- Заходите, заходите, пожалуйста, товарищи! - приветливо кивает им Леонид Александрович. - В тесноте да не в обиде, как говорится. А роман ваш я действительно читал.
- И он вам, в самом деле, понравился?
- Я не берусь судить о нем с чисто литературных позиций, но мне думается…
И тут завязывается научный спор, в пылу которого участники его забывают не только о бутербродах Вари, но и о принесенном проводником чае.
- Я не буду спорить с вами о возможности небелковой материальной основы жизни. Допускаю даже азотную планету… - пытается высказать свою мысль Кречетов, но его сразу же перебивает Русин:
- Но тогда моря и океаны заполнятся ведь жидким аммиаком!
- Ну и что же? - набрасывается на него Семенов. - Это ведь только на Земле господствует кислород, а во всех внешних планетах солнечной системы, начиная с Юпитера, азот. Зато метеорология азотной планеты куда благоприятнее нашей кислородной, жидкая фаза которой имеет значительно меньший молекулярный вес, чем средний молекулярный вес земной атмосферы. Поэтому-то и неспокойна наша атмосфера, насыщенная парами воды. А небо азотных планет должно быть вечно безоблачным, без гроз, дождей и снегопадов…
- Я же и не спорю с этим… Я не против такой возможности, - удается, наконец, произнести несколько слов профессору Кречетову.
И снова взволнованный голос Алексея Русина:
- И вы допускаете жизнь на такой планете?
- Он допускает. Об этом свидетельствует его роман, - подтверждает Кречетов. - Но и я готов допустить на такой планете только какую-то низшую форму жизни…
- А я нет! - упрямо трясет головой Русин. - Не может быть никакой жизни на такой планете!
- Ну вот, снова ограничение! - сокрушенно разводит руками Омегин.
- А я не понимаю, почему Русин допускает жизнь только на белковой основе, а не на кремниевой? Вы же не против иных форм жизни, профессор? - спрашивает Фрегатов.
- В принципе не против. Биология живых существ должна, видимо, определяться химическим составом планеты. А поскольку нет пока достаточной ясности в характеристике живой материи, воссоздание биологии какой-нибудь иной, чем наша, планеты лежит, конечно, в области смутных догадок.
- То есть в области фантастики! - смеется очень довольный этим заявлением профессора Омегин, убежденный сторонник смутных догадок.
- Да, в какой-то мере, - соглашается с ним Кречетов.
- Не будем спорить сейчас о степени смутности наших догадок в научной фантастике, - предлагает Фрегатов, - но в допущении возможности жизни на азотной планете нет ведь ничего антинаучного.
- Ну, а как же могла она там возникнуть? - спрашивает Русин. - Как осуществлялась на ней миграция химических элементов? Если мы исключаем из этого цикла господа бога, смыслящего в химии, то кто помог "встретиться" там химическим элементам, которые образовали затем органические вещества, на основе которых…
- Ну, знаешь ли, если еще и в такие детали вдаваться в научной фантастике!.. - почти возмущенно восклицает Омегин.
- А может быть, мы все-таки будем завтракать? - робко предлагает Варя, протягивая спорщикам бутерброды.
Чувствуя, что Варе не очень интересен, а может быть, даже и неприятен этот спор, Алексей готов прекратить его, хотя он так полон протеста, что и есть уже не хочет. А Фрегатов не только не отказывается от бутерброда, но и откусывает от него большую его половину, не собираясь, однако, прекращать полемику.
- Вас смущает, что на азотной планете не будет дождей и рек, а жидкий аммиак во впадинах ее коры окажется слишком спокойным? - обращается он к Русину. - А почему бы не допустить, что химические элементы такой планеты "встретятся" в нужных сочетаниях в результате одних лишь тектонических явлений?
- Но ведь это будет совсем уж исключительный случай…
- Да, но в условиях неограниченного времени и планет, которыми располагает такой экспериментатор, как природа…
- Да, да, - утвердительно кивает Кречетов. - Теория вероятности допускает это. Допустим и мы, что жизнь на такой планете возникла. А что дальше? Каково ее дальнейшее развитие? На вашей идеальной планете, товарищ Семенов, отсутствует ведь даже наклон ее оси. А это исключает смену времен года и необходимость живых существ приспосабливаться то к летней жаре, то к зимнему холоду. И как же вы не понимаете, что именно "неидеальность" нашей планеты, ее дождливое, грозовое небо (кстати, не забывайте о роли грозы в возникновении жизни!), ее суровые зимы и летний зной как раз и вынуждали живые существа приспосабливаться к условиям, а следовательно, и совершенствоваться.
- Но возможны ведь и другие стимулы эволюции живых существ, - не очень уверенно произносит Семенов.
- А какие? Вы в своем романе даже не намекаете на них.
- Может быть, действительно прекратим на этом полемику? - неожиданно предлагает Фрегатов.
На сей раз никто не возражает.
23
В Гагру они прибывают рано утром. У подъезда светлого, типично южного вокзала их уже ждет автобус Литфонда. Минут через пятнадцать он почти битком наполняется литераторами, членами их семей и чемоданами. Из знакомых, кроме приехавших вместе с ним фантастов, Русин узнает еще человек пять москвичей, остальные либо из областных отделений, либо из республиканских союзов писателей. И конечно, как всегда, кто-нибудь, никакого отношения не имеющий не только к Союзу писателей, но и к литературе вообще, но по самой официальной путевке. Факт этот более, пожалуй, фантастический, чем некоторые произведения фантастов, ибо никто из администрации Литературного фонда просто не в состоянии дать этому объяснение.
Несмотря на тряску и шум, в автобусе сразу же завязывается оживленный разговор. Кто-то интересуется погодой и температурой моря, кто-то ценами на фрукты, а очень смуглый человек явно кавказского типа, оказавшийся местным жителем, вдруг заявляет:
- А знаете, дорогие курортники, нас ведь вчера тряхануло.
- То есть как это - тряхануло? - недоумевает пожилой писатель, сидящий с ним рядом.
- Что такое землетрясение, знаешь? Вот оно и тряхануло.
- Да быть этого не может! - восклицает писатель. - Каждый год сюда езжу и не помню, чтобы хоть раз было такое.
- Сами удивляемся, - пожимает плечами местный житель.
- В самом деле, очень странно, - замечает и Семенов. - Район тут не такой уж сейсмический…
- А чего вы удивляетесь? - перегибается к ним с переднего сиденья Фрегатов. - В каком-то справочнике по Кавказу я прочел, что "геологическая молодость горнообразовательных процессов, создавших современный рельеф Кавказа, проявляется в ярко выраженной сейсмичности и в настоящее время".
- Спасибо за цитату, - усмехается Омегин. - Утешил, называется!..
- А справка, между прочим, достоверная, - подтверждает сидящий рядом с Омегиным пожилой литератор из Еревана. - Кавказские горы действительно очень еще молодые. У нас в Армении особенно сейсмичен район между Ереваном и Араратом. Он так и называется - Араратской группой очагов. А в полосе Черноморского побережья - это районы Анапы, Туапсе, Сочи, Сухуми, Поти и Батуми.
- А Гагра? - с тревогой в голосе спрашивает какая-то женщина с ребенком.
- Тут это очень редкое явление, - успокаивает ее ереванец.
Алексей все посматривает на Кречетова, который не произнес пока ни слова, но по всему чувствуется, что очень внимательно прислушивается к разговору. Русину кажется даже, что он встревожен чем-то. Продольные складки на его лбу стали заметно резче, сузились чуть-чуть и глаза.
"С чего бы это?… - недоумевает Алексей… - Не испугался же он…"
- Простите, пожалуйста, товарищ, - обращается вдруг Кречетов к местному жителю, сообщившему о землетрясении. - Вы не помните, когда это было?
- Как не помнить - хорошо помню. Около двух часов это было. Как раз перед обедом. Я тут у вас в Литфонде на кухне работаю. А когда тряхануло, у меня в руках противень с соусом был, ну, я и плеснул его на халат шефа. Знаете, что потом было? Хуже, чем само землетрясение!
Все невольно смеются. Это разряжает обстановку, порождает шутки, воспоминания подобных же случаев. А Кречетов даже не улыбается. Он достает записную книжку и торопливо листает ее. Это не ускользает от внимания Русина. Связь между сообщением о землетрясении в Гагре и беспокойством профессора Кречетова теперь кажется ему несомненной.
В вестибюле центрального корпуса Дома творчества прибывших встречает сестра-хозяйка и приглашает в кабинет директора. Директор очень вежлив, приветлив, но сдержан. Он знает, что сейчас предстоит самый драматический момент его деятельности - распределение комнат. Он уже не раз слезно просил делать это в Москве, но там тоже понимают, что сие такое, и не хотят "ущемлять" его прав.
С трепетом протягивает он руку к путевкам протиснувшегося к нему ближе всех полумаститого москвича, и сухощавое кавказское лицо его покрывается заметной бледностью.
Более четверти часа длится эта неприятнейшая процедура распределения комнат, и конечно же, никто не остается довольным. Даже тот полумаститый, которому досталась самая лучшая угловая в приморском корпусе на втором этаже. А Русин доволен. И не потому, что он тоже получил комнату в приморском корпусе (правда, на первом этаже и к тому же над котельной), а по той причине, что рядом с профессором Кречетовым.
Спустя еще полчаса удается устроить и Варю неподалеку от Дома творчества. Профессор очень доволен, а Варя просто в восторге - она ни разу еще не бывала в таких домах с отдельными комнатами и лоджиями, выходящими на море. В штормовую погоду брызги от волн иногда перелетают тут даже через высокий барьер.
- Нравится тебе? - спрашивает Варю Леонид Александрович, хотя и так видит, что ей все нравится.
- О, тут прекрасно! - восклицает Варя.
- Вот и будешь находиться у меня, сколько захочешь.
- Я бы и ночевала тут в лоджии…
- Нет, ночевать будешь на той квартире, которую мы сняли. А тут, как говорится, "не положено". А бояться тебе нечего. Мне твою хозяйку сам директор порекомендовал. Да и я за тебя вполне спокоен, раз тут, в Гагре, нет твоего неандертальца.
- Неандертальца? - удивляется Варя, но, вспомнив, что дядя называет так Вадима, густо краснеет. - Ну, почему вы так о нем, дядя Леня?
- Сам не знаю, - смеется Леонид Александрович. - Такое впечатление он на меня производит. А какого ты мнения об Алексее Русине?
- Не знаю даже… Очень уж серьезный какой-то…
- А тебе, значит, несерьезные больше нравятся?
- Ну, почему вы это решили, дядя Леня? - надувает губки Варя.
- По этому неандертальцу твоему… Ну ладно, ладно! - снова смеется Леонид Александрович. - Пошли на пляж! Смотри-ка, там уже почти все фантасты.
Из лоджии им видно, как Фрегатов, Семенов и Омегин раскладывают на пляжной гальке свои поролоновые матрасики.
- Уж очень они шумные, эти фантасты… - морщится Варя. - Не говорят по-человечески, а все спорят.
- Тебе, значит, скучно с ними?
- Да, не весело, - простодушно признается Варя. - Этот, Омегин, кажется, еще ничего… А остальные…
- Ну да, я так и знал, что Омегин тебе понравится, - усмехается Леонид Александрович.
- Почему же?
- У него есть что-то общее с твоим неандертальцем… Ну, все! Больше не буду. Даю слово! И пошли!..
Но в это время в их дверь раздается деликатный стук.
- Войдите! - кричит Леонид Александрович, почти не сомневаясь, что это Русин. Но в дверях показывается широкоплечий молодой человек в морском кителе.
- А, Виктор Тимофеевич! - весело восклицает Леонид Александрович. - Уже разыскали, значит? Ну и оперативность! Даже дорожную пыль не даете смыть…
- Да что вы, профессор…
- Ладно, ладно, шучу! С пылью еще успеется. А ты, Варя, не жди меня, иди сама, я задержусь немного. Вот познакомьтесь, - кивает он молодому человеку, - это моя племянница Варя. А этот богатырь - кандидат наук Виктор Тимофеевич Пронин.
- Ну, как у вас тут? - спрашивает он Виктора Тимофеевича, когда Варя уходит. - Экспериментировали вчера?
- Экспериментировали, Леонид Александрович. А как это вы догадались?
- А ко мне вы прямо со своего "Наутилуса"? - не отвечая, снова спрашивает его профессор.
- Да, с батискафа.
- Прямо к берегу на нем причалили?
- Да нет, он в открытом море, а сюда я на моторке. Вон к тем камням пришвартовался. Семен Михайлович послал меня узнать, когда вы…
- А я сейчас. Вот только ключ передам Варе.
- Но ведь вы же не отдохнули с дороги…
- У меня почти целый месяц впереди.
24
Корнелий с Вадимом прилетели на Кавказ самолетом на день раньше профессора Кречетова и поселились на окраине Старой Гагры. Им еще вчера удалось раздобыть моторную лодку, на которой они курсируют теперь вдоль пляжа Литфонда, держась на таком расстоянии, чтобы рассматривать его с помощью оптики. Этим занимается лично Корнелий, вооруженный мощным двенадцатикратным морским биноклем. Профессора Кречетова неоднократно видел он, когда тот приходил к Вариному отцу, не сомневается к тому же, что на пляже будет он в обществе Вари. Пока, однако, ни Вари, ни Леонида Александровича ему не удается обнаружить.
- Зря мы так рано… - ноет Вадим. - Да и не пойдут они на пляж сегодня. Устали, наверно, с дороги.
- Устали! - усмехается Корнелий. - Ты не видел разве, какой профессор здоровяк? Да и Варя не усидит, а одну он ее на море не отпустит.
- Но не видно же их нигде. Смотри, сколько народу на пляже - видать, вся писательская братия вывалила, а их все нет. Небось полно всяких литературных знаменитостей. Будут теперь вокруг Вари увиваться…
- Можешь не волноваться, знаменитостей пока что не видно. Во всяком случае, ни Федина, ни Симонова телескоп мой не обнаружил. Да и вообще знаменитости в эту пору сюда не ездят. Они сейчас в Дубултах или Коктебеле. Это уж я точно знаю. У них не тот возраст, чтобы отдыхать, а тем более творить тут что-нибудь в этом июльском пекле. Они сюда в сентябре или октябре…
- Ну, а те, что помоложе! Евтушенко, например?…
- Этот может. Вон, кстати, какой-то длинный парень, очень на него похожий.
- Брось разыгрывать!..
- Чего разыгрывать? Определенно, это он! Теперь как начнет читать Варе свои стихи! Что тогда в сравнении с ним ты со своими лошадиными остротами?
Вадим пытается вырвать у Корнелия бинокль, но глава корпорации так отталкивает его, что он чуть из лодки не вываливается.
- Да не лапай ты этот хрупкий инструмент, чертов буйвол! - ругается Корнелий. - Вон Варя в поле зрения. Спускается на пляж по лесенке. Сейчас и сам профессор должен появиться… Но нет, не видно что-то… Неужели она одна? Как же это он отпустил ее одну?…
- Дай же ты мне хоть на Варю-то посмотреть, - молит Вадим.
- А ты зачем сюда приехал? - рычит на него Корнелий. - Амурами заниматься? Ромео из себя изображать? У нас черт знает какой важности задача международного значения, а он… А ну, заводи мотор да подай чуть ближе к берегу.
Пока обиженный Вадим возится с мотором, Корнелий обнаруживает и Кречетова. Он тоже спускается на пляж и подходит к Варе, чтобы передать ей ключ от своей комнаты.
- Ну, наконец-то! - облегченно вздыхает глава корпорации. - Появился и дядюшка. Но что такое?… Он снова куда-то уходит… И не один, с ним какой-то морячок… Э, да это, видно, тот, что в моторке мимо нас недавно проскочил! Да что ты там возишься? Заводи скорее! Видно, профессора повезут куда-то…
Теперь Корнелий уже не отводит глаз от бинокля. Профессор в сопровождении широкоплечего моряка действительно садится в моторную лодку, причаленную к одной из глыб железобетона, оставшегося от старой набережной, разрушенной несколько лет назад свирепым штормом.
- Они берут курс на юго-запад, - сообщает Корнелий Вадиму. - Держись и ты этого направления.
- Так ведь у них моторка не чета нашей. Обгонят они нас в два счета…
- Ну и пусть обгоняют. Мы будем левее их держаться, поближе к берегу и на таком расстоянии, чтобы они не смогли нас рассмотреть. Могут заподозрить? Ну, это едва ли. Смотри, сколько разных лодок в море! Что ж тут подозрительного, что и мы совершаем морскую прогулку?
- А что толку!
- Как - что? Надо же знать, куда его везут. Моторка держит курс в открытое море, но не в Турцию же.
Пропустив лодку с профессором Кречетовым вперед и значительно правее, Корнелий осторожно наблюдает теперь за ним в бинокль.
- Ты смотри, Вадим! Видишь, что там впереди по курсу их моторки?
- Подводная лодка?
- Нет, Вадим, это не подводная лодка. Это, наверно, батискаф. Ну, в общем - подводный дирижабль для исследования морского дна на больших глубинах. Сбавляй ход! Нам не следует к нему приближаться. Да, по всему видно, что этот профессор серьезное что-то замышляет. Не зря, значит, американцы им заинтересовались…
А профессор Кречетов теперь уже на палубе батискафа. В сопровождении широкоплечего моряка он проходит в рубку и скрывается из виду.
- Интересно бы узнать, что у них там? - мечтательно произносит Корнелий. - Жора Диббль немалые бы деньги нам за это отвалил. Но туда нам даже с помощью твоей красотки не попасть…
- А ты лучше вон куда глянь, - толкает его в бок Вадим. - Видишь, моторка пронеслась? Она тут давно уже циркулирует. Не за нами ли наблюдает кто-то?…
Корнелий торопливо ловит моторку в поле зрения своего бинокля.
- На ней тоже двое, - сообщает он Вадиму. - И один из них с аквалангом. Значит, не за нами… За нами ни к чему с аквалангом. А вот не за профессором ли?
- Если за ним, то, значит, заранее знали, что он в подводный дирижабль будет спускаться, - заключает Вадим.
- Ну, это едва ли, - сомневается Корнелий. - Не может же не обратить на это внимание экипаж батискафа или пограничники.
- А тут еще и пограничники имеются?
- А ты как думал?
- Я в этом деле человек серый.
- Тебе это лучше знать.
- То-то и оно.
- Тогда, может быть, акваланг этот у них для отвода глаз? Поныряли с ним возле берега, а потом маханули подальше. Вроде проветриться, а на самом-то деле за нами…
- Да, возможно… Скорее всего - мерещится нам все это.
- На нервной почве, - ухмыляется Вадим.
- Нечего зубоскалить! Глянь лучше на моторку, что профессора привезла. Не уходит. Значит, он сюда ненадолго, и нам нужно поторапливаться.
- Куда поторапливаться?…
- К Варе. Давай поскорее к берегу и дуй к ней галопом! Говори, что хочешь. Клянись в любви, уверяй, что не смог без нее в Москве и дня прожить, что… В общем все, что только в голову взбредет, лишь бы только она поверила, что ты сюда из-за нее. Не сомневаюсь, что ей должна понравиться такая безумная любовь.
- Да ты что? - дико таращит глаза Вадим. - За кого меня принимаешь? Да я сроду никому ни в какой любви не объяснялся! Противно это…
- А как же твои победы?
- Ну, так это у меня без особых церемоний…
- Но тут необычный случай и придется с "церемониями". А для этого нужно было в свое время не только в киношку, а и в театр и в оперу заглядывать, стихи читать.
- На колени еще, может быть, перед нею?…