- Ты с какого участка? - сердито спросил Василий. - Что с тобой случилось?
Быков возвышался над незнакомцем, как монумент, глядя на него сверху вниз. Михаил Антонович сидел перед ним на корточках и помогал счистить тину.
- Мы-то? - сказал своим странным стилем незнакомец. - Мы не ваши, люди добрые, дай бог вам здоровья. Мы оттуда… - Он не пояснил откуда. - Да вот надсмеялись надо мною, ограбили да столкнули в ямину-то… Чуть было не потоп…
- Кто ты таков? - сердито спросил Быков. - Как ты сюда попал?
Незнакомец наконец поднялся на ноги, и Юра сквозь стекло помятого шлема увидел крошечное личико с красными веками, ввалившимися щеками, в рыжей жесткой неопрятной щетине.
- Простите великодушно, - сипло сказал незнакомец и поклонился. - Приятно встретить соотечественника. А мы молокане, вот понес черт на небеса за кладами. Камушки мы ищем. Камушки.
- Вербованный?
- Нет, сами по себе мы. Ни от кого, значит, не зависим.
- Аутсайдер, - брезгливо сказал Василий.
- Точно, аутсайдерами мы ищем, сами по себе. Ой, да что же мне теперь делать? Как же я теперь-то? А? И на что вы спасли меня?
У него началась настоящая истерика, и потребовались две здоровенные плюхи от разозленного Василия и глоток алкоголя из походной аптечки в вездеходе, чтобы это странное чудовище пришло в себя и рассказало о том, что произошло.
Под кровавым небом Венеры, на черном песке Урановой Голконды, в двух шагах от гигантского предприятия, где гением человека богатства чужой планеты уходили на питание Земли, прозвучал унылый и пошлый рассказ, напомнивший пошлейшие времена "золотой лихорадки" - рассказ об обмане, о предательстве, о годах, прожитых впустую, о мечте разбогатеть и открыть свое дело…
- Дурак, - сказал безжалостный Василий.
Человечек вдруг взорвался.
- Ты меня не дурач! - завизжал он. - Молод еще дурачть-то! Молоко еще… Ты мне скажи, что делать? Полгода я здесь гнил, а теперь ограбили, по миру пустили подлецы! На мои кровные, на пот мой и кровь мою жить в роскошестве будут, а я что? Подыхать здесь? Да?
- Дурак, - убежденно повторил Василий. - Иди к нам работать. Денег у нас, правда, не платят, так ведь жить как человек будешь.
Быков молчал, с брезгливым равнодушием глядя поверх головы подонка. Михаил Антонович вздыхал. Юра с изумлением заметил у него на добрых глазах слезы. "Жалеет эту мразь?" - подумал он.
Человечек неожиданно успокоился.
- Нет уж, - сказал он. - Этак не пойдет. Это уж вы, коммунисты, работайте без денег. А я еще так поживу. У меня кое-что еще есть. - Он хвастливо похлопал себя по груди, затем испуганно замолк, искательно улыбнулся Быкову и сказал: - Спасибо вам за спасение, добрые люди. Спасибочка. А я уж теперь пойду. Может, мне еще пофартит.
Он попятился, кланяясь, затем повернулся и торопливо зашагал прочь. Быков стоял, расставив ноги, смотрел ему вслед, и багровые отсветы ползали по его неподвижному лицу. Затем он резко повернулся к Михаилу Антоновичу. Михаил Антонович стоял с непередаваемо печальным выражением лица. Быков сказал сквозь зубы:
- Ничего подобного, Михаил. Мы это делали не для них. Это так, отходы. Издержки производства.
Все помолчали. Затем Юра тихонько спросил:
- Что это значит - пофартит?
Василий уверенно ответил:
- От слова "фартук". Наберу, мол, полный фартук драгоценностей.
Б.Стругацкий
ГОД ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ
В свете фонарей падали с темного неба крупные снежинки, и было тепло и тихо. Здесь всегда было тихо и спокойно, даже ранними вечерами, только у подъезда клуба ВМА толпились молодые люди в длинных шинелях, да по площади бегали мальчишки, мокрые от снега.
Они условились встретиться в восемь, а было еще без четверти, и Григорий некоторое время постоял у афишной тумбы, читая, что в каком театре идет. Он терпеть не мог театра, но давно решил, что на этот раз надо обязательно сходить куда-нибудь с Валькой, хотя знал, что потом будет плеваться и поносить театральных критиков вообще и Мишку Шмидта в частности. Он подумал, что надо бы навестить Мишку и рассказать ему про его однофамильца из Баварии, Вольфганга Шмидта. Как тот все жаловался, что в Гвадалахаре нет пива, а потом под Торихой ему удалось подбить штабную машину, и в машине оказался целый ящик с пивом. Ящик был оцинкован, на нем, уткнувшись головой, лежал толстый майор с перебитым позвоночником. В ящик натекло крови, но Шмидт, отпихнув труп, стал доставать бутылку за бутылкой и передавать бойцам. Он таскал бутылки по три-четыре каждой рукой, из машины торчал его зад в брезентовых штанах, на каждой ягодице было по дыре, и из дыр торчали клочья серого от грязи белья. Бойцы подхватывали бутылки и тут же пили, отбивая горлышки, и мне тоже досталась бутылка. Стекло было в крови, пиво оказалось теплым, но оно было вкуснее, чем вода из Эбро - желтая, холодная, провонявшая мертвечиной.
Григорий взглянул на часы. Было ровно восемь. Сашка сказал, что будет дома ровно в восемь, а если не в восемь, то ровно в десять. Он и раньше назначал так свидания, даже девчатам, и те не обижались. Потому что догадывались, наверное, какая у него работа. Сашка не любил рассказывать, где он работает и чем занимается, но все его знакомые рано или поздно узнавали об этом. Он просил, чтобы про него говорили, будто он милиционер, но Григорий обычно рассказывал знакомым, что Сашка - завмаг, "знаете, булочная на углу Финляндского и Астраханской". "А-а…" - говорили знакомые разочарованно. Сашка был больше похож на боксера, чем на завмага.
Сашкина квартира была на третьем этаже, и окна были освещены. Григорий шагнул на мостовую, чтобы перейти улицу, но тут подкатила эмка, гуднула и остановилась, загородив дорогу. Из эмки вылез плечистый парень, открыл капот и полез в мотор. Снег все падал, теплый, мягкий, совершенно ленинградский снег, кружился вокруг матовых шаров фонарей, опускался на лицо и на ресницы. Григорий протянул руку, и на ладонь опустились мохнатые снежинки. Ручной снег, подумал Григорий. Он обошел эмку, перешел улицу и вошел в вестибюль. В вестибюле топилась большая, зеленого кафеля печь, было светло и тепло, и было приятно подниматься по лестнице и знать, что тебя ждут, и завтра будут ждать - уже в другом месте и другие люди, и послезавтра и еще долго-долго, месяца два. Два месяца приятных обязанностей, исключительно приятных обязанностей и хорошей работы, и работать есть над чем, и приятно думать, что эта работа сейчас нужна, потому что на Эбро не так уж много журналистов, и большинство из них пишут ерунду, ставят все вверх ногами - чаше не по злобе, а по глупости. Просто не видят главного - классовая глупость, они считают, что человек - всего лишь человек, и переубедить их невозможно, да, наверное, и не нужно…
Сашка стоял на стремянке и копался в дверном звонке.
- Здравствуй, завмаг, - сказал Григорий.
Сашка взглянул сверху вниз, спрыгнул и сказал:
- Здравствуй, испанец.
- Салюд, камарада, - сказал Григорий, и они обнялись и стали хлопать друг друга по спине.
- Жив, жив, писака, - приговаривал Сашка. - Жив, старый хрен…
Они отпустили друг друга, и Сашка сказал:
- Заходи, раздевайся и кури. Я сейчас…
У него стало какое-то другое лицо -какое-то немного обрюзглое, немного старое, немного нездоровое, но глаза были теплые, кожа по-прежнему смуглая, и у него была прежняя боксерская челюсть.
- Заходи, заходи, нечего меня разглядывать. - Он втащил Григория в прихожую, а сам снова забрался на стремянку. - Там Олег сидит, - сообщил он со стремянки.
- Да ну! - Григорий торопливо стащил пальто, смотал с шеи шарф и бросил шапку на столик у дверей. Он пошел прямо в гостиную. Там сидел тощий и бледный Олеги курил трубку. На столе стояла всякая закуска и две бутылки с коньяком.
- Ого-го! - заорал Олег и вскочил, распахивая руки. - Писатель!
Они обнялись.
- Рассказывай, - сказал Олег.
- Да ну тебя к черту, - сказал Григорий. - Я тебя столетне видел. Ничего не хочу рассказывать.
- Чесать, где чешется, и слушать друга, вернувшегося из дальнего путешествия, - сказал Олег. Он очень любил Пруткова.
Они сели рядом на диван, и Григорий закурил, рассматривая Олега, комнату и вообще все. Он очень любил эту комнату. Здесь всегда было хорошо и уютно, хотя и не всегда чисто. И здесь ничего не менялось.
- Ты будешь рассказывать? - осведомился Олег.
- Потом. Дай отдышаться.
- Тогда будем коньяк пить. Сашка! Иди коньяк пить! Ты худой стал, как мощи. Не женился?
- Нет.
- Эх ты, старый хрен. В Испании - и не женился! Смотри, опоздаешь…
- Жениться, Олег, никогда не поздно и всегда рано, - сказал Григорий вдумчиво.
- Не жрешь по утрам, я думаю.
- Не жру.
- То-то и оно.
- Что "то-то и оно"?
- Да вот это самое.
- А конкретнее?
- Заработаешь язву.
- Аналогичный случай был в Пензе, - сказал Григорий.
- Ладно, дело твое, - сказал Олег. - Но учти, что язва желудка состоит в том, что желудок, не получая питания, начинает переваривать сам себя.
- Есть еще такая болезнь - волчанка, - сказал Григорий. - Ты на себя посмотри, мыслитель. Сеченов. Пастер. Тебя ведь анфас не видно.
- Я истощен наукой, - сказал Олег.
- А, - сказал Григорий. - Противоестественная любовь.
- Понаблюдай-ка, братец, десять ночей подряд - похудеешь.
- Я наблюдаю круглые сутки, - сказал Григорий важно. - Я наблюдаю жизнь.
- Ну и как жизнь?
- Да так. День живем, неделю хочем.
- Тьфу на тебя, - сказал Олег и заорал: - Сашка! Пора коньяк пить!
Ни черта здесь не меняется, думал Григорий, осматриваясь. Все то же. Э, а это кто? Здесь раньше висел Ягода… Ну ясно, он его снял. Нехорошая история. А кто же это?
- Сашка! - крикнул он, - Кто это у тебя на стене?
Было слышно, как Сашка ломится со стремянкой в переднюю.
- Эх ты, деревня, - сказал Олег. - Это Ежов.
- А, - сказал Григорий. - Ясно.
Вошел Сашка. Они сели за стол и подняли по первой.
- За Испанию, - сказал Олег.
- За Испанию, - повторил Григорий с удовольствием.
Они чокнулись и выпили. За Испанию я могу выпить сколько угодно, сказал Григорий. А как там дела? - спросил Олег. У него сразу широко раскрылись глаза. Не очень важно, сказал Григорий. Правда? Да, неважно. Трудно очень. А как же "но пасаран"? - сказал Олег расстроенно. Очень трудно. Все правильно, но очень трудно. Сволочь Франция, сказал Олег. Задержали оружие. Сволочи.
Сашка молча разлил коньяк.
- Теперь выпьем за встречу, - предложил Олег. - И чтоб не последнюю.
- Самый хороший тост - первый, - сказал Григорий. - Но все равно, выпьем…
Они выпили, и Олег стал есть шпроты прямо из банки. Сашка налил себе еще одну и выпил. Потом снова налил всем.
- Я рад, что ты жив, Гриша, - сказал он. - И давайте поговорим про что-нибудь веселое.
Олег оживился.
- Слыхали? - сказал он. - У нас в Пулкове раскрыли банду. Целая организация. Вот сволочи! И вес маститые, пузатые… Такая дрянь!
- Поговорили про веселое, - сказал Сашка и выпил. Он был всегда такой - с ним было трудно разговаривать. Но обычно он расходился после пятой-шестой рюмки.
- Арестован Черепанов, - продолжал Олег, - Пересветов, Иванов - директор. Еще человек пять рангом поменьше. И подумать только - ведь известные ученые, в почете… Все им было дано, все - работайте только! Что им, хуже чем при царе, что ли, было? И главное - притаились, тихие. Никто ничего не знал, не подозревал даже.
- Я думаю. Иванов - это же мировое имя, - сказал Григорий.
Олег перестал жевать и задумчиво поглядел на него.
- Нет, - сказал он. - Иванов - это, я думаю, ошибка. Он, по-моему, хороший человек. Я думаю, его выпустят, когда разберутся. Ведь без ошибок нельзя, я понимаю… - Он поглядел на Сашку. Сашка выпил.
- Лес рубят - щепки летят, - сказал Олег. - Ничего не поделаешь. Лучше пусть пострадают несколько невиновных, чем останется какой-нибудь притаившийся гад. Это верно Сталин сказал насчет моста.
- Да, - сказал Григорий. - Здесь зевать не приходится. В Мадриде пятая колонна, стреляют из-за угла, саботируют, шпионят. Говорят, их расстреливают.
- Душить без пощады, - сказал Олег яростно. Он был уже готов. - У нас здесь тоже пятая колонна. И еще страшнее. Потому что тихие и высоко-сидящие.
Сашка выпил еще рюмку и сказал:
- А как Валечка?
- Ничего, спасибо, - сказал Григорий.
- Рада?
- По-моему, рада. А ты с ней давно не виделся?
- Давно, - сказал Сашка. - Полгода, наверное. Она приходила к нам в клуб танцевать. Был с нею какой-то хмырь, но я к нему пригляделся и не стал его уничтожать. Недотепа. Никаких шансов.
- С-слушай, - сказал Олег. - Р-рскажи что-нибудь, Гришка. Черт, что вы все такие засекреченные?
- А как насчет источников свечения звезд? - осведомился Сашка.
- Что? - сказал Олег.
- Как там со звездами? Почему они, подлые, светят, но не греют?
- Цикл Бете, - сказал Олег и икнул.
- Все ясно, - сказал Григорий. - Вопросов нет. Есть два новых анекдота.
- Трави, - потребовал Сашка.
Григорий стал рассказывать, но у него получилось плохо. Он услыхал эти анекдоты полгода назад в батальоне Линкольна. Их рассказывал один славный парень, даже не парень, а мужик с седой головой, коммунист из Буффало. По-английски эти анекдоты звучали очень хорошо, но по-русски была трудно подобрать подходящие слова. Сашка кривовато усмехался, а Олег икал и говорил вежливо: "Н-ничего… Н-ничего себе…"
Тогда Григорий взял и рассказал, где он услышал эти анекдоты и кто их рассказывал. Это было под Бриуэгой. В каменной лощине горела танкетка, и красный огонь освещал трупы, темными мешками валявшиеся поодаль. Они сидели за огромным валуном, жадно курили, и Григорий все думал: на кой черт меня принесло сюда, на кой черт. В руках у него был карабин с горячим стволом, и было тихо, только трещало и шипело в танкетке, а фашисты только что откатились и теперь готовились к новой атаке. Тут парень из Буффало докурил окурок, выругался по-русски, очень забавно, и рассказал подряд оба анекдота, а когда вокруг отсмеялись - смеялись почти все - вдруг запел очень энергично, но немузыкально:
Иф э-боди кисс э-боди,
Вуд э-боди край?
Иф э-боди лав э-боди,
Вуд э-боди дай?
После следующей атаки мы снова собрались за этим валуном и пили из фляжек, содранных с убитых мятежников, но парня из Буффало уже не было.
- Эх, - сказал Олег тоскливо. - Сижу тут, как старое дерьмо… Ну кому все это нужно - Дзета Пупис, Бета Лиры… Дерьмо. Я туда хочу!
- Там убивают, - сказал Григорий. Он сказал это просто так, механически. Он не хотел стращать или хвастаться. Ему вдруг стало нехорошо - там убивают, а он здесь сидит уютно и спокойно и пьет коньяк, когда там так нужны люди. Просто люди - руки с винтовкой и ясная душа. Там все были честные, даже анархисты…
- Я большевик, - упрямо сказал Олег. - И сижу тут как дерьмо. Безо всякого толка и пользы. Наше место там!
Сашка сидел, откинувшись, и медленно тянул коньяк. Теперь он пил из стакана.
- Все на свете проморгал, - продолжал Олег. - Перед Черепановым ходил на полусогнутых, а он враг. Где наши глаза были?
- Ну, этим заняты те, кому следует, - сказал Григорий.
- В-верно! Я тоже так думаю! Сталин знает, что делает. Раз не объявляют поголовный набор добровольцев в Испанию, значит, этого делать нельзя…
- Да. Нельзя, пожалуй.
- Там люди сидят поумнее нас с тобой, - сказал Олег. Он тяжело поднялся и пробрался к окну. - Мать честная, ясно! Мне ехать надо, ребята… Н-наблюдать надо!
- Ладно, - сказал Сашка. - Ложись и спи. Ехать ему надо. Тазик принести?
- Иди ты в штаны… Мне ехать… Н-наблюдать…
Олег пошел кругом по комнате, придерживаясь за мебель.
- Где мое пальто?! - заорал он.
Сашка встал, взял его за плечи и усадил, а затем уложил на диван.
- Дрыхни, астрономия, - сказал он.
- Й-эхать!..
Олег заснул и сразу захрапел. Сашка вышел и вернулся с тазиком.
- Среди ночи непременно поблюет, - сказал он.
- Н-на пол, - сказал Григорий Олеговым голосом.
Сашка сел и вылил остаток коньяка себе в стакан.
- Теперь рассказывай, - сказал он.
- Сначала скажи, что с тобой. Ты устал?
- Конечно, - сказал Сашка.
- Неприятности?
- Нет, - сказал Сашка. Он выпил и весь скривился, как от дряни.
- Ну хорошо, - сказал Григорий. - У тебя карта есть?
Сашка снова поднялся и принес свернутую в рулон большую немецкую карту Испании. Они сдвинули посуду и расстелили карту, прижав по углам пустыми стаканами.
- Вот где они, - сказал Григорий.
Сашка засопел.
- Что же это, - сказал он. - Это же значит…
- Да, - сказал Григорий.
- Что же это, - повторил Сашка. - Что же это…
- Я еще надеюсь вернуться, - сказал Григорий. - Я хочу быть там до конца. К чертовой матери, Сашка, ты это пойми… Я там как за родную землю дрался, как за Ленинград… После гражданской - это первый настоящий бой за советскую власть…
Они долго молчали. Потом громко зазвенел звонок, и Григорий вдруг увидел, как лицо Сашки стало серым. Наступила тишина, только тихонько храпел Олег на диване. Снова зазвенел звонок.
- Спокойно, - сказал Сашка. - Это за мной. Ты, главное, спокойно… - Он схватил Григория за руки и крепко стиснул. - Ты, главное, спокойно…
Звонок.
Сашка сидел неподвижно и только быстро шарил глазами по стенам.
- Спокойно… Я через два дня вернусь… Максимум, через три…
Он вскочил и бросился в прихожую. В двери начали стучать. Что-то с грохотом повалилось в прихожей, и Григорий услыхал высокий незнакомый голос:
- Живой не дамся!..
Щелкнул замок. Стало тихо. В прихожей заговорили вполголоса, хлопнула дверь, и вернулся Сашка. Он был совершенно белый, с белыми вытаращенными глазами. Он держал обеими руками телеграмму, в правой руке у него трясся наган.
- Почтальон, - сказал он, усмехаясь. - От мамы. Беспокоится, что не пишу.
Он посмотрел на наган и сунул его в карман пижамы.
- Здорово я его напугал, - сказал он.
Григорий молчал.
................
Спать хотелось невыносимо. Только спать, и больше ничего Не было больше ни тоски, ни ярости. Глаза сами собой съезжались к переносице, веки опускались, точки и крапинки на серой стене таяли и расплывались. И сейчас же возникала смеющаяся Валькина мордочка… Медленные снежинки в свете фонарей… Большая карта Испании - немецкая карта - и заскорузлый палец баварца Шмидта чертил грязным ногтем кривые линии поперек голубой ленты Эбро… Что там было, на Эбро? Что-то очень плохое или хорошее - надо только подумать и вспомнить. Но думать не хочется. Хочется спать.
Григорий качнулся и ударился лбом в стену. Следователь спокойно сказал:
- Стоять смирно, ты…