда эти коробочки с мячиками? Впрочем, такие стерильные бахилы надевают не только в больницах во время операций, но и в лабораториях, ведущих ядерные исследования. Но какое все это - как первое, так и второе - может иметь отношение к Центру по делам беженцев?
Молодой человек остановил тележку, кивнул нам и сказал:
- Это - в хранилище. Вызовите лифт.
- Одиннадцатый этаж? - уточнила девушка за стойкой.
- Двенадцатый, - поправил ее парень и непонятно чему ухмыльнулся. - Сегодняшний улов на долгосрочное хранение.
Девушка нажала на пульте перед собой кнопку, уже знакомые мне двери распахнулись, и парень, вкатив тележку в лифт, уехал.
Я невольно задержал взгляд на дверях. Что-то странное было с этими то ли шариками, то ли мячиками. Когда парень остановил тележку, они, вопреки законам физики, продолжали подрагивать.
- Значит, надо понимать, вы - местный? - спросила меня девушка.
Я обернулся. Девушка почему-то не смотрела на меня: низко склонив голову, она уставилась в пульт перед собой. Только сейчас я уловил в ее голосе непередаваемый акцент правильной дикторской речи, как у телеведущих московского канала. Твердое "о", в нашем регионе произносимое, как нечто среднее между "о" и "а". И слово "что" у нее звучало как по писаному, а не как у нас - "што".
- Надо понимать, - согласился я. - Абориген, если угодно.
- Так что вы хотите в нашем Центре? - подняла она наконец глаза. От былой приветливости ее взгляда не осталось и следа. Холодное равнодушие и даже более - неприятие сквозило из глаз. - Ищите работу? К сожалению, свободные рабочие места мы предоставляем только беженцам.
- Нет, я ищу не работу. Я ищу свою знакомую, которая с сегодняшнего дня… Простите, уже со вчерашнего утра работает у вас. Татьяну Рудчук.
Девушка перевела взгляд на невидимый мне экран, и, хотя я мог дать голову на отсечение, что она не притронулась ни к одной клавише, изображение на дисплее стало быстро меняться, что угадывалось по еле различимому мерцанию отблесков на пластиковой панели стойки.
- У нас такой нет, - спокойно возразила девушка, когда мерцание на стойке прекратилось.
- То есть как? - изумился я, но тут же нашелся. - Тогда как быть с этим?
Я достал из кармана карточку и ткнул ее чуть ли не в лицо девушки. И до того неприветливое, оно превратилось в камень.
- Дайте сюда, - ледяным тоном сказала она и попыталась выхватить у меня карточку.
Но я вовремя отдернул руку.
- Это не ваше! - отчеканила девушка.
- И не ваше, - возразил я.
- Это - собственность Центра по делам беженцев! - повысила она голос.
- А по-моему, это собственность беженки из Россиянска Татьяны Рудчук. Поэтому отдам я карточку только ей.
На меня почему-то нахлынуло абсолютное спокойствие. Чем выше поднимала тон девушка, тем больше я чувствовал себя королем положения.
Несколько мгновений девушка испепеляла меня взглядом.
- Хорошо, - неожиданно согласилась она и процедила сквозь зубы: - Сейчас я ее вызову…
И утопила клавишу на пульте.
Я чуть было сардонически не спросил: "Как же вы ее вызовете, если она у вас не работает?" - но тут увидел, как из левого коридора появился крепкого вида парень в белом халате и направился к стойке. Я мельком глянул на него, но, краем глаза уловив движение справа от себя, оглянулся. Из правого коридора выходил точно такой же парень. Словно близнец первого. Не успел я ни удивиться их схожести, ни такой синхронности появления, ни, тем более, заподозрить что-либо неладное, как парень слева подскочил ко мне и заломил руку за спину.
- Что вы… - ошарашено выдавил я чисто по-интеллигентски, пытаясь оглянуться на него, и тут же ощутил, что и мою вторую руку точно также заламывают.
- Да что тут происходит?! - заорал я в лицо девушке, так как из-за заломленных рук мышцы шеи одеревенели и не позволяли голове повернуться ни к одному из парней.
Ничего она не ответила, но от ледяной улыбки, вдруг появившейся на ее лице, меня бросило в жар. Было в этой улыбке что-то такое, что заставило меня позавидовать судьбам отечественных нуворишей, изрешеченных автоматными очередями рэкетиров. В медицинских Центрах, типа этого, иногда с людьми делают такое, что пуля в лоб кажется наградой. Вот тебе и король положения…
Вообще-то драться я не умею. Не приходилось как-то, вероятно, из-за моего мягкого и уступчивого характера. Но как это делается - знаю. На то и писатель. Проводились у нас на семинарах встречи с любопытнейшими личностями. "Самое главное, не обращать внимания на боль, - рассказывал нам обладатель черного пояса какого-то из экзотических восточных единоборств. - Помните анекдот, когда сэнсэя спрашивают: "Что делать, когда противник наносит удар двумя пальцами в глаза?" А сэнсэй отвечает: "Дайте пальцам противника проникнуть как можно глубже в ваши глазные яблоки, а затем резким движением головы ломайте их!" И в этом анекдоте есть доля истины…" - поучал нас обладатель черного пояса, а затем показал, что нужно делать, когда тебе заламывают руки.
Конечно, гибкость у меня уже не та, что в молодости, но что-то от занятий спортом в студенческие годы еще осталось. Не обращая внимания на треск в плечевых суставах, я резко прогнулся вперед и, подпрыгнув, попытался достать пяткой голову крепыша справа от себя. И достал-таки. Причем так, что тот кубарем отлетел в сторону. Правда, не тот, что справа, а слева. Тут бы мне освободившейся рукой и вмазать крепышу справа, но она застряла в бесчувственном положении где-то между лопаток. И я просто изо всей силы боднул его головой в лицо. Нос парня хрустнул, как стеклянный, а я, почувствовав свободу, ринулся из вестибюля на улицу.