- Я тоже - если этот следующий раз наступит. Я уже немолод, Эдвард, и не становлюсь моложе. И направляюсь в Атлантиду, чтобы увидеть то, что хочу, и осуществить задуманное, пока еще могу. С каждым годом земля меняется, и я тоже. Ни я, ни она не будут такими, как прежде.
Гаррис - спокойный, уравновешенный и надежный Гаррис - улыбнулся и опустил ладонь на плечо друга:
- Ты выпил, и тебе стало грустно. В тебе больше сил, чем у многих, кто вдвое моложе.
- Спасибо на добром слове, хотя мы оба знаем, что это не так. А ром… - Одюбон покачал головой. - Когда я садился на "Августа Цезаря" в Сент-Луисе, я уже знал, что это путешествие может стать последним в моей жизни. Взросление - это время начал, когда многое происходит впервые.
- О да. - Улыбка Гарриса стала шире. Одюбон догадался, какой первый раз он сейчас вспоминает.
Но художник не договорил.
- Взросление - время начал, - повторил он. - А старение… Это время окончаний, время событий, которые происходят в последний раз. И я боюсь, что это станет моим последним длительным путешествием.
- Что ж, если так, то насладись им в полной мере, - посоветовал Гаррис. - Не отправиться ли нам в обеденный зал? Сегодня подают черепаховый суп и седло барашка. - Он даже причмокнул.
Гаррис, разумеется, отдал обеду должное. Несмотря на поддержку в виде ромового пунша, Одюбон этого сделать не смог. Несколько ложек супа, вялое ковыряние в баранине и жареном картофеле, который предложили на гарнир, и художник почувствовал, что наелся до опасного предела.
- Мы с тем же успехом могли бы путешествовать вторым классом, а то и третьим, - грустно заметил он. - Разница в цене в основном за счет питания, а я не смогу оправдать потраченные на билет деньги за столом, который качается.
- В таком случае мне придется оправдывать их за двоих. - Гаррис полил соусом с бренди вторую порцию баранины. Кампанию с ножом и вилкой в руках он провел серьезно и методично, и вскоре от баранины ничего не осталось. Он с надеждой огляделся. - Интересно, что будет на десерт?
В качестве десерта подали выпеченный в форме "Орлеанской девы" пирог с орехами, цукатами и миндальной пастой. Гаррис предался чревоугодию, а Одюбон наблюдал за ним со странной улыбкой - отчасти завистливой, отчасти задумчивой.
Вскоре после обеда он отправился спать. Первый день морского путешествия всегда давался художнику тяжело, а с годами все тяжелее. Матрас оказался удобнее, чем в гостинице в Новом Орлеане. Наверное, даже мягче, чем дома. Но спать на нем было непривычно, и Одюбон ворочался некоторое время, пытаясь отыскать удобное положение. Ворочаясь, он посмеивался над собой. Вскоре ему придется спать в Атлантиде на голой земле, закутавшись в одеяло. Будет ли он и тогда крутиться? Художник кивнул. Конечно будет. Так, кивая, он и задремал.
Долго Одюбон не проспал - пришел Гаррис, напевая "Прелестные черные глазки", песенку, популярную сейчас в Новом Орлеане. Как казалось Одюбону, Гаррис даже не замечал, что поет. Он переоделся в ночную рубашку, воспользовался стоящим под кроватью ночным горшком, задул оставленную Одюбоном керосиновую лампу и забрался под одеяло. Вскоре он захрапел. Гаррис всегда отрицал, что храпит. Действительно, ведь сам он никогда этого не слышал.
Одюбон усмехнулся. Поворочался, позевал. И очень скоро захрапел сам.
Когда на следующее утро он вышел на палубу, "Орлеанская дева" казалась единственным творением Создателя, не считая самого моря. Терранова исчезла далеко за кормой, а Атлантида все еще лежала в тысяче миль впереди. Пароход вошел в Гесперийский залив, широкий рукав Северной Атлантики, отделяющий огромный остров и прилегающие к нему островки от континента на западе.
Одюбон посмотрел на юго-восток. Он родился на Санто-Томасе, одном из этих островков. Три года спустя его увезли во Францию, поэтому он не видел разорения острова, когда темнокожие рабы восстали против своих хозяев и началась война, в которой ни одна из сторон не давала пощады и не просила ее. Черные правили на Санто-Томасе и поныне. Белых на острове осталось совсем немного. О своем первом доме у Одюбона было лишь несколько смутных детских воспоминаний. Его никогда не тянуло туда вернуться, даже если бы он мог это сделать, не подвергая свою жизнь опасности.
На палубу вышел прогуляться Эдвард Гаррис.
- Доброе утро, - сказал он. - Надеюсь, ты хорошо спал?
- Спасибо, достаточно хорошо, - ответил Одюбон. "И спал бы куда лучше без "Прелестных черных глазок", но жизнь есть жизнь". - А ты?
- Неплохо, неплохо. - Гаррис присмотрелся к коллеге. - Ты выглядишь… не таким зеленым, как вчера. Полагаю, причиной тому бодрящий соленый воздух?
- Возможно. Или я просто понемногу привыкаю к качке. - Едва Одюбон произнес это и подумал о желудке, ему пришлось сглотнуть. Он тут же обвиняюще указал пальцем на друга. - Вот видишь? Одного твоего вопроса хватило, чтобы вызвать неприятности.
- Что ж, в таком случае пошли завтракать. Нет ничего лучше доброй порции яичницы с ветчиной или чего-нибудь в этом роде, чтобы подкрепить… Ты в порядке?
- Нет, - выдохнул Одюбон, перегибаясь через леер.
Он позавтракал легко - слегка подрумяненными галетами, кофе и ромовым пуншем. Обычно художник не начинал день с крепких напитков, но и с морской болезни его день обычно не начинался. "И это тоже хорошо, иначе я умер бы много лет назад, - подумал он. - Надеюсь, я все же выживу".
Сидящий рядом Гаррис с аппетитом умял яичницу с ветчиной, колбасу, бекон и гарнир из маисовой каши. Промокнув губы белоснежной льняной салфеткой, он сообщил:
- Это было потрясающе вкусно. - И любовно похлопал округлившийся живот.
- Я очень рад, что завтрак тебе понравился, - уныло отозвался Одюбон.
За следующие три дня "Орлеанская дева" лишь дважды приближалась к другим кораблям настолько, чтобы разглядеть паруса или поднимающийся из труб дым. Однажды мимо проплыло стадо китов, выпустило в воздух фонтаны и погрузилось в воду вновь. Однако большую часть времени пароход рассекал океан в полном одиночестве.
На третий день плавания Одюбон стоял на палубе, когда море - внезапно, как это всегда происходит, - изменило цвет с зеленовато-серого па насыщенный голубой. Художник поискал взглядом Гарриса и заметил его неподалеку - тот потягивал ромовый пунш и болтал с хорошо сложенной молодой женщиной, чьи локоны были цвета огня.
- Эдвард! - окликнул друга Одюбон. - Мы вошли в Бэйстрим.
- В самом деле? - Похоже, новость не произвела на Гарриса желаемого впечатления. Он повернулся к рыжей женщине, которая тоже держала стакан с пуншем, и сказал: - Джон просто без ума от природы.
Произнесенное другим тоном, это могло бы сойти за комплимент. Может, это действительно был комплимент. Одюбону оставалось надеяться, что ему лишь послышалась легкая снисходительность в словах Гарриса.
- Правда? - Похоже, Одюбон женщину не интересовал вовсе. - А ты, Эдди?
Эдди? Одюбон не верил своим ушам. При нем никто и никогда еще не называл так Гарриса. И Гаррис… улыбнулся:
- Что ж, Бет, могу сказать - я тоже. Но некоторые явления природы интересуют меня больше остальных. - И он положил свободную ладонь на ее руку. Бет тоже улыбнулась.
Гаррис был вдовцом. И мог ухаживать за дамами, если у него возникало такое желание, - впрочем, Бет против его ухаживаний и не возражала. Одюбон восхищался красивыми женщинами не меньше, чем любой другой мужчина, - даже больше, поскольку глазами художника он мог лучше оценить их красоту, - но был женат и не переступал грань между восхищением и ухаживанием. "Надеюсь, у Люси все хорошо", - подумал он.
Поскольку Гаррис был временно отвлечен, Одюбон в одиночестве продолжил наблюдения у леера. К тому времени "Орлеанская дева" уже покинула более холодные воды у восточного побережья Террановы и оказалась в теплом течении, выходящем из Мексиканского залива. Даже обрывки водорослей, плавающие в океане, выглядели теперь иными. Основные биологические интересы Одюбона сосредоточивались на птицах и живородящих четвероногих. Тем не менее он жалел, что ему не пришло в голову выловить водоросли в холодных водах и должным образом сравнить их с теми, что плавают вокруг сейчас.
Он обернулся, чтобы сказать об этом Гаррису, но обнаружил, что его друга и Бет уже нет на палубе. Не отправился ли Гаррис удовлетворять собственные биологические интересы? Что ж, если так, то пусть у него хватит на это сил. Одюбон снова посмотрел на океан и был вознагражден видом юной морской черепашки, не больше его ладони, которая деликатно пощипывала ленточку водорослей. По сравнению с наградой, которой сейчас мог наслаждаться Гаррис, это было лишь пустячком, но все же лучше, чем вообще ничего.
Атлантида, подобно солнцу, восходила для Одюбона на востоке. Всего лишь размытое пятнышко на горизонте… Некоторое время еще можно было гадать, не далекие ли это облака, но недолго. Вскоре в нем безошибочно стала видеться суша. Для бретонских и галисийских рыбаков, открывших Атлантиду почти четыре столетия назад, она преждевременно отправляла на покои закатное солнце.
- Следующий порт захода - Нью-Марсель, сэр, - сообщил стюард, когда Одюбон проходил мимо.
- Хорошо, - ответил художник, - но я плыву в Авалон.
- Все равно вы должны пройти таможенный досмотр в первом порту захода в Атлантиде, - напомнил стюард. - В Штатах к этому относятся очень строго. Если в вашем паспорте не будет стоять штамп таможни Нью-Марселя, вам не дадут сойти с корабля в Авалоне.
- Какое занудство - открывать все мои сундуки ради штампа! - пробурчал Одюбон.
Стюард лишь пожал плечами, как человек, на чьей стороне закон или хотя бы правила. Он сказал правду: Соединенные Штаты Атлантиды действительно строго относились к тем, кто ступал на их территорию. Или делай, как мы, или держись от нас подальше.
Однако сойти на берег в Нью-Марселе было скорее приятно, нежели наоборот. Согретый Бэйстримом, город нежился в нескончаемом мае. Севернее, в Авалоне, почти круглый год был апрель. Далее Бэйстрим двигалось на север и восток, огибая Атлантиду и донося тепло на север Франции, к Британским островам и Скандинавии. Восточное побережье Атлантиды, куда, промчавшись над несколькими сотнями миль долин и гор, долетали ветры, было местом более мрачным и суровым.
Но сейчас Одюбон находился в Нью-Марселе, и здесь стоял если и не май, то середина апреля, что достаточно близко. Когда они с Гаррисом выкатили на тележке свои сундуки под таможенный навес, одного взгляда хватило, чтобы понять: они уже не в Терранове. Да, магнолии, затеняющие соседние улицы, не слишком отличались от тех, что можно отыскать вблизи Нового Орлеана. Но вот гинкго… Существует лишь еще одно место в мире, где растут гинкго, - это Китай. И многочисленные невысокие саговники с пучками листьев, торчащими на вершинах коротких стволов, так же редко встречались где-либо в умеренной зоне.
В отличие от деревьев, местный таможенник оказался весьма похожим на своих коллег во всех королевствах и республиках, где Одюбону довелось побывать. Он хмурился, читая таможенные декларации, и стал хмуриться еще больше, когда открыл багаж путешественников, чтобы убедиться в его соответствии.
- У вас здесь большое количество спирта, - заявил он. - Фактически такое, которое подлежит обложению пошлиной.
- Он предназначен не для употребления внутрь или перепродажи, сэр, - пояснил Одюбон, - а для сохранения научных образцов.
- Имя и художественные произведения Джона Одюбона известны во всем цивилизованном мире, - добавил Гаррис.
- Я тоже слышал об этом господине. И восхищаюсь его работами - теми, что мне довелось увидеть, - ответил таможенник. - Однако закон не принимает во внимание намерения. Для него главное - количество. Вы ведь не станете отрицать, что этот спирт можно выпить?
- Нет, - неохотно признал Одюбон.
- Вот и хорошо. В таком случае вы должны казне Атлантиды… сейчас посмотрю… - Он сверился с таблицей, прибитой к стене у него за спиной. - С вас двадцать два орла и… четырнадцать центов.
Сдерживая возмущение, Одюбон заплатил. Таможенник вручил ему совершенно ненужную квитанцию и тиснул в паспорте весьма нужный штамп. Когда Одюбон с Гаррисом поволокли багаж обратно на "Орлеанскую деву", над ними пролетела птичка.
- Смотри, Джон! Это же серогрудая зеленушка, верно?
Но сейчас настроение Одюбона не могла улучшить даже атлантическая певчая птичка.
- Ну и что с того? - буркнул он, все еще скорбя о деньгах, которые надеялся сэкономить.
Его друг знал, что не дает ему покоя.
- Когда приплывем в Авалон, нарисуй парочку портретов, - посоветовал Гаррис. - И ты вернешь свои денежки, да еще и с прибылью.
Одюбон покачал головой:
- Я не хочу этого делать. - Когда его планы нарушались, он мог стать обидчив, как ребенок. - Мне жалко времени, которое придется на это потратить. Я дорожу каждой секундой. Мне осталось не так уж много дней, а крякуны… Кто может сказать точно, что они еще сохранились?
- Мы их найдем. - Как всегда, Гаррис излучал уверенность.
- Найдем ли? - Одюбона, наоборот, кренило от оптимизма к отчаянию по никому не известному расписанию. В тот момент, во многом по вине таможенника, художник погряз в глубоком унынии. - Когда рыбаки открыли эти земли, здесь было множество диких уток - дюжина видов. Атлантида изобиловала ими, как изобилуют бизонами равнины Террановы. А теперь… теперь, может быть, лишь несколько штук и осталось в самых глухих уголках острова. Вот мы сейчас разговариваем, а в это время, может быть, последняя из них умирает - или уже умерла! - в когтях орла, или в клыках диких псов, или от выстрела какого-нибудь охотника.
- Бизонов тоже становится меньше, - заметил Гаррис, но от его слов Одюбон лишь пришел в еще большее возбуждение.
- Я должен торопиться! Торопиться, ты слышишь меня?
- Что ж, ты все равно никуда не сможешь отправиться, пока не отплывет "Орлеанская дева", - рассудительно ответил Гаррис.
- Однажды, очень скоро, от Нью-Марселя до Авалона проложат железную дорогу, - сказал Одюбон.
Железные дороги в Атлантиде строили почти так же быстро, как в Англии: быстрее, чем во Франции, и быстрее, чем в любой из новых республик Террановы. Но "скоро" еще не наступило, и Одюбону действительно придется ждать, пока пароход не поплывет на север.
Пассажиры покидали "Орлеанскую деву". Бет сошла с корабля, и Гаррис помрачнел. Новые путешественники поднимались на борт. Одни грузчики таскали на берег ящики, коробки, бочки и мешки. Другие, напротив, заполняли трюмы. И пассажиры, и грузчики, по мнению Одюбона, копошились, как сонные мухи. Но ему оставалось лишь сгорать от нетерпения и мерить шагами благословенно неподвижную палубу. Наконец, уже под вечер следующего дня, "Орлеанская дева" отчалила, направляясь в Авалон.
Все путешествие, длившееся два с половиной дня, пароход плыл вблизи от берега. То был один из самых живописных маршрутов в мире. Гигантские сосны и секвойи росли почти у самой воды - такие высокие и прямые, что вполне могли показаться колоннами огромного собора.
Собор этот, по-видимому, был возведен во славу загадкам и головоломкам. Огромные вечнозеленые деревья, такие как в Атлантиде, встречались только на Тихоокеанском побережье Террановы, то есть очень далеко отсюда. Почему они буйно раскинулись здесь, росли там, но больше нигде в мире? Одюбон не знал ответа на этот вопрос, как и любой другой натуралист, но страстно желал его узнать. Это могло бы стать блестящим венцом его карьеры! Увы, сей венец ему вряд ли суждено носить.
"Орлеанская дева", не останавливаясь, миновала рыбацкий городок Ньюки. Одюбон отыскал это место на карте, уточнил у стюарда и был весьма доволен, когда тот подтвердил его правоту.
- Если что-либо случится со штурманом, сэр, то я не сомневаюсь, что с вами мы не пропадем, - сказал он и подмигнул, давая понять, что его слова не следует воспринимать слишком серьезно.
Одюбон вежливо улыбнулся в ответ и принялся вновь изучать карту. Западный берег Атлантиды и восточный берег Террановы, разделенные тысячей миль океана, подходили друг к другу, как два кусочка огромной головоломки. Такое же соответствие наблюдалось и между выступом Бразилии в Южной Терранове и впадиной Западной Африки по другую сторону Атлантики. А очертания восточного побережья Атлантиды более или менее соотносились с береговой линией запада Европы.
И что это означает? Одюбон знал, что он далеко не первый, кто ломает над этим голову. Да и как можно не удивиться, пристальнее взглянув на карту? Составляли ли Атлантида и Терранова некогда единое целое? А Африка и Бразилия? Как такое могло быть, если между ними настолько широкий океан? Одюбон не представлял, что подобное было возможно. И не только он. Но когда смотришь на карту…
- Совпадение, - сказал Гаррис, когда Одюбон заговорил об этом во время ужина.
- Возможно. - Одюбон отрезал кусочек от гусиной ножки. В последние дни его желудок вел себя лучше, а море оставалось спокойным. - Но если это совпадение, то не слишком ли большое, как ты полагаешь?
- А мир вообще большой. - Гаррис отпил глоток вина. - Тебе не кажется, что в нем найдется место для парочки больших совпадений?
- Возможно, - повторил Одюбон, - но, когда смотришь на карты, создается впечатление, что такие соответствия очертаний объясняются некой причиной, а не случайностью.
- Тогда скажи, как между ними появился океан. - Гаррис нацелил на него палец, как ствол пистолета. - И если скажешь, что это был Ноев потоп, то я возьму бутылку этого прекрасного бордо и стукну тебя ею по голове.
- Ничего подобного я не собирался утверждать, - возразил Одюбон. - Во время Ноева потопа вода могла залить эти земли, но не разделить их, причем сохранив полное соответствие береговых линий.
- Тогда это должно быть совпадением.
- Я не считаю, что это должно быть чем-либо, mon vieux. Я считаю, что нам неизвестна причина… если, признаю, эта причина вообще имеется. Может быть, когда-нибудь мы это узнаем, но не сейчас. Пока что для нас это загадка. А нам ведь нужны загадки, как ты думаешь?
- Конкретно сейчас, Джон, мне нужен соус. Будь любезен, передай его, пожалуйста. Изумительно подходит к гусятине.
Тут он был прав. Одюбон полил соусом темное и сочное мясо у себя на тарелке, затем протянул соусник другу. Гаррис, когда мог, предпочитал игнорировать загадки. Но только не Одюбон. Они напоминали ему не только о том, как много люди - вообще - пока не знают, но и о том, как много он - в частности - еще может узнать.
"Столько, сколько позволит мне время", - подумал Одюбон и отправил в рот очередной кусочек гусятины.