Алик с готовностью подтвердил, что нормально, отлично зная, что любой другой ответ вызовет такое ответное словоизлияние, что ему в нем не выжить.
- У нас созрело решение поручить работу Вандерхузе по вводу новой локальной системы тебе. Как ты на это смотришь?
Алик был готов к такой постановке вопроса. Как это ни аморально звучит, но смерть Вандерхузе открыла перед ним довольно приятные перспективы. Теперь в деле адаптации новой сети у него конкурентов нет. Как-никак они вместе с Сашкой начинали, и лучше его специфики проблемы никто не понимал.
- Если тебе все ясно, то можешь идти. Иди и дерзай.
- Николай Николаевич, а как насчет оплаты?
Глаза Дегенерата погрустнели, он даже снял очки, устало потер переносицу. "Чего ж ты их трешь?" - подумал Алик. - "Время девять утра, когда ж ты успел наработаться?" - Ты знаешь, какая средняя зарплата по городу? - горестно спросил начальник.
Алик знал. Начальство не преминуло упомянуть об этом всякий раз, когда кто-нибудь заикался о прибавке жалованья.
- Три тысячи! - патетически воскликнул Голованов. - А у тебя десять! Вывод какой?
Вывод такой, понял Алик, что если он не хочет, чтобы его и так самый мизерный оклад не урезали до среднегородского, то надо идти и пахать как папа Карло.
- Пойду, ознакомлюсь с фронтом работ.
- Дерзай! В молодости только и дерзать.
"Молодого нашли", - подумал Алик, - "песни петь". Почти сороковник мужику и все еще молод.
- В Амстердам вас всех через Попенгаген! - вырвалось у Алика в сердцах, когда, вернувшись от начальника, он вновь обнаружил дверь приоткрытой с сиротливо повисшей на ручке знакомой табличкой: "Буду через пятнадцать минут".
Он решительно распахнул дверь, уверенный, что, наконец то застанет злоумышленника. Правда, в глубине души он все же надеялся, что это всего лишь уборщица, припозднившаяся с уборкой.
Он опять не угадал. Комната была девственно пуста, и ничто не говорило о чужом присутствии, но тут Алик заметил такое, что отмело всякие сомнения: компьютер Сашкин работал!
Нехорошее предчувствие кольнуло его, когда он подсел и снова набрал давешний файл. Все вроде бы было по-прежнему: и гигабайт высветился, и запуск прошел как обычно. Но динамик лишь вякнул: "Я знал, Алик, что это ты…" Да и заглох. Как выяснилось, навсегда.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что в систему запущен мощный резидентский вирус. Файл раскрылся шиворот навыворот, да и вывалил весь гигабайт сразу. По дисплею метались слова, являющиеся чудовищным смешением всевозможных шрифтов и алфавитов. Слова выворачивались живыми гусеницами, вступали друг с другом в непотребные сношения, образуя неописуемые кирилицелатинские абракадабры.
Потом монстры начали лопаться, постепенно заливая экран чернильной темнотой.
Экран превратился в черную дыру, Алик даже потянулся к блоку, чтобы вырубить питание, но внезапно экран полыхнул, и на Алика глянул неописуемо яркий изумрудный глаз.
Алик даже отдернулся подальше, но цвета уже блекли, и глаз тускнел с каждой секундой, понемногу сливаясь и, в конце концов, слившись с чернотой экрана окончательно.
Алик выключил питание и лишь тогда вздохнул с облегчением. Ни черта мы про компьютеры не знаем, подумал он. Работаем, программы пишем, а представления не имеем, с чем имеем дело.
На крохотную дискету размером с ладонь влезает толстый полноценный роман.
Бальзаку, который работал по двадцать часов в сутки, месяц требовался, чтобы такой написать. А этот ящик его за считанные секунды перекатывает туда и обратно, хочешь так, а хочешь наоборот.
Это же какая мощь в нем? Сколько Бальзаков и Энштейнов? В средние века церковь считала талант чем-то дьявольским, вмешательством потусторонних сил в земные дела. В таком случае, компьютер есть порождение сатаны, и его нечеловеческая мощь дарована не милостью светлого разума, а кознями злобных темных сил.
Алик прервал себя на той мысли, что прикидывал, что эти монстры в жестяных коробках могут замышлять. Тогда он запер дверь и поехал вниз с твердым намерением разобраться, что за таинственная уборщица орудует в его кабинете.
В лифте ему пришлось ехать с молодой особой лет восемнадцати в мини-юбке длиной в ладонь, завидуя тому счастливчику, у кого такая секретарша.
Вскоре выстраданную мысль про отсутствие правды в жизни укрепил вошедший парень, одетый с иголочки, словно нью-йоркский служащий. Глянцево поблескивающее лицо выдавало, что он не менее полугода провел за океаном: в Канаде или штатах. Один его галстук стоил всю аликовскую зарплату.
Алик спустился вниз и прошел на вахту, располагавшуюся у самой входной двери. В ней сильно пахло шинелями и почему-то рыбьим жиром. Находилось в комнате несколько дежурных в армейских шинелях без погон. Все женщины.
- В чем дело? - спросила сидевшая у двери.
Алик попытался объяснить, но был прерван при первых словах.
- Молодой человек, - строго сказала дежурная, - вы понимаете, тут военизированная охрана. Мы всякой ерундой, навроде мытья полов, не занимаемся.
Алик сделал еще одну попытку в том смысле, что они в таком случае должны охранять неприкосновенность и его комнаты в том числе.
- Етит-вертит! - воскликнула дежурная. - Я ему про Фому, а он мне…
В дверь вдруг просунулась голова еще одной женщины, тоже в шинели:
- Фома приехал! - Громким шепотом сообщила она.
- Ох, Господи! - вскинулась дежурная. - Все на выход, быстро! Давайте, давайте, гражданин отсюда!
Алик, выйдя в холл, успел увидеть через стекла дверей, похожих на витрину, знаменитый кортеж капитана порта.
Общеизвестно, что в нем насчитывалось 16 бронированных джипов, изготовленных по спецзаказу, но к Башне приблизился только один. Рядом словно охотничьи псы бежала охрана.
Секьюрити бесцеремонно растолкала случайных прохожих, лишь потом появился капитан порта. Он был в парадной форме, ордена и медали слегка позвякивали.
Ощущение было космическое.
Капитан порта вступил на глянцевый мраморный пол холла, глядя исключительно прямо перед собой и словно не замечая застывших в почтительной неподвижности людей. Его мерные шаги действовали на персонал как покачивание удава на кролика.
Алик видел начальство вблизи впервые, и ему захотелось глянуть еще ближе. Перед ним стоял давешний щеголь из лифта, и Алик не имея намерения его отодвинуть, лишь слегка коснулся рукой, на что щеголь среагировал как на личное оскорбление и больно двинул его локтем в живот, словно знал, что у Алика проблемы с кишечником. Флоров сдавленно охнул и согнулся, вышло, как поклонился. Вот и посмотрел капитана.
Когда процессия миновала, к ним направился сотрудник УСБ и придирчиво осмотрел документы у обоих.
- Не шутите так больше, а то вылетите с работы, - грубо предупредил он Алика, а молодому сказал совсем другим тоном. - А вы сын Никанора Ивановича? Очень приятно познакомиться.
- Он меня в живот ударил! - пожаловался Алик.
Охранник посмотрел на него таким ненавидящим взглядом, что он зарекся жаловаться.
- Идите, работайте, гражданин! - казенным тоном произнес он, чем окончательно вывел Алика из себя, и он понял, что начинает терять над собой контроль.
- Я не задержанный, чтобы меня гражданином обзывать! - заявил он.
- Алексей Сергеевич, у этого парня какие-то проблемы? - подошла знакомая дежурная.
- Проверь-ка его, милая. Кажется, у него нет разрешения на вынос дискет.
Алик выругал себя за длинный язык. И почему он не немой? Его завели в комнату.
Дежурная, походя, похлопала по карманам рубашки, боковым карманам брюк, потом ее руки резко сомкнулись, соединяясь у него между ног, и кисти цепко сжались. Алик ойкнул от боли.
Алексей Сергеевич, зашедший следом и по-свойски пристроившийся к чаепитию, довольно заухмылялся:
- Что, Танюха, дискету нашла?
Та продолжала выворачивать руку с зажатым в ней содержимым. Алик, покрываясь мелким и быстрым потом, уцепился в ее руки, но разжать железную хватку, нечего было и думать.
- У парня жены нет. Ведь нет, верно? Я таких сразу чую. Приласкать некому, вот и пришел, - ворковала дежурная, приблизив изучающее лицо вплотную. - Ласки захотел, милок, верно?
Она была старая, и изо рта у нее несло застарелым чесноком.
- Пустите, - просипел он, воздуху уже не хватало, боль внизу живота временами становилась невыносимой.
- Как же я тебя пущу? А проверить? - притворно удивилась дежурная.
- Пусти, оторвешь чего-нибудь, неровен час, - сказал Алексей Сергеевич. - Пусти, говорю. Пошли чай пить.
- Добрый вы, - дежурная отпустила и, потирая затекшую руку, бросила Алику. - Пшел отсюда.
Тот засеменил прочь, но до лифта не добрался, вынужден был свернуть к гардеробу и некоторое время приходить в себя. В зеркале плавало пунцовое лицо. Внутри все горело. Господи, да что же такое происходит, мысленно возопил он. За что? Ну почему я такой невезучий? Он не представлял, как теперь будет проходить вахту.
Вернее, очень хорошо представлял. Как вахрушки будут хихикать, прикрываясь ладошками, и тыкать в него пальцами. Но при всех они не решатся издеваться над ним. Но они могут каждый раз заводить его в кутузку для проверки! И уж тут они оторвутся. Пожаловаться? Сколько раз жаловались, и все равно их ощупывают как в концлагере!
Здоровый сон, твердил он себе. Мне нужен здоровый сон, и все будет в порядке.
Но с этого дня ничего не было в порядке. Даже сон.
Г Л А В А 4
ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ 1872 ГОДА
От надвигающейся бури сделалось абсолютно темно, всполохи были уже не отдаленными и безликими, а близкими и режуще белыми. Временами слышался гул, пока еще тихий, но с угрожающими нотками, начинавшими звучать все громче. Но все признаки надвигающейся стихии перекрывали вопли Семена, напропалую и без особого успеха ругавшегося с сельчанином.
- Говори где староста, нерусь поганая! - орал он невидимый в темноте.
- Староста йок, - отвечал вкрадчивым голосом такой же невидимый собеседник.
- Что значит-йок? По-русски говори, бесовская твоя душа!
- Йок-значит йок. Кончился.
- Помер что ли? А что ты в казенной избе делаешь? Вон и фонарь висит. Правда, не горит.
- Это не фонарь.
- А что же это, етит-вертит?
- Простой лампа.
- Шутить изволите, а я вот кнутовищем то тя перетяну, тогда и пошутишь, тудыть твою…
- Погодь, Семен, - значительно сказал Флоров, сходя с коляски, земля показалась неожиданно мягкой, гостеприимной.
Он пошел на голоса препирающихся и вскоре увидел рядом с возницей маленького человечка, совершенно лысого, но с несколькими длинными черными волосинками на подбородке.
- Как тебя зовут любезный?
- Аксак.
- Не позволишь ли переночевать у тебя, уважаемый, и переждать грозу? А если поставишь самовар, то мы и заплатим. Правда, скромно, мы люди казенные, на государевой службе.
- Нет вопрос. Заходи, гостем будешь.
Уже в сенях, освещенных неверным светом лучины, Флоров поучал Семена:
- Эх ты, Семейка, учу тебя учу манерам, а все ни в какую. Сказано ж тебе: к людям надобно с лаской.
Однако тот с чрезвычайно внимательным видом поизучал его сапоги и сказал:
- Однако в гавно наступили, ваше благородие. Снимите тут, запах к тому ж.
Флоров с трудом сдержал себя, но возница оказался прав.
- Коров, понимаешь, развели, - он разулся и в комнату вошел в носках.
Аксак жил бобылем. Как он рассказал, полдеревни мужиков жили одни.
- Как деревня то называется, хозяин? - спросил Семен.
- Идея. Бывший староста один жил, да помер. Теперь я в его дом перебрался. Пока новый управляющий не приедет.
Странное названьице - Идея. Флоров полистал карту, но в Загорской волости такую деревню не нашел.
В доме было удушающе жарко, потому что, несмотря на лето, в комнате топилась печь. Аксак вытащил из ее жаркого нутра чугунок. Комнату тотчас залил аромат свежесваренной картошки. Рядом с чугунком появился литровый штоф, заполненный более чем наполовину.
- Что это? - Строго спросил Флоров.
- Арака.
"Черт", - подумал Флоров. - "А мне ведь еще Алгу переписывать. И где этот Богом забытый городишко?" Возница быстро перекрестился и уже разливал по кружкам. Получалось ровно, как по линейке.
- Семен, прекратить! - велел Флоров. - Бог знает, чего они туда клали.
- А водка она и в Идее водка, - не соглашался возница, когда дело шло к выпивке, он становился опасным вольнодумцем.
- Это не водка, я ж говорю - арака, - опять влез Аксак.
- За дружбу русского и сумитского народа! - провозгласил Семен. - Выпейте тож, ваше благородие. Вы ж государевый человек, про вас тут все узнают, как вы их уважили.
- Ох, и шельма, - не выдержал Флоров. - Ладно, наливай. Только по одной.
Но когда Флоров начинал пить, то по одной почему-то никогда не получалось.
Именно за это качество его и попросили с прежней службы, заставив колесить по необъятной губернии. Вот и в этот раз пока он разобрался в своих чувствах, получалось трижды по полкружки.
Аксак совсем захмелел. Пропустив очередную, хватил ею по столу и воскликнул:
- Ай, и арака! Как ее только русские пьют!
- Сумиты тоже мимо рта не проносят, - резонно заметил Семен. - Давай еще по кружке и все. По полной.
- Больше ярамы, - замотал Аксак головой.
- Что значит "ярамы"? Так ты не хочешь за дружбу наших с вашими? - загорелся Семен. - Ах, ты сумитская морда!
- Семейка! - одернул Флоров. - Нехорошо брат. Он нас угостил, а ты. И мне брат нехорошо, пойду-ка я на воздух.
Он с трудом встал и, неловко сшибая табуреты, чугунки, старые сильно вонючие валенки, изловчился-таки выйти в сени. Напоследок он увидел, как почему-то плачущий возница целует Аксака, вопрошая его при этом:
- А девки у вас есть, брат?
- Девки есть, - ответствовал тот. - Только не дают.
Возница так и залился слезами.
- Ты чего? - опешил Аксак.
- Жалко мне тебя, и девки тебе не дают.
- Э, не плачь, дорогой. Мне не надо.
- Это почему?
- Кутаг не работает. Давно.
Возница залился еще пуще прежнего.
- И кутаг не работает. Нету у тебя никакой радости в жизни. Ну, давай за это тогда выпьем. По последней. По полной.
И уже из-за притворившейся двери донеслось:
- Так ты отказываешься пить, морда? За дружбу? Да я тебя за такие слова!
Алик рывком вынырнул из тяжелых объятий сна и некоторое время не мог встать, безуспешно борясь с нахлынувшими впечатлениями. Сон был мало сказать странный, он завораживал, даже угнетал. И он никак не хотел заканчиваться. Самое жуткое заключалось в том, что он начался ровно в том месте, где закончился первый.
"Реаниматор давно б уже диагноз поставил", - подумал Алик. - "Что за перепись? У нас и деревни то такой нет. Идея". Некоторое время он прислушивался к шорохам, глядя в окно, за которым ничего не было кроме чистого поля и моря.
Таким Макаром ему до завтра не восстановиться, надо бы заснуть, да робость его охватила, что приснится опять этот странный сон, что мучил его уже вторую ночь.
Внезапно на него упал отсвет, и, глянув в окно, он увидел, что в соседней избе настежь открыто окно, и в свете свечи видится чей-то ясный силуэт.
- Подойдем поближе, - решил Флоров.
Очередной сполох осветил все вокруг, после чего грянул такой мощи гром, что казалось, в небесах перекатывают гальку в огромном тазу. Но дождя все еще не было.
Вспышка осветила того, кто был в окне. Это была давешняя девушка, и Флоров успел увидеть, что она действительно чрезвычайно хороша. На румяном после бани лице выделялись ее запоминающиеся глаза: игривые, пьянящие.
Девушка сидела у окна и, задумчиво глядя в темноту, медленно расчесывала свои роскошные волосы цвета спелой пшеницы.
- Фатьма, закрой окно! - раздался уже знакомый зычный голос. - Прогневишь Всевышнего, хвала ему. Волосы притягивают молнию, быстро накинь платок, кому говорю!
Девушка громко рассмеялась, открыв рот с ослепительно белыми зубами.
- А я не боюсь! - закричала она. - Я не боюсь грозы!
Она даже привстала над подоконником и выставила руки навстречу грозовому облаку.
- Не делайте этого! - закричал Флоров в ответ и побежал, но бежать было далеко, а гроза была уже здесь, рядом.
Флоров понял лишь одно: в деревне не было ни одного дерева, что могло отвлечь молнию на себя, а домик красавицы стоял на косогоре, выше всех - молния не минула бы его в любом случае.
Он продолжал бежать и кричать, но тут что-то большое и развевающееся пролетело над самой его головой. Он не понял, почувствовал опаленной кожей, что это есть не что иное, как стена небесного огня. Девушка с вытянутыми кверху руками оказалась словно впаянной в световую колонну, протянувшуюся с неба до самой земли.
Раздавшийся следом страшной силы грохот разом лишил Флорова чувств и опрокинул навзничь, на вставшую на дыбы землю.
Оправдались его худшие опасения: он не восстановился. На следующее утро, даже спустя час после начала рабочего времени, он не имел ни возможности, ни желания приступить к выполнению своих служебных обязанностей.
В голове мирно сосуществовали два совершенно автономных очага мерно пульсирующей боли. Сердце словно поместили в дополнительную оболочку, меньшую на пару размеров и не эластичней дубовой бочки.
К тому же, Алик понял то, что должен был понять еще вчера, когда получал задание.
Он не мог приступить к работе, пока милиция не вернет Сашкины бумаги. Не зная его наработок, лезть в систему было бессмысленно.
"Интересно, осталась Фатьма живой?" - подумал он вдруг. Если б все было наяву, то она, конечно, не имела б никаких шансов. Но речь в данном случае шла о сне, где все возможно.
Рассуждать в отвлеченном направлении было легко: боль забывалась, и умереть хотелось не так мучительно. Продолжая тему, Алик даже включил компьютер, вошел в локальную сеть и сделал запрос: "Была ли проведена в загорской губернии перепись населения в 1872 году?" Ответ пришел практически мгновенно, чем вызвал прилив законной гордости Алика.
Не будь машины, пришлось бы ехать в Загору, искать там центральный архив, а потом долго и нудно ползать вдоль бесконечных стеллажей, перебирая древние папирусы, обкаканные тараканами еще в прошлом веке, ежесекундно рискуя сверзиться со стремянки или задохнуться от вонючего нафталина. И все для того, чтобы убедиться, что никакой переписи не было и в помине.
Но вся дикость ситуации заключалась в том, что такая перепись была! Дисплей бесстрастно высветил ксерокопию пожелтевшей бумажки с датой проведения: "Осьмого июня 1872 года." Алик вперил взгляд в почерк, бумага была рукописной, хоть и с гербом, но не узнал его. Понятное дело, писари все переписали набело.
Алик вытер выступивший пот и сделал новый запрос о том, учтена ли каким-либо образом в сией переписи деревня Идея. Тут его ждала удача: результатов запроса было "0". Правда, при этом его попросили, дополнительно назвал волость, где ее искать, то тогда…