Когда Абдулла закончил, Клаус фон Дирк улыбнулся, поднял мальчика с колен и принялся расспрашивать о самочувствии. Абдулла отвечал спокойно и уверенно, но, как мне показалось, он чтил господина, как святого. Одного из тех, кем можно восхищаться, но лучше делать это на расстоянии.
Так собственно и было. После торжественного ужина, часть блюд на котором мне показалась чрезмерно острой, Клаус фон Дирк и хозяин принялись благодарить друг друга и уверять в дружбе. Один говорил, что ни в коем случае не станет злоупотреблять гостеприимством, в то время как другой неизменно повторял, что приезд такого гостя - это честь, и господин может пользоваться расположением хозяина столько, сколько ему потребуется.
После того как стороны, так и не придя к единому мнению, рассыпались в любезностях, мы остались вдвоем. И больше хозяева нас не посещали, за исключением печального дня прощания, которым закончилось наше пребывание в Багдаде в будущем.
- Все же, восточный этикет порой бывает несколько утомителен, - заметил Клаус фон Дирк. Я посмотрел внимательно на него, а он в ответ рассмеялся. - Не забивай себе голову словами, которые говорили Аль-Газир и Абдулла. Мальчик родился слабым, а я помог его выходить, после чего меня стали считать едва ли не чудотворцем.
Я кивнул, заметив, однако, что за последние дни уже второй раз сталкиваюсь с подобным явлением. По всему выходило, что Клаус фон Дирк принижает свое умение врачевать.
* * *
Первые дни нашего пребывания в Багдаде, я был предоставлен сам себе. Господин вставал рано и уходил к своим многочисленным знакомым. Мне же он велел осматриваться и привыкать.
- Я хочу, чтобы ты свыкся, с этим миром, Ганс. К тому же, ты должен понимать и принимать его реалии, - сказал он мне в первый день перед уходом.
Как мог, я старался выполнить его наказ, однако сердце неизменно приводило меня к заветному дому, в котором поселился герр Дифенбах. Агнетт, если была свободна, выходила ко мне, и мы прогуливались по соседним улочкам. Прогулки были коротки - фрейлейн Эльза чувствовала себя ужасно одинокой в этом чужом мире, а потому Агнетт не желала оставлять госпожу надолго. Герр Дифенбах вскоре собирался отправиться обратно, вопреки первоначальным намерениям задержаться до свадьбы. Он уверял, что в том его принуждают дела, но Агнетт считала, что таким образом герр Дифенбах хочет, чтобы дочь свыклась с обществом будущего мужа. Фрейлейн Эльза же относилась к герру Кноппу, как я уже говорил, с холодной отстраненностью. Понятное дело, что его общество не приносило ей радости.
- Я очень боюсь за нее, - призналась мне как-то Агнетт. - Она сама не своя с тех пор, как мы приехали. Постоянно сидит у окна и смотрит. Иногда плачет. Она не любит молодого господина, а тот, вместо того, чтобы попытаться завоевать внимание, пропадает на службе. Решил, что раз согласие отца получено, то и делать ничего не надо.
Мне в тот момент было приятно думать, что мы с Агнетт, не обременены подобными условностями. Да, мы оба были слугами, но не собственностью. В любой момент могли взять расчет и уйти. Конечно, ни я, ни Агнетт не собирались оставлять Клауса фон Дирка и фрейлейн Эльзу - они слишком нуждались в нас. Однако сама возможность этого все же приятно грела сердце в минуты подобных разговоров. Меня изрядно занимала тема нашего с Агнетт будущего. Мы почти не разговаривали о нем, но однажды выяснили, что наши представления схожи.
Купим лавку. Не очень большую, такую, чтобы в ней могли работать мы вдвоем. Она непременно будет на первом этаже двухэтажного домика, а на втором будем жить мы и наши дети. Чуть позже, когда состаримся, они будут помогать вести хозяйство и заботиться о нас. Это простая и незатейливая мечта особенно живо представлялась посреди чужого города, который был красивым и величественным, но мы никак не могли отделаться от ощущения, что это все ненадолго. Наше место было не здесь, и мы оба знали это. Возможность же находиться рядом возвращала давно забытое чувство дома.
После таких встреч я с наслаждением бродил по улицам Багдада, и тут и там находя что-нибудь напоминающее знакомые пейзажи. Я стал пленником ностальгии, но ничуть этого не страшился, а наоборот упивался ею.
Одну из наших встреч с Агнетт стоит упомянуть особо. В тот день я не придал значения ее словам, однако чуть позже оказалось, что это событие играет немаловажную роль.
- Он приходил сегодня. Я знаю, - выпалила Агнетт, едва только мы с ней вышли на улицу.
- Кто приходил? - удивился я такому пылкому проявлению чувств, да еще и обращенных к чужому мужчине.
- Он, - еще раз многозначительно выделила она это слово. - Теперь фрейлейн не плачет.
Я лишь мысленно пожал плечами, но порадовался, что Агнетт будет меньше беспокоиться за свою госпожу. И правда, в тот день она была чрезвычайно мила и постоянно улыбалась загадочно. А под конец Агнетт прошептала мне на ухо:
- Они похожи на нас. Только им еще хуже. Им не позволяют быть вместе.
Над этими словами мне оставалось думать совсем недолго. Линии наших жизней были тесно переплетены. И, вдобавок, линии жизни фрейлейн Эльзы и Клауса фон Дирка оказались переплетены тоже.
Вечером хозяин выглядел очень радостным. Это было необычно, поскольку в последнее время чаще на лице его царила угрюмая задумчивость. Я не спрашивал, но мне казалось, что поиски идут не так, как он планировал.
- Скажи кухарке, чтобы назавтра приготовила хороший обед, - приказал он. - Нас посетят гости.
Я ответил, что непременно исполню поручение, но кого нам следует ждать и сколько их будет?
- Их будет двое, - господин улыбнулся. - Завтра нас навестят Хасим и Керим Руфди. Сегодня утром они вернулись в город, и мне посчастливилось повстречать их.
- Хорошо, господин.
Я кивнул и отправился на кухню, чтобы отдать распоряжения, а по пути вдруг вспомнил сегодняшние слова Агнетт. "Он приходил. Она больше не плачет", - вот как она сказала. Ну разумеется! Фрейлейн Эльза переживала за Керима Руфди, а теперь, когда увидела, что с ним все хорошо, то ее настроение сразу улучшилось.
Но вряд ли то была дружеская забота. "Они похожи на нас", - вот что еще сказала Агнетт. Значит, между ними тоже есть чувство. И если сейчас такое выглядит весьма неподобающе, то после брака подобное станет предрассудительным. В чужой стране, с иноверцем, за спиной законного мужа - в случае огласки дело вряд ли ограничится одним лишь скандалом.
"Однако, Ганс, это не твоя забота", - поспешил успокоить я себя. В первую очередь я переживал за Агнетт. Что будет с ней, если все вскроется, и станет известно, что она знала и молчала?
Как показали дальнейшие события, жизнь куда более изобретательна, чем я мог себе представить.
* * *
На следующий день, как и говорил Клаус фон Дирк, нас посетили братья Руфди. Оба держались уверенно и спокойно, однако мне удалось уловить в глазах Керима тот странный блеск и рассеянность, которую, без сомнения, господин порой видел во мне самом. Это были следы любви, тщательно сберегаемые и охраняемые. Не нужно было уметь читать чужие души, подобно моему хозяину, чтобы разобраться в этом.
После немногочисленных слов приветствий и благодарности - видимо общение с европейцами приучило братьев к сдержанности - Хасим Руфди подал Клаусу фон Дирку резной ларец.
- Брат сказал мне, что вы увлекаетесь древними рукописями. Моя семья не собирает их специально, но в наших хранилищах есть кое-что, и мы решили подарить часть книг в качестве благодарности за спасение моего брата.
Господин принял ларец и рассыпался в благодарностях. Попросив извинить его, он быстро открыл крышку и осмотрел рукописи. Лицо его не изменилось, и именно это дало мне понять, что искомого внутри нет.
- Прошу извинить меня, - он поклонился. - Это, безусловно, редкие и дорогие книги. Я рад, что теперь у меня появится возможность изучить их. Однако позволено ли мне будет спросить одну вещь? Не сочтите за недовольство или наглость, но я купил у вашего брата одну книгу, которая в высшей степени заинтересовала меня. Настолько, что именно из-за нее мне пришлось отправиться в столь далекое путешествие. В книге рассказывалось о Сентиментале. Автор трактата проводит теоретические исследования, но он рассуждает столь уверенно, что можно сделать вывод о его практических изысканиях. Более того, он, вполне возможно, видел этого Сентименталя. Не знаете ли вы что-нибудь об этом?
Хасим Руфди быстро посмотрел на брата. Не ясно, что было в этом движении: осуждение или вопрос. Керим же лишь пожал плечами и улыбнулся.
- Я не очень разбираюсь в книгах, мой уважаемый спаситель. Я всего лишь торговец. Тот трактат попал ко мне случайно, и я не знаю, что в нем такого действительно важного. Если мне когда-нибудь встретится что-нибудь о "Сентиментале", о котором вы говорили, то я добуду вам эту книгу.
Господин кивнул. Хотя он, по-видимому, сожалел, что нашедший одну книгу, не обнаружил вторую, но решил оставить этот вопрос.
Беседа продолжилась. Хасим рассказал, что происходило, пока он выхаживал брата, а так же о делах своей семьи, в то время как Клаус фон Дирк поведал о том, как складывалось дальнейшее путешествие. Керим слушал рассеянно. Казалось, он мысленно был не здесь, а где-то в другом месте, и я мог поспорить, что знал в каком именно. Наконец, не выдержав, он сослался на то, что еще недостаточно окреп, и удалился. Причем, видя поспешность и решимость, я был почти уверен, что он отправится не домой.
Когда брат ушел, Хасим тоже засобирался. Перед уходом он еще раз поблагодарил моего господина и даже заключил его в объятия. И вот, мы остались вдвоем.
- Досадно, - пробормотал Клаус фон Дирк. - Я был уверен, что их семья должна знать о судьбе второй части трактата. Однако нет. Книги, которые они мне подарили, ценны, но это воспоминания и наставления древних. Чтение для отдыха, а не для работы.
Он принялся расхаживать по комнате, затем вдруг остановился, наморщил лоб и полез в карман своего сюртука, достав смятый лист бумаги.
- Я почувствовал, что что-то шуршит, - пояснил Клаус фон Дирк, уловив мой недоумевающий взгляд. - Когда долгие годы не носишь ничего в карманах, то любой дискомфорт или посторонний звук заставляет насторожиться. Однако посмотрим, что же это.
Некоторое время он изучал листок, затем пожал плечами и передал мне. Там было всего лишь одно слово на немецком "Завтра".
- Что это значит? - спросил я.
- Думаю, достопочтимому Хасиму захотелось завтра меня увидеть. Причем увидеть столь тайно, что он предпочел засунуть записку мне в карман, когда обнимал. Весьма странное поведение для уважаемого купца. Тут явно скрыта некая тайна.
Я придерживался того же мнения. Мое любопытство было возбуждено, однако последующие слова заставили меня понять, что удовлетворять его не собираются.
- Ганс, попроси наших слуг завтра не приходить. Да и сам, будь добр, отправляйся на прогулку. Считай, что у тебя выходной. С раннего утра и до глубокой ночи. Поскольку Хасим Руфди не написал, во сколько его ждать с визитом, то лучше будет предусмотреть все.
Взглянув на меня внимательно, Клаус фон Дирк расхохотался.
- Ты смотришь на меня, как ребенок, которому запретили идти на ярмарку. Не волнуйся, Ганс. У меня нет от тебя секретов. Я тебе доверяю, и ты оправдываешь мое доверие, а потому я непременно расскажу тебе все, что произойдет. Но ни в коем случае не смей подглядывать или подслушивать. В таком случае я сочту тебя предателем, и тогда наказание будет соответствующим.
Я заверил, что ничего подобного не случится. Меня не напугала сталь, прорезавшаяся в голосе господина. Я не собирался нарушать запрет, а потому бояться было нечего. Но все это показывало, сколь серьезно он относится к предстоящему разговору.
Оставив Клауса фон Дирка одного, я отправился к себе. Поскольку завтра мне предстояло вставать рано, то я намеревался не тратить отпущенное для сна время понапрасну.
Глава VI
В то утро, покинув господина, я долго скитался по улицам Багдада. Агнетт, к моему несчастью, была занята свадебным нарядом своей госпожи. Несмотря на антипатию к будущему мужу, фрейлейн Эльза готовилась к этому событию тщательно. Именно поэтому мне удалось перемолвиться с возлюбленной лишь парой слов.
Далее я предоставил свободу ногам, пустив разум в плаванье по мыслям, бродившим в голове. Тайна, которую собирался открыть Хасим Руфди господину, живо интересовала меня. Какое-то время я строил догадки, но пришел к неутешительному выводу - ни одна из них не сможет в полной мере удовлетворить любопытство.
Именно в тот момент я обнаружил, что пока разум пытался разгадать загадку, ноги привели меня к мечети. Я долгое время стоял подле, любуясь монументальным зданием. В нем чувствовалась сила и решимость. Аллах, которого почитали в Багдаде, казался мне именно таким - сильным и решительным. Несмотря на то, что я не собирался менять веру, в этом было кое-что любопытное.
Отношения Христианства и Мусульманства напоминали мне отношения отца и сына. Один - мудрый, утомленный тяжестью многих веков, порой поступал грозно или даже жестоко. Он был патриархом, в полном смысле этого слова. Немного тираном, но не лишенным заботы о своем "народе". Второй яростно сопротивлялся постулатам отца. Отвергал его ценности, переиначивал под себя и старался самоутвердиться. Не желая принимать отца, он противопоставлял себя ему, отрицал многое из того, что сам же впитал в свое время.
Это соперничество двух сильных духом. Один желает всем добра, но методы его не всегда этому соответствуют, в то время как другой старательно открещивается от опеки, стремясь найти свой путь. Именно поэтому все его поведение проникнуто неким вызовом. Услышь мои мысли в тот момент христианин или мусульманин - оба они остались бы недовольными и вступили бы в спор. И, наверняка, дело не ограничилось бы одними лишь словами.
Однако эти размышления давали не только пищу для ума, но и скрадывали время. Сейчас мне как раз хотелось, чтобы оно текло как можно быстрей. Потому я бродил, погруженный в мысли, пока солнце не начало клониться к закату. Решив, что дела моего хозяина, должно быть улажены к столь позднему часу, я отправился домой.
Он встретил меня занавешенными окнами, от которых тишина и темнота, царившие внутри, казались еще более гнетущими. Я, признаюсь, даже испугался поначалу. Не обстановки в доме, а того, как бы не произошло в нем в мое отсутствие что-нибудь страшное. Хасим Руфди не производил впечатления человека, способного на злой поступок, но Багдад был большим и опасным городом, а мой господин в нем - чужаком и иноверцем.
К счастью, Клаус фон Дирк обнаружился в своей комнате. Вид у него был до крайности задумчивым, даже сама поза - голова, опущенная на подставленную руку - показывала, насколько он сейчас погружен в размышления. Не сразу заметив мое появление, господин вяло поднял голову и указал мне взглядом на кресло. Я присел и стал ждать, когда он приведет мысли в порядок.
- Ганс, - позвал Клаус фон Дирк через минуту.
- Да, мой господин.
- Ты, как человек, пусть и образованный, но все же далекий от науки, ответь мне: имеет ли алхимик право разрушить чужую жизнь, чтобы совершить величайшее открытие?
- Признаюсь, господин, это очень сложный вопрос.
- Отвечай, не раздумывая, - посоветовал он мне. - Отвечай то, что говорит сердце. Раздумья ни к чему не приводят, как ты можешь убедиться на моем примере.
- Сердце говорит мне, что если для какого-то открытия нужно разрушить чью-то жизнь, то человек, возможно, вовсе и не нуждается в нем.
- Это не ответ! - Клаус фон Дирк разозлился. Он вскочил и принялся расхаживать, размахивая руками. - Это попытка скрыть трусость. Может быть. Возможно. Наверное. А взять на себя ответственность - не готов никто! Все только прячутся за общими фразами и не могут четко ответить - да или нет. Стоит или не стоит? Рисковать или не рисковать?
Клаус фон Дирк оперся рукой на стул и тяжело задышал. Глаза его смотрели исподлобья, словно демон изучал меня. Невольно я поежился под этим взглядом.
- Мой господин, я ни в коем случае не хотел вызвать вашего гнева…
- Конечно. Извини меня, Ганс. Не тебя я должен спрашивать в первую очередь, а себя. С меня и будет спрос. Нельзя позволять себе находить лазейки для облегчения совести.
- Если бы я хотя бы понимал: о чем вы говорите…
- Поймешь. Сейчас я тебе расскажу. Но сначала, Ганс, пообещай мне, что все сказанное в этой комнате не выйдет за ее пределы. Поклянись мне в этом самой страшной клятвой, какую ты знаешь. И никому, слышишь, никому не смей говорить! Даже тем, кто тебе особенно близок и дорог. Впрочем, я уверен, что после этого разговора ты и сам не захочешь об этом распространяться.
Он продолжал смотреть на меня сурово и властно. И мне показалось, что ему надо рассказать кому-то. Что он ждет моего обещания, чтобы - простите, вновь моя гордыня - исповедаться. Клаус фон Дирк не любил церковь, хотя она дает возможность рассказать тайны, которые отягощают нашу совесть. А у моего господина такой возможности не было.
- Клянусь, - сказал я, поколебавшись лишь мгновение. - Клянусь нашим счастьем с Агнетт, что я буду молчать.
- Спасибо тебе, Ганс, - улыбка Клауса фон Дирка - вымученная и жалкая - лишний раз доказывала, как же он устал.