В представленном ниже рассказе автор приглашает нас в компании с орнитологом-первопроходцем Джоном Одюбоном в путешествие по неизведанным просторам мира в поисках птиц, находящихся под угрозой исчезновения. Вот только мир этот не совсем такой, каким мы его знаем…
Гарри Тертлдав
Одюбон в Атлантиде
Р ечной пароход "Август Цезарь" с величайшей осторожностью приблизился к причалу в Новом Орлеане. Обнаженные по пояс темнокожие портовые рабочие подхватили брошенные с корабля тросы и закрепили их на берегу. Несколько раз протяжно и радостно прогудел паровой свисток, извещая мир о прибытии судна. Затем из труб прекратил валить черный дым - механики остановили машину.
Палуба под ногами Джона Одюбона перестала дрожать. Мысленно он облегченно выдохнул, потому что, несмотря на все время, проведенное на борту кораблей и лодок, Одюбон не был хорошим моряком и знал, что никогда им не станет, - желудок мог подвести его даже в самую слабую качку. Одюбон вздохнул, потому что ему предстояло долгое морское путешествие. Эдвард Гаррис поднялся на палубу и встал рядом с ним.
- Итак, друг мой, мы в начале пути, - сказал он.
- Совершенно верно. И мы должны сделать то, что не было сделано, пока это еще можно сделать. - Одюбон всегда воодушевлялся, когда думал о цели, а не о средствах, с помощью которых собирался ее достичь. По-английски он говорил свободно, но обильно расцвечивал речь французскими словами, поскольку это был его родной язык. Крупный мужчина ростом в пять футов и десять дюймов, он зачесывал назад седые, до плеч, волосы. Пышные бакенбарды окаймляли вытянутое лицо с крупным носом. Даже без акцента, Одюбон говорил бы менее разборчиво, чем ему хотелось бы, потому что по возрасту был ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, и у него осталось лишь несколько зубов. - Вскоре, Эд, или крякуны исчезнут с лица земли, или я.
Он в нетерпении дожидался, когда опустят сходни, и тотчас торопливо сошел с "Августа Цезаря" на сушу - точнее, на ту более или менее сухую поверхность, которую мог предложить Новый Орлеан.
Мужчины и женщины всех цветов кожи, облаченные во что только можно - от лохмотьев до сюртуков и юбок с большими кринолинами, - толпились на грязных, покрытых лужами улицах. Разговоры, шутки и проклятия раздавались на испанском, французском и английском, а также на любой мыслимой смеси этих языков. Английский звучал гораздо чаще, чем лет тридцать назад, когда Одюбон впервые оказался в Новом Орлеане. Тогда это был французский город, где испанские доны старались закрепиться всеми возможными способами. Но времена меняются. Одюбону это было прекрасно известно.
Неподалеку от cabildo стояло кирпичное здание, в котором располагалась контора судоходной компании "Бартлетт лайн". Одюбон вошел туда, ведя за собой Эдварда Гарриса. Клерк за стойкой вежливо кивнул.
- Добрый день, господа, - сказал он по-английски. Поколение назад приветствие наверняка прозвучало бы на французском. - Чем могу услужить вам?
- Я хочу приобрести билеты до Атлантиды для нас двоих, - ответил Одюбон.
- Конечно, сэр. - Клерк и глазом не моргнул. - "Орлеанская дева" отплывает в Нью-Марсель и Авалон на западном побережье через… позвольте взглянуть… пять дней. Но если вы подождете еще неделю, то сможете забронировать каюты на "Королеве морей", отбывающей на восток. По пути она зайдет в Сен-Августин, Сен-Дени и Ганновер, а далее направится в Лондон.
- Мы столь же легко сможем добраться до внутренней части острова и с восточного побережья, - заметил Гаррис.
- Согласен, - кивнул Одюбон. - Но нам придется дольше ждать судна, отправляющегося на восток, плавание затянется, к тому же я ни в коем случае не хочу останавливаться в Ганновере. В столице у меня очень много друзей, которые из самых лучших побуждений вовлекут нас в вихрь светской жизни, и, чтобы вырываться из него, потребуются недели. Значит, выбираем "Орлеанскую деву".
- Вы не пожалеете, сэр. Это прекрасный корабль, - подтвердил клерк с профессиональным энтузиазмом. Взяв книжечку с бланками билетов, он макнул перо в чернильницу. - На чьи имена выписать билеты?
- Я Джон Джеймс Одюбон. Со мной путешествует мой друг и коллега мистер Эдвард Гаррис.
- Одюбон? - Перо клерка замерло, он поднял взгляд, лицо его просияло. - Тот самый Одюбон? Художник? Натуралист?
Одюбон и Гаррис обменялись едва заметными улыбками. Одюбону всегда доставляло удовольствие, когда его узнавали, - он любил себя достаточно сильно, чтобы страстно желать напоминаний о том, что другие тоже его любят. Повернувшись к клерку, он постарался сделать улыбку скромной:
- Да, имею честь быть им.
Клерк протянул ему руку. Когда Одюбон пожал ее, молодой человек сказал:
- Не могу выразить, насколько я рад знакомству с вами, сэр. Мистер Хайрам Бартлетт, глава нашей судоходной компании, подписался на вашу серию "Птицы и живородящие четвероногие Северной Террановы и Атлантиды" - издания в формате "двойной элефант" инфолио. Иногда он приносит в контору том-другой, чтобы просветить служащих. Меня в равной мере восхищают и ваши рисунки, и ваши статьи. Это чистая правда!
- Вы мне слишком льстите, - ответил Одюбон, вместо того чтобы пыжиться и чистить перышки на манер голубя в брачный период.
Также он был рад узнать, что дела у Бартлетта идут хорошо, - лишь богатый человек мог позволить себе тома такого формата. Страницы у них были достаточно большими, чтобы представить почти всех птиц и значительную часть животных в натуральную величину, хотя иногда Одюбону и приходилось изображать их в неестественных позах и с изогнутыми шеями, чтобы втиснуть иллюстрацию в прокрустово ложе страницы.
- Вы плывете в Атлантиду для продолжения исследований? - с жаром спросил клерк.
- Да, если судьба окажется к нам благосклонна. Некоторые создания из тех, кого я надеюсь увидеть, с годами стало гораздо труднее отыскать. В то время как у меня… - Одюбон вздохнул, - увы, у меня с годами поубавилось сил для этих самых поисков. Но все же человек может делать лишь то, к чему он склонен, и я намерен попытаться.
- Если они там есть, Джон, ты их найдешь, - заметил Гаррис.
- Если Господу будет угодно. Сколько стоят каюты на "Орлеанской деве"?
- Каюта первого класса на двоих - сто двадцать ливров. Каюта второго класса - восемьдесят, а третьего - всего тридцать пять ливров. Но, боюсь, я не могу рекомендовать третий класс таким джентльменам, как вы. Там нет удобств, к которым вы привыкли.
- Мне доводилось жить без удобств. Когда мы окажемся в Атлантиде, полагаю, мне вновь придется жить без удобств, - сказал Одюбон. - Но, в отличие от некоторых джентльменов с протестантскими взглядами, - он легонько толкнул локтем Эдварда Гарриса, - я не придерживаюсь ошибочного мнения о том, что комфорт есть грех. Так что будем путешествовать первым классом.
- Я не считаю, что комфорт есть грех, и ты это знаешь, - возразил Гаррис. - Ты должен благополучно добраться туда, куда направляешься, и во время путешествия чувствовать себя настолько здоровым и счастливым, насколько это окажется возможным. Конечно же первый класс.
- Значит, первый класс. - И клерк выписал им билеты.
Одюбон взошел на борт "Орлеанской девы", испытывая любопытную смесь предвкушения и страха. Колесный пароход являлся столь же современным, как и любой другой, но все же это был корабль, который вскоре выйдет в море. Еще поднимаясь по сходням, Одюбон ощутил в желудке предостерегающий спазм.
Он рассмеялся и попытался обратить это в шутку, как для Гарриса, так и для себя:
- Когда я вспоминаю, сколько раз оказывался в море на парусном корабле, отдавшись на милость ветра и волн, я понимаю, что глупо волноваться, отправляясь в путешествие, подобное этому.
- Как ты сказал клерку на прошлой неделе: ты можешь делать только то, что можешь. - Гарриса природа наделила как спокойным желудком, так и спокойным нравом. Если противоположности действительно притягиваются, то он и Одюбон составляли естественную пару.
К ним величественно приблизился стюард. На его синем шерстяном кителе блестели надраенные бронзовые пуговицы, а на лице - капельки пота.
- Вы путешествуете вместе, господа? - спросил он. - Не будете ли вы столь любезны показать ваши билеты?
- Разумеется, - отозвался Одюбон. Он и Гаррис достали билеты.
- Благодарю вас. - Стюард отыскал их имена в списке, извлеченном из одного из многочисленных карманов кителя. - Мистер Одюбон и мистер Гаррис? Очень хорошо. Ваша каюта номер двенадцать, на главной палубе по правому борту. Это означает справа, когда смотришь вперед, если вы прежде не бывали в море.
- Боюсь, что бывал, - сообщил Одюбон. Стюард снял фуражку и почесал лысеющую макушку, но Одюбон имел в виду именно то, что сказал. Он кивнул Гаррису, затем негру, толкающему тележку с их багажом. - Итак, посмотрим.
Им досталась каюта с двумя кроватями, комодом и тазом с подвешенным над ним кувшином: примерно то же самое, что им предложили бы в более-менее приличной гостинице, только комната была бы побольше. "Ив гостинице я вряд ли рисковал бы утонуть", - подумал Одюбон. Он не полагал всерьез, что ему суждено утонуть на "Орлеанской деве", но, если на море начнет штормить, лучше умереть, чем мучиться.
Он дал негру-носилыцику пол-ливра. Багаж, как только его выгрузили с тележки, грозил разорвать каюту. Ни Одюбон, ни Гаррис не были щеголями и не возили с собой обширный гардероб. Но у Одюбона одни только акварельные краски и бумага заняли два дорожных сундука, а герметичные банки и запас спирта, в котором сохраняли образцы, потребовали еще двух. Кроме того, у каждого из путешественников имелся дробовик для сбора образцов и новомодный револьвер для самообороны.
- Оставьте хотя бы проход к двери, чтобы можно было выйти, когда проголодаетесь, - посоветовал стюард.
- Большое спасибо за совет. - Одюбон надеялся, что его сарказм собьет с шутника спесь, но стюард, нимало не смутившись, коснулся фуражки кончиками пальцев и вышел из каюты. Одюбон процедил ему вслед что-то по-французски.
- Не бери в голову, Джон, - посоветовал Гаррис. - Мы уже на борту, скоро поднимут якорь. А потом до самого Авалона волноваться будет не о чем.
"Это тебе не о чем будет волноваться". Но Одюбон не произнес этого вслух. У Гарриса был крепкий желудок, а у художника - слабый, и с этим ничего не поделаешь. Одюбон мог лишь мечтать о таком.
Он также мечтал, чтобы "Орлеанская дева" отплыла в назначенный час или хотя бы в назначенный день. "Четверг, 6 апреля 1843 года, половина одиннадцатого утра", - написал клерк на каждом билете четким округлым почерком. Одюбон и Гаррис прибыли на корабль заблаговременно. Однако половина одиннадцатого наступила и прошла, а корабль все еще стоял у причала. Четверг также прошел. На борту томились пассажиры, а грузчики все таскали в трюмы мешки с сахаром и рисом. Лишь фаршированные перепела с артишоками и спаржей, а также действительно превосходное шампанское в обеденном салоне первого класса немного примирили Одюбона с тем, что он зря проторчал лишний день на пароходе.
Наконец, уже днем в пятницу, зарокотал двигатель "Орлеанской девы". Звук у него оказался более низкий и сильный, чем у того, что двигал "Августа Цезаря" по Большой Мутной Реке. Палуба под ногами Одюбона завибрировала.
Офицеры рявкнули команды, трубы парохода изрыгнули дым. Моряки втянули канаты, удерживавшие корабль у причала. Другие матросы, кряхтя от усилий, взялись за кабестан. Звено за звеном они подняли тяжелую цепь с якорем.
Наблюдая за ними, Гаррис сказал:
- Когда-нибудь пар будет вращать не только гребные колеса, но и кабестан.
- Может, ты и прав, - согласился Одюбон. - Морякам следует на это надеяться.
- У пара большое будущее. Запомни мои слова. Пароходы, железные дороги, фабрики… кто знает, что еще нас ждет?
- До тех пор, пока не сделают художника, работающего на паровой тяге, я за свое будущее не опасаюсь, - заметил Одюбон.
- Парового художника? Что за безумные мысли приходят тебе в голову, Джон? - Эдвард Гаррис рассмеялся, но вскоре веселье сменилось задумчивостью. - Впрочем, если вспомнить механический пантограф, то твоя идея вполне может осуществиться.
- Об этом я не думал, - пояснил Одюбон. - Я размышлял о том новом трюке, "светописи", который стали применять в последние несколько лет. Если можно будет создавать цветные, а не черно-белые картинки и если удастся делать - нет, это называют "снимать" - светописное изображение достаточно быстро, чтобы уловить движение… что ж, если такое окажется возможным, то, боюсь, для художников настанут тяжелые времена.
- Слишком уж много всяких "если". Это осуществится еще не скоро, если осуществится вообще, - возразил Гаррис.
- О да. Знаю. - Одюбон кивнул. - И сомневаюсь, что в старости мне придется работать помощником на стройке. Мой сын, скорее всего, тоже станет профессиональным художником. Но ты говоришь о грядущих днях. Могу ли и я не думать о них?
Гудок парохода дважды рявкнул, предупреждая, что судно отходит от причала. Колеса медленно дали задний ход, выводя пароход кормой в реку. Затем одно колесо остановилось, в то время как другое продолжало вращаться. Поворот штурвала - и нос "Орлеанской девы" развернулся вниз по течению. Еще один торжествующий гудок, и, выплевывая все больше дыма из труб, корабль начал путешествие вниз по большой реке в сторону Мексиканского залива. Хотя они еще не добрались до моря, желудок Одюбона скрутило.
Дельта Большой Мутной Реки простиралась далеко вглубь Мексиканского залива. Едва "Орлеанская дева" покинула реку и вышла в залив, ее движение изменилось. Покачивало пароход совсем слабо - во всяком случае, для экипажа и большинства пассажиров, но и этого оказалось достаточно, чтобы Одюбон и несколько других несчастливцев помчались к борту. Через две минуты, показавшиеся художнику вечностью, он обессиленно выпрямился. Во рту было мерзко и кисло, из глаз текли слезы. Зато Одюбон избавился от своего недомогания, пусть и на короткое время.
К нему приблизился стюард с подносом, уставленным стаканами, и почтительно кивнул:
- Не желаете ли немного пунша, сэр, чтобы освежить рот?
- Merci. Mon Dieu, merci beaucoup, - выдохнул Одюбон, из-за мучений позабыв английский.
- Pas de quoi, - ответил стюард. Любой человек на корабле, плывущем из Нового Орлеана через порты южного побережья Атлантиды, должен хоть немного знать французский.
Одюбон набрал в рот смесь рома с подслащенным лимонным соком. Глотая, художник опасался, что у него начнется очередной спазм, но пунш удержался в желудке. Успокаивающее тепло растеклось по телу. В два глотка Одюбон осушил стакан.
- Благослови вас Господь! - выдохнул он.
- Рад был помочь, сэр. Мы всегда предлагаем пунш, когда выходим в море.
Стюард предложил укрепляющее средство товарищам Одюбона по несчастью. Те набросились на него с радостными криками, и он даже заработал поцелуй от симпатичной молодой женщины - но только после того, как та сделала добрый глоток из своего стакана с пуншем.
Ощущая себя пусть и страдальцем, но все же человеком, Одюбон отправился на нос корабля. Свежий ветерок помог ему забыть о бунтующем желудке… на время. Над головой кричали чайки. Крачка бросилась в море и вынырнула с рыбкой в клюве. Но насладиться добычей ей не удалось. На нее спикировала серебристая чайка, и крачка, не успев проглотить, выронила рыбку. Чайка подхватила лакомый кусочек, а ограбленная птица улетела попытать счастья в другом месте.
За горизонтом на юге, милях в сорока юго-восточнее дельты, находился остров Нуэва-Галисия. Сейчас над вулканом Изабелла в центре острова вился лишь легкий дымок. Когда вулкан извергался в последний раз, Одюбон был еще молодым. Он помнил, как на Новый Орлеан сыпался вулканический пепел.
Художник посмотрел на восток, в сторону вулкана Пенсакола на берегу залива. У Пенсаколы "сорвало крышку" не так давно, всего лет десять назад. Но сейчас над горой не поднимался зловещий черный столб. Одюбон удовлетворенно кивнул. Можно не тревожиться о том, что пароходу придется прокладывать путь на восток во время извержения. Когда Пенсакола начинала изрыгать пламя, реки дымящейся лавы стекали в море, отодвигая береговую линию Террановы на юг и восток. Корабли не смели приближаться, чтобы насладиться захватывающим зрелищем, потому что вулкан швырял камни на расстояние, о котором береговая артиллерия могла лишь мечтать. Большая их часть, разумеется, падала в Мексиканский залив, но кто сможет забыть "Черного принца", пробитого и потопленного в 1793 году упавшим валуном размером с корову?
"Орлеанская дева" степенно плыла на восток. Волнение на море оказалось не очень сильным; Одюбон обнаружил, что регулярные дозы ромового пунша чудесным образом успокаивают желудок. Если его и скручивало время от времени, то ром помогал Одюбону забывать о таких пустяках. А лимонный сок, напомнил он себе, предотвращает цингу.
Когда на закате пароход проплывал мимо Пенсаколы, вулкан дымился. Но дым, струящийся из конической горы, оказался, как и над Изабеллой, тонким и бледным, а не густым, черным и угрожающим.
Эдвард Гаррис подошел к Одюбону и встал рядом с ним у левого борта.
- Чудесный вид, - заметил Гаррис.
- Действительно чудесный, - согласился Одюбон.
- Удивлен, что ты не делаешь эскизы. Лучи закатного солнца окрашивают розовым облака над горой на фоне темнеющей синевы… Что может быть живописнее?
- Наверное, ничего. - Одюбон рассмеялся, немного смущенный. - Но я уже выпил столько этого восхитительного ромового пунша, что моя правая рука позабыла о своем мастерстве.
- Вряд ли я вправе винить тебя в этом, когда ты так страдаешь от mal de mer, - заметил Гаррис - Надеюсь, когда ты в следующий раз окажешься здесь, море будет спокойнее.