– Зыбковато, признаться. Хоть что-то мы должны были найти за полтора десятка лет. Замки подразумевают развитое государство – каменные строения, города, дороги, оросительные системы. Зверью не по силам, да и не к чему было бы стремиться сровнять все с землей.
– А если у них была своя Атлантида? Жизнь процветала лишь на одном континенте, и после его гибели уцелевшие разбежались кто куда. Мы же, откровенно говоря, не знаем планеты – выявили сейсмоустойчивые зоны, заложили поселок и успокоились. Тысячу лет назад, как и в случае с Атлантидой, мог прилететь гигантский метеорит и погубить один, а то и два обитаемых континента. Мог ведь этот замок и тысячу лет тут простоять.
– Только подумать – этот тип едва вчера вышучивал "шлиманов"...
– Умнеют люди. Тут поумнеешь.
– Вы бы серьезнее, исторический момент все-таки.
– Ну да, а мы ни одного афоризма не придумали. Давайте кто-нибудь побыстрее, подъезжаем же. А, Тим?
– Ладно, – сказал Панарин. – Если выйдет принцесса, целоваться от избытка чувств не лезьте.
– Ну да, тебе вольно запрещать – в кильватере идет собственный историограф, и ревнивый, сдается мне...
– Хватит вам. Прибыли.
Стены из огромных камней, треугольные, острием вниз зубцы, бойницы таких же очертаний, квадратные башни по углам и по обе стороны ворот. Обе створки ворот, толстенные, сплошь обитые проржавевшими железными гвоздями, – только по торцам и видно, что ворота из дерева – распахнуты настежь и вошли, вросли в землю, густая трава ростом по пояс человеку заполнила проем – значит, можно с уверенностью сказать, что самое малое за три последних месяца в ворота никто не входил и никто из них не выходил.
Они стояли тесной кучкой перед воротами. Было очень тихо, два ярких мобиля, оранжевый и сиреневый, казались неуместными рядом с этими стенами.
– Ну что же вы? – сказала Марина.
Раздвигая коленями жесткую жухнущую траву, они вошли во двор, выложенный серым потрескавшимся кирпичом. В трещинах и меж рассевшихся кирпичей росла та же трава. Сомнений не оставалось – замок был давно покинут.
– Братцы... – восхищенно прошептал кто-то.
Справа стояла статуя в человеческий рост, искусно высеченная из камня цвета крепкого чая, без единой трещинки. Девушка в длинном платье, с длинными волосами, перехваченными надо лбом широким обручем, в одной руке, опущенной вниз, держала короткий меч, другой прижимала к груди большой цветок. Лицо было красивым и задумчивым.
– Амазонка... – сказал Крылов.
– Фигурка художественной гимнастки, – шепнул Панарину Малышев.
– Циники, – сказала Марина. – Пошляки, стоило вас сюда пускать... Это и есть Эвридика.
– С мечом-то?
– А это их Эвридика.
– Сдается мне, владелец замка просто спер где-нибудь эту красотку и приволок как трофей. Чересчур она хороша для разбойничьего гнезда.
– А если у него было развито чувство прекрасного?
– Тем более мог стащить где-нибудь.
– Да бросьте вы. Что мы о них знаем? Тоже мне, астроархеологи с получасовым стажем...
– Я бы предпочел, чтобы она вышла навстречу живая. У нее должна была быть очень милая улыбка.
– Смотри не влюбись, Пигмалион. Не ты ее высекал, не тебе в нее и влюбляться.
– Нет, что ни говорите, а с замком она не гармонирует, братцы.
– Уймись ты, откуда мы знаем, какие у них были критерии гармонии?
– Это вы с ней не гармонируете, если уж на то пошло, – заявила Марина.
– Ты ее сняла?
– И даже ваши дурацкие реплики записала.
– Пойдемте в замок?
– Нас шестеро, – сказал Крылов. – Разобьемся на двойки. Тим с Мариной, я с Малышевым, Руди со Збигневом.
– При встрече с привидениями орать благим матом, – добавил ему в тон Малышев.
– Призраки днем не появляются.
– Кто их знает, инопланетных...
Они вошли в замок, в холл с огромным камином, где при необходимости нетрудно было бы зажарить быка. Конные рыцари могли бы, разъехавшись к противоположным стенам, устроить самый настоящий турнир – места для разгона и сшибки хватало. Справа на возвышении – длинный стол. Панарин, любивший историю, без труда представил за ним развеселую компанию – краснолицые бароны, прекрасные дамы, способные вогнать в краску своими каламбурами пиратского шкипера, грубое и плоское зубоскальство шутов, грызня собак, мерцающий свет факелов – незамысловато и не всегда приглядно, но и наши предки были такими, и никуда нам от них не деться...
Панарин и Марина шли по комнатам, увешанным ржавым оружием, заглядывали в каморки, явно предназначенные для слуг. Комнаты большие и тесные, светлые и темные, богато и скудно обставленные, потемневшая от въевшейся пыли одежда, посуда в тусклой паутине, помутневшие витражи, от пыли першило в горле, пыль была везде. Чужими, инопланетными вещи почему-то не казались: век замков, панцирей слишком далеко отстоял от века звездолетов, бессмысленно было бы сравнивать посуду и мебель, одежду. Просто-напросто другое время, вот и все, столкновение веков, а не планет...
Бродя по комнатам, они встречались с другими двойками, наскоро обменивались впечатлениями, советовали друг другу, что и где посмотреть, расходились. Они уже начали привыкать к замку, говорили громко, шутили.
О том, что случилось с обитателями замка, догадаться было невозможно. Ни одного скелета, никаких следов грабежа, переполоха, нападения. Мебель на своих местах, одежда в нишах, посуда на полках, и драгоценная в том числе – Панарин прикинул на вес один из кубков, стер платком пыль, и маслянисто блеснуло золото. Не было боя, налета, и хозяева не ушли отсюда – уходя, они непременно забрали бы все ценное. Полное впечатление, будто в один прекрасный день все обитатели замка, от владельца до кухонного мальчишки, исчезли неведомо куда, растворились в воздухе. Рассердился злой колдун, взмахнул широким рукавом – и остались только вещи...
Они вошли в спальню – кровать под балдахином, сама напоминавшая размерами маленькую комнату, витражи с голубыми кораблями, плывшими по сказочному желтому морю. Панарин стоял посреди комнаты, осматривался. Марина была смелее – выдвинула ящик пузатого шкафчика, позвала:
– Посмотри. Баловал он супругу...
Панарин осторожно потянул из кучи драгоценностей длинное тяжелое ожерелье – граненые прозрачные камни блеснули бриллиантовым сверканием. – Вообще-то следовало бы не трогать ничего руками, но это не раскопки, можно не опасаться, что перепутаются культурные слои...
– Красиво, правда? – Марина приложила ожерелье к груди. – Жаль, зеркала нет, видимо, не изобрели еще... Умели все же раньше одаривать возлюбленных, куда до их времен нашему веку с его синтетическими алмазами размером с кулак – нужно было добыть, отбить...
– А кто смеялся над поисками святого Грааля?
– И сейчас буду смеяться. Просто грустно стало на секундочку...
Панарин смотрел на картину, занимавшую полстены.
Двое всадников плечо в плечо, серьезный мужчина в отблескивающей черной броне, и женщина, чья статуя стояла во дворе, только сейчас она в сиреневом пышном платье, на шее то самое ожерелье, она красивая и совсем молодая, прядь светлых волос выбилась из-под высокой шапочки, синие глаза веселы – я молода и красива, рядом едет муж, день солнечный, и все у нас будет как нельзя лучше, потому что ничего плохого с нами случиться не может...
– Прелестно, – сказала Марина. – Художники и скульпторы, по крайней мере, у них были талантливые. Смотришь и понимаешь, откуда взялись побасенки типа "они жили долго и умерли в один день". Только ничего подобного. Они не умерли в один день. Ее давно уже не было, а он жил, как миленький.
– Потому что статуя? – догадался Панарин.
– Не только. Ни одна женщина не свалит свои украшения в таком беспорядке. Ее давно уже не было. Что ты хмуришься?
– Грустно, – сказал Панарин. – Покроют картину пластиком, и будут на нее глазеть туристы. А для них, для этих двоих, картина, наверное, многое значила.
– Я же говорю – родиться бы тебе поэтом, – Марина положила ладони ему на плечи. – Между прочим, в рыцарском инопланетном замке меня еще ни разу не целовали.
Панарин осторожно отвел ее руки.
– Неловко как-то, – сказал он тихо.
– Какой ты... – рассмеялась Марина чуточку уязвленно. – Нет их больше, понимаешь? Мертвые давно. Послушай, ты никогда не влюблялся в портреты Рокотова или героинь романов?
– Вот уж такого никогда за собой не замечал, – сказал Панарин. – А романы...
Творим легенды невозбранно,
и непохожи оттого
герои вашего романа
на героиню моего...
Знаешь, откуда это?
– Шеронин, "Письмо писателю", – сказала Марина. – Догадываюсь я, почему ты это вспомнил и почему начал со второго куплета. А первый ты, случайно, не помнишь?
– Афиши старого спектакля
мы в речку выбросим, смеясь.
Вина не пролили ни капли,
но жизнь до капли пролилась...
– Вот именно, – сказала Марина. – Афиши старого спектакля... И с первого куплета ты не начал потому, что я вскоре улетаю. Верно?
– Верно.
– Успокойся, я остаюсь на несколько дней, пока не закончу с замком.
– Несколько дней...
– Тим, ну что это такое? – Марина заглянула ему в глаза. – Разве так можно? Я бы еще поняла, будь нам по восемнадцать лет...
Она действительно изо всех сил старалась понять, почему вдруг подвели привычные правила и не получилось на этот раз легкой, ни к чему не обязывающей игры.
– Когда-то у колдунов было такое понятие, – сказал Панарин. – Судьбинная баба. Она может быть и третьей, и десятой, и двадцатой – особо подчеркивалось, что не первой, потому что она – не первое узнавание, она – судьбинная. Заставит потерять голову – чаще всего помимо своего желания – и никуда от нее не деться.
– Глупая мистика, – отрезала Марина. – Пойдем? Мы уже столько посмотрели, что не осталось ощущения тайны. Осталось скучно уточнять детали.
– Ты иди, я еще здесь побуду.
Она вышла. Панарин сел в массивное кресло с вычурной спинкой и смотрел на картину.
"Это-то и самое плохое, – подумал он, – что тебе не восемнадцать лет. В восемнадцать можно бы утешаться стереотипными заблуждениями юности – что все женщины достойны лишь презрения, что любовь – выдумка писателей, что жизнь кончена и пора присматривать подходящий сук. И так далее. Увы, в тридцать такие мысли в голову уже не приходят – ты просто знаешь, что не можешь без нее, и не знаешь, что с собой делать. И только. Если это можно назвать – и только..."
Панарин встал, отряхнул спину и вышел. По замку и по двору сновали сияющие астроархеологи, выгружали свои приборы, что-то записывали, брали пробы для анализов, голографировали, зарисовывали, гомонили, спорили, установили во дворе свой штандарт, и наверняка производили больше шума, чем подступавший когда-то к стенам замка неприятель. Шума добавляли и просто любопытные – в замок уже пускали всех.
Панарин задержался у статуи. Да, ее давно не было, они не умерли в один день, но продолжать жить иногда труднее и требует больше мужества, чем умереть. Может быть, она болела – мало толку было от тогдашних лекарей – и не знала об этом – не случайно так серьезен изображенный на картине рыцарь в черной броне. Он сохранил драгоценности и поставил статую – видимо, там, где она обычно провожала его у ворот...
– Полетели? – тронула его за локоть Марина. – Начинается рутина...
– А ведь про болид совсем забыли, – вспомнил он, когда мобиль поднялся над замком. – Неблагодарность с нашей стороны – если бы не он...
– Тут забудешь... Я говорила с археологами – они сделали анализ навоза в конюшне.
– И что?
– Сорок лет плюс-минус год. Они исчезли за четверть века до нашей высадки.
– Загадочка, – сказал Панарин.
– Интересно, куда они могли деться.
– Сначала нужно узнать, откуда они взялись.
– Да, действительно, – сказала Марина. – Все-таки, скорее всего, местная Атлантида. Снерг будет кусать локти. Ты не обижаешься? Друзья все же.
– Ни капельки, – сказал Панарин.
"Ни капельки, – повторил он про себя, – потому что Стах уверен в себе, утвердил себя, а ты не уверена и не считаешь, что удалось утвердить себя в жизни. Потому что Стах расхохочется, узнав, что кто-то собрался жалеть его за шаткую неупорядоченность личной жизни и пожирающую львиную долю сил работу, и ни на йоту не сфальшивит, бросив: "Ну что ж, жалейте меня, если вам заняться дольше нечем". А ты кричишь: "Не нужно меня жалеть!" Потому что Стаха не беспокоят неудачи, он верит, что в жизни существует что-то вечное, и умеет его находить..."
– Тебе не кажется, что ты снова нелогична?
– Ты о чем?
– Ты сделаешь хороший фильм, обскакав Снерга, – сказал Панарин. – Но этим ты зачеркнешь предыдущий фильм во славу Каратыгина. Ваш главный аргумент – отсутствие инопланетян – рухнул. Теперь мы знаем, что они существуют. Ради одного этого стоит рваться в Большой Космос.
– Вот как? Скажи, почему ты не остался в замке?
– Ну...
– Потому что тебе уже стало неинтересно. Существование подходящих для контакта партнеров замок не доказал. Проблема на прежнем уровне. Или я неправа?
– Права, – сказал Панарин.
– Вот видишь. А перспектива отыскать какую-нибудь феодальную или рабовладельческую империю никого по размышлении особенно не воодушевит. Замок интересен и загадочен, но мы-то ищем либо партнеров для контакта, либо нечто необычное...
* * *
Остаток ночи выдался беспокойным. Астроархеологи никак не могли угомониться, носились по улицам на роллерах и элкарах, пускали ракеты, горланили песни, наспех устроили фейерверк и запалили за поселком огромный костер, вокруг которого начались дикарские пляски с соответствующими воплями. Прибыл набитый битком внерейсовый "Траян", и ожидались "Гардарика" с "Зодиаком" – рыцари Великого Бога Марсиан мчались на Эвридику со всех концов Ойкумены, а прибыв, немедленно включались в кутерьму. Поселок лихорадило, это был какой-то шалый карнавал – "шлиманы" вели себя, как получившие свободу американские негры. Будь они обычными учеными, праздновавшими успех важного эксперимента, их давно попросили бы и меру знать, но случай был особый, и поселок смущенно притих. Панарин даже завидовал чуточку – археологи победили наконец, они брали реванш за десятки лет непризнания и насмешек. "Когда-то так будем веселиться мы?" – грустно подумал он.
Он не ложился, знал, что не уснет. Сидел и смотрел на спящую Марину. Марина спала неспокойно, металась, всхлипывала, но будить ее Панарин не решался, – иногда полезно выплакаться во сне.
Интересно, скоро ли прилетит Снерг? Он обязательно примчится самое позднее к обеду, он не сможет упустить такой сюжет. Сейчас он ничем не занят, спокойно бродит себе по Земле, и ничто его не тревожит, с работою ему чертовски повезло, и с Аленой ему чертовски повезло, правда, не в везении дело, но тем не менее...
Все-таки странно немного – лидером всегда был он, Панарин, а ведомым был Снерг, и в школе, и позже, когда Стах был студентом, а он курсантом. Но прошло время и лидером как-то незаметно стал Снерг, не признать этого нельзя...
Во время последнего разговора можно было заметить, что Стах чем-то удручен. Скорее всего, чувствует себя опустошенным после очередного фильма – он не раз описывал это состояние и откровенно называл его мерзким, глупой слабостью. Или с Аленкой снова что-то не поделили – они во многом похожи друг на друга, а при таком раскладе без периодических трений и ссор никак не обойтись...
Панарин вздрогнул и поднял голову. Марина села в постели и смотрела на него круглыми глазами – в них медленно таял страх.
– Что ты? – он торопливо сел рядом.
– Кошмар какой-то, – сказала Марина хрипловатым со сна голосом. – Жуткий сон, противный до невозможности. Какая-то седая старина, война, в город ворвались какие-то мерзавцы, и такое творится, разное до жути... Все этот замок, насмотрелись средневековья...
– Бывает, – сказал Панарин. – Мне тоже недавно снилось что-то похожее, реальное до жути. – Он обнял Марину и легонько покачал, как ребенка. Приятно было, что сейчас он может чувствовать себя защитником. – Спи. Тебе приснится, что ты принцесса, и никакой войны, только балы, и танцуют менуэт, король танцев и танец королей, и падают шпалерами очарованные кавалергарды, а ты надменна и холодна, и скоро ты станешь королевой... Ложись, вот так...
– Я в каком-то полубреду, – пожаловалась Марина, не открывая глаз. На щеках поблескивали влажные дорожки. – Плывет все, непонятно, где я... Ты меня любишь?
– Да.
– Ты считаешь меня своим злым гением?
– Нет, что ты, – сказал Панарин.
– И правильно, куда мне на такие значительные роли... Я очень плохая?
– Ну что ты.
– Плохая, наверное. Тебя вот мучаю. Ведь мучаю?
– Да, – сказал Панарин.
– Хочешь, я за тебя замуж выйду?
– А ты-то сама этого хочешь?
– Вряд ли, – она действительно была в каком-то полубреду. – Не знаю я, что мне с тобой делать, скорее всего, и дальше буду мучить, ты же у меня не первый и не последний, я уже говорила... Рассказать, кто был первый?
– Не нужно, – сказал Панарин. – Тебе завтра стыдно будет.
– Ага, и могу тебя возненавидеть... А ты меня можешь?
– Нет, – сказал Панарин. – Что бы ты ни делала.
– А это не означает, что ты слабый?
– Нет. Это означает, что я тебя люблю. Нашелся и на меня капкан.
– Это я-то капкан? Очень мило...
– Ты – та самая победа, что рифмуется с бедой, – сказал Панарин.
– И на том спасибо, я...
Панарин наклонился к ней – она ровно и глубоко дышала. Спала. Он осторожно поцеловал ее в щеку и на цыпочках пошел к креслу. Тяжело сел, почти упал. Что-то непонятное с ним творилось – голова казалась пустотелым шаром, набитым позванивающим стеклянным крошевом, сознание затуманивалось, наплывали странные звуки, сотня голосов бубнила в уши на разных языках нечто превосходящее всякое понимание. Он задремал на несколько секунд, спал и знал, что видит сейчас сон Марины, откуда-то появилась уверенность в этом, и не избавиться от наваждения. Он проснулся, но странности не кончились, он вдруг стал словно бы частью воздуха планеты, только более густой, имевшей форму человеческой фигуры, какие-то полотнища проносились слева направо, часть их, попадая в занятое Панариным пространство, вспыхивала в нем то ли светом, то ли звуком, а он расширялся до размеров галактики, сквозь него пролетали звезды, прорастали раскинутые на неизмеримую ширь огненные сети, колеблющиеся кораллы, он был частью грандиозного целого и самим этим целым...
"Замок!" – пульсировала искорка сознания. Микробы, вирусы, неизвестные бактерии, может быть, обитатели замка как раз и бежали от какой-то болезни со своей Атлантиды, но болезнь догнала, и люди разбежались в бреду, перемерли в горах... Нужно позвать кого-нибудь!