И тут мы увидели нечто ещё более странное. Попробуйте прищуриться, сильно сжимая веки, и вам покажется, что предмет, на который вы смотрите, начинает двоиться: от него как бы отделяется копия и уплывает куда-то в сторону. То же произошло и со всей обстановкой самолёта, со всем тем, что было в поле нашего зрения. Я не смутно, а вполне отчётливо видел - а потом узнал, что и каждый видел, - как от нашей кабины со всем её содержимым начал отделяться её дубликат с полом, окнами, креслами и пассажирами, отделился, поднялся на полметра и поплыл в сторону. Я увидел себя самого, Тольку с гитарой, Лисовского, увидел, как Лисовский попытался схватить своё уплывающее повторение - и схватил только воздух; увидел уже не внутренность нашей кабины, а её наружную стенку и то, как эта стенка прошла сквозь действительную стенку, как последовало за ней крыло, скользнувшее сквозь нас, как гигантская тень самолёта, и как все это исчезло, словно испарилось в воздухе. И всё-таки не исчезло, не испарилось. Мы бросились к окнам и увидели такой же самолёт, летевший рядом, абсолютно точную, словно серийную копию, и при этом совсем не иллюзорную, потому что оказавшийся расторопнее всех Лисовский всё-таки успел сделать снимок, а на снимке этом, впоследствии повсюду опубликованном, был чётко зафиксирован дубликат нашего воздушного лайнера, снятый с десятиметрового расстояния в воздухе.
К сожалению, то, что произошло позже, никто снять не успел. У Лисовского кончилась плёнка, а я вспомнил о камере слишком поздно, да к тому же она была в футляре и подготовить её к съёмке я бы всё равно не успел, настолько быстро, почти молниеносно, завершилось это воздушное чудо. Именно чудо: создателей его мы даже не видели. Просто в воздухе вокруг самолёта-двойника возник знакомый малиновый кокон, вытянулся, побагровел, из багрового превратился в лиловый и растаял. Ничего не осталось - ни самолёта, ни кокона. Только клубилась внизу по-прежнему облачная белая муть.
Помню, из пилотской кабины вышел наш шеф-пилот и робко спросил: "Может быть, кто из товарищей объяснит нам, что случилось?" Никто не отозвался, шеф подождал, потом сказал с обидной для нас усмешкой: "Что же получается, товарищи учёные? Необъяснимый феномен? Чудо? Чудес-то ведь не бывает". - "Значит, бывает", - ответил кто-то. Все засмеялись. Тогда спросил Лисовский: "Может быть, товарищ Зернов объяснит?" - "Я не Бог и не дельфийский оракул, - буркнул в ответ Зернов. - "Облака" создали самолёт-двойник - все видели. А как и зачем, я знаю не больше вас". - "Значит, так и написать?" - съязвил Лисовский. "Так и напишите", - отрезал Зернов и замолчал.
Заговорил он со мной об этом после посадки в Карачи, когда нам обоим удалось пробиться сквозь толпу встречавших самолёт журналистов: оказывается, наш радист ещё в пути послал радиограмму о происшедшем. Пока газетчики с фото- и кинокамерами атаковали команду самолёта, мы с Зерновым незаметно проскользнули в ресторанный буфет и с наслаждением заказали прохладительное. Помню, я о чём-то спросил его, он не ответил. Потом, словно отвечая не мне, а каким-то тревожившим его думам, сказал:
- Другой метод моделирования. Совершенно другой.
- Вы о "всадниках"? - спросил я.
- Привилось словечко, - усмехнулся он. - Повсюду привьётся. И у нас, и на Западе - вот увидите. А смоделировано было все по-другому, - прибавил он.
Я не понял:
- Самолёт?
- Не думаю. Самолёт, наверное, смоделировали полностью. И тем же способом. Сначала нематериально, иллюзорно, потом вещественно - вся атомная структура в точности. А людей - по-другому: только внешняя форма, оболочка, функция пассажира. Что делает пассажир? Сидит в кресле, смотрит в окно, пьёт боржом, листает книгу. Едва ли воссоздавалась психическая жизнь человека во всей её сложности. Да это и не нужно. Требовалась живая, действующая модель самолёта с живыми, действующими пассажирами. Впрочем, это только предположение.
- Зачем же было уничтожать эту модель?
- А зачем уничтожать двойников? - спросил он в ответ. - Помните прощание моего близнеца? Я до сих пор этого забыть не могу.
Он замолчал и перестал отвечать на вопросы. Только по выходе из ресторана, когда мы прошли мимо Лисовского, окружённого по меньшей мере десятком иностранных корреспондентов, Зернов засмеялся и сказал:
- Обязательно подкинет им "всадников". А те подхватят. И Апокалипсис приплетут. Будет и конь бледный, и конь вороной, и всадники, смерть несущие, - всё будет. Читали Библию? Нет? Тогда прочтите и сравните, когда время придёт.
Все предсказанное Зерновым сбылось в точности. Я чуть не подскочил на постели, когда вместе с телеграммами о появлении розовых "облаков" на Аляске и в Гималаях Дьячук прочёл мне перевод статьи адмирала Томпсона из нью-йоркской газеты. Даже высмеянная Зерновым терминология полностью совпадала с адмиральской.
"Кто-то метко назвал их всадниками, - писал адмирал, - и всё же не попал в яблочко. Это не просто всадники. Это всадники из Апокалипсиса - к такому сравнению я прихожу не случайно. Вспомним слова пророка: "…и вот конь бледный, и на нём всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над землёй - умерщвлять мечом, и голодом, и мором". Да простят мне американцы, что я прибегаю к терминологии, более приличествующей кардиналу католической церкви, чем отставному военному моряку. Но я вынужден сделать это: слишком уж беззаботно встречает человечество своих незваных гостей". Адмирала не интересовало, откуда явились они - с Сириуса или с альфы Центавра. Не волновала его и переотправка в космос земного льда. Пугали его двойники. Ещё в Мирном он выразил сомнение в том, что уничтожаются именно двойники, а не люди. Теперь эта же мысль получала уверенное и агрессивное выражение: "…двойники и люди как будто во всём идентичны. У них та же внешность, та же память, то же мышление. Но кто мне докажет, что идентичность мышления не имеет границы, за которой начинается покорность воле создателей?" Чем дольше я слушал, тем больше удивлялся фанатической предубеждённости автора: он возражал даже против нейтрального изучения и наблюдения, а требовал решительного изгнания пришельцев всеми доступными средствами. Статья заканчивалась совсем уже фантастическим предположением: "Если я вдруг изменю себе и откажусь от вышесказанного, значит, я двойник и меня подменили. Тогда повесьте меня на первом уличном фонаре".
Примечателен был не только смысл, но и самый тон этой статьи - панический и крикливый. Именно это и настораживало. Привыкших принимать на веру всяческую рекламную трескотню могла напугать всерьёз статья этого, видимо, неглупого, но явно предубеждённого человека. К тому же её могли использовать в своих целях недобросовестные люди и в политике и в науке. К чести адмирала, он не искал их поддержки и в арсенале антикоммунизма оружия не заимствовал.
Когда я изложил все эти соображения Тольке, он сказал:
- Статья адмирала - частность. Возникает совсем новая проблема. До сих пор, когда учёные или фантасты писали о вероятности встреч с иным разумом в космосе, их интересовал вопрос о дружеском или враждебном отношении этого разума к людям. А вот о возможности враждебного отношения людей к этому разуму никто и не думал. А ведь в этом проблема. Включи ночью транзистор - с ума сойти! Весь мир гудит, на всех диапазонах. И попы, и министры, и сенаторы, и гадалки - все в эфир лезут. Что там "летающие тарелки" - пшик! Здесь до запросов в парламентах дело доходит.
Что ж, об этом стоило задуматься. Толька иногда высказывался очень разумно.
11. ОНИ ВИДЯТ, СЛЫШАТ И ЧУЮТ
Проблема, заинтересовавшая Тольку, была затронута и на специальном совещании в Академии наук, где я присутствовал как автор заснятого мною фильма о пришельцах из космоса. Говорилось о многом, но, пожалуй, больше всего о природе феномена и его особенностях. Меня же это снова вывело на орбиту розовых "облаков".
На совещание я пришёл примерно за час до начала, чтобы проверить проектор, экран и звук: фильм демонстрировался уже с дикторским текстом. В конференц-зале я нашёл только стенографистку Иру Фатееву, о которой мне говорили как о будущем секретаре особой комиссии, проектируемой в связи с совещанием. И, между прочим, предупредили, что это кобра, полиглот и всезнайка. Спроси у неё, что получится, если смочить обнажённый мозг раствором хлористого калия, - она скажет. Спроси о четвёртом состоянии вещества - скажет. Спроси о том, что такое топология, - тоже скажет. Но я не спрашивал. Только поглядев на неё, я сразу всему поверил.
Она была в тёмно-синем свитере, с очень строгой, но абстрактной орнаментовкой, с тугим пучком волос на голове, но отнюдь не по моде девятнадцатого столетия, и в чуть дымчатых очках без оправы - узких прямоугольных стёклышках, - и всё-таки в очках, сквозь которые смотрели на вас умные, внимательные, очень требовательные глаза. Глаз, впрочем, я, войдя, не увидел: она даже не подняла головы, что-то дописывая в большом чёрном блокноте.
Я кашлянул.
- Не кашляйте, Анохин, и не стойте посреди комнаты, - сказала она, по-прежнему не смотря на меня, - я вас знаю и все о вас знаю, поэтому представляться не обязательно. Сядьте где-нибудь и подождите, пока я не закончу этого экспозе.
- Что такое экспозе? - спросил я.
- Не старайтесь показаться невежественнее, чем вы есть на самом деле. А экспозе совещания вам знать не обязательно. Вас туда не приглашали.
- Куда? - снова спросил я.
- В Совет Министров. Там вчера показывали ваш фильм.
Я знал об этом, но промолчал. Прямоугольные стёклышки повернулись ко мне. "Хорошо бы она сняла очки", - подумал я.
Она сняла очки.
- Теперь я верю в телепатию, - сказал я.
Она поднялась, высокая, как баскетболистка экстракласса.
- Вы пришли проверить аппаратуру, Анохин, натяжение экрана и регулятор звука? Все это уже сделано.
- А что такое топология? - спросил я.
Глаза без стеклышек испепелить меня не успели: помешали участники будущего совещания - они явно не собирались опаздывать. Кворум собрался за четверть часа. Преамбулы не было. Только председательствующий спросил у Зернова, будет ли какое-нибудь вступительное слово. "Зачем?" - спросил тот в ответ. Тогда погас свет, и в голубом небе Антарктики на экране начал набухать малиновый колокол.
На этот раз я мог не комментировать фильма: за меня говорил диктор. Да и в отличие от просмотра в Мирном, проходившего в напряжённом молчании, этот напоминал собрание добрых друзей у телевизора. Реплики, если можно допустить такое сравнение, наступали на пятки диктору, чаще весёлые, иногда понятные только посвящённым в тайны командующих здесь наук, иногда колючие, как выпады фехтовальщиков, а порой такие же, как в любом "клубе весёлых и находчивых". Кое-что запомнилось. Когда малиновый цветок проглотил моего двойника вместе со снегоходом, чей-то весёлый басок воскликнул:
- Кто считает человека венцом мироздания, поднимите руки!
Послышался смех. Тот же голос продолжил:
- Учтите нечто бесспорное: никакая моделирующая система не может создать модель структуры более сложной, чем она сама.
Когда край цветка, загибаясь, запенился, я услышал:
- Жидкая пена, да? А какие компоненты? Газ? Жидкость? Пенообразующее вещество?
- Вы так уверены, что это пена?
- Ни в чём я не уверен.
- Может быть, это плазма при низких температурах?
- Плазма - газ. Что же её удерживает?
- А магнитная ловушка. Магнитное поле создаёт нужные стенки.
- Нонсенс, коллега. Почему разрозненный, эфемерный газ не распадается, не рассеивается под давлением этого поля? Оно же не бессиловое, в том смысле, что не стремится изменить форму.
- А как, по-вашему, создают магнитные поля облака межзвёздного газа?
Ещё один голос из темноты вмешался в спор:
- Давление поля изменчиво. Отсюда изменчивость формы.
- Допустим, формы. А цвет?
Я пожалел, что не захватил с собой магнитофона. Впрочем, на несколько минут зал умолк: на экране другой цветок-гигант заглатывал самолёт, а лиловая змея-щупальце - бесчувственную модель Мартина. Оно ещё пульсировало над снегом, как из темноты снова спросили:
- Вопрос к авторам плазменной гипотезы. Значит, по-вашему, и самолёт и человек просто сгорели в газовой струе, в магнитной "бутылке"?
Впереди опять засмеялись. Я ещё раз пожалел о магнитофоне: началась перестрелка.
- Мистика какая-то. Невероятно.
- Чтобы признать возможность невероятного, мистики не требуется. Достаточно математики.
- Парадокс. Ваш?
- Фриша. Только математик здесь действительно нужнее вас, физиков. Больше сделает.
- Интересно, что же он сделает?
- Ему проб не нужно. Снимков побольше. А что он увидит? Геометрические фигуры, как угодно деформируемые, без разрывов и складок. Задачки по курсу топологии.
- А кто, простите, решит задачку о составе этой розовой биомассы?
- Вы считаете её массой?
- По этим цветным картиночкам я не могу считать её мыслящим организмом.
- Обработка информации очевидна.
- Обработка информации ещё не синоним мышления.
Обмен репликами продолжался и дальше. Особенно взбудоражила зал ледяная симфония - облака-пилы и гигантские бруски льда в голубом небе.
- Как они вытягиваются! Из трехметрового облака километровый блин.
- Не блин, а нож.
- Непонятно.
- Почему? Один только грамм вещества в коллоидальном диспергированном состоянии обладает огромной поверхностью.
- Значит, всё-таки вещество?
- Трудно сказать определённо. Какие у нас данные? Что они говорят об этой биосистеме? Как она реагирует на воздействие внешней среды? Только полем? И чем регулируется?
- А вы добавьте ещё: откуда она берет энергию? В каких аккумуляторах её хранит? Какие трансформаторы обеспечивают её превращения?
- Вы другое добавьте…
Но никто уже ничего не добавил: кончился фильм, вспыхнул свет, и все замолчали, словно вместе со светом напомнила о себе привычная осторожность в суждениях. Председательствующий, академик Осовец, тотчас же уловил её.
- Здесь не симпозиум, товарищи, и не академическое собрание, - спокойно напомнил он, - мы все, здесь присутствующие, представляем особый комитет, созданный по решению правительства со следующими целями: определить природу розовых "облаков", цель их прибытия на Землю, агрессивность или дружественность их намерений и войти с ними в контакт, если они являются разумными, мыслящими существами. Однако увиденное ещё не позволяет нам прийти к каким-то определённым выводам или решениям.
- Почему? - перебил из зала чей-то уже знакомый басок. - А фильм? Первый вывод: превосходный научный фильм. Бесценный материал для начала работы. И первое решение: широко показать его повсюду, и у нас, и на Западе.
Каюсь, очень приятно было все это выслушать. Столь же приятным был и ответ председателя:
- Так же оценили фильм и в правительстве. И аналогичное решение уже принято. А коллега Анохин включён в состав рабочей группы нашего комитета. И всё же, - продолжал академик, - фильм ещё не отвечает на многие интересующие нас вопросы: откуда, из какого уголка Вселенной прибыли к нам эти гости, какие формы жизни - едва ли белковые - они представляют, какова их физико-химическая структура и являются ли они живыми, разумными существами или биороботами с определённой программой действий. Можно задать ещё много вопросов, на которые мы не получим ответа. По крайней мере, сейчас. Но кое-что предположить всё-таки можно, какие-то рабочие гипотезы можно обосновать и выступить с ними в печати. И не только в научной. Во всех странах мира люди хотят услышать о розовых "облаках" не болтовню кликуш и гадалок, а серьёзную научную информацию, хотя бы в пределах того, что нам уже известно и что мы можем предположить. Можно, например, рассказать о возможностях и проектах контактов, об изменениях земного климата, связанных с исчезновением ледяных массивов, а главное, противопоставить отдельным мнениям об агрессивной сущности этой пока ещё неизвестной нам цивилизации факты и доказательства её лояльности по отношению к человечеству.
- Кстати, в дополнение к уже высказывавшимся в печати объяснениям, - проговорил, воспользовавшись паузой, сидевший рядом с Зерновым учёный, - можно добавить ещё одно. Наличие дейтерия в обыкновенной воде незначительно, но лёд и талая вода содержат ещё меньший процент его, то есть более биологически активны. Известно также, что под действием магнитного поля вода меняет свои основные физико-химические свойства. А ведь земные ледники - это вода, уже обработанная магнитным полем Земли. Кто знает, может быть, это и прольёт какой-то свет на цели пришельцев.
- Признаться, меня больше интересует их другая цель, хотя я и гляциолог, - вмешался Зернов. - Зачем они моделируют всё, что им приглянулось, понятно: образцы пригодились бы им для изучения земной жизни. Но зачем они их разрушают?
- Рискну ответить. - Осовец оглядел аудиторию; как лектор, получивший записку, он отвечал не только Зернову. - Допустим, что уносят они с собой не модель, а только запись её структуры. И для такой записи, скажем, требуется разрушить или, вернее, разобрать её по частям до молекулярного, а может быть, и атомного уровня. Причинять ущерб людям, уничтожать их самих или созданные ими объекты они не хотят. Отсюда синтезация и после опробования последовательное уничтожение модели.
- Значит, не агрессоры, а друзья? - спросил кто-то.
- Думаю, так, - осторожно ответил академик. - Поживём - увидим.
Вопросов было много, одни я не понял, другие забыл. Запомнился единственный вопрос Ирины, обращённый к Зернову:
- Вы сказали, профессор, что они моделируют всё, что им приглянулось. А где же у них глаза? Как они видят?
Ответил ей не Зернов, а сидевший с ним физик.
- Глаза не обязательны, - пояснил он. - Любой объект они могут воспроизвести фотопутем. Создать, допустим, светочувствительную поверхность так же, как они создают любое поле, и сфокусировать на ней свет, отражённый от объекта. Вот и все. Конечно, это только одно из возможных предположений. Можно предположить и акустическую "настройку" подобного типа, и аналогичную "настройку" на запахи.
- Убеждён, что они все видят, слышат и чуют лучше нас, - произнёс с какой-то странной торжественностью Зернов.
На этот раз в зале не засмеялся ни один человек. Реплика Зернова как бы подвела итог увиденному и услышанному, как бы раскрывала перед ними всю значительность того, что им предстояло продумать и осознать.