Но как бы то ни было, нам с Вирджинией необходимо прорваться сквозь пикеты… И как мне хотелось в тот момент, чтобы трансформация не лишала меня способности рассуждать по-человечески! Волчья натура побуждала меня просто прыгнуть на ближайшего человека - но тогда на меня набросится весь гарнизон…
Стоп… может, как раз это и нужно?
Я метнулся назад, в заросли. Кот Свартальф цапнул меня когтями и тут же взлетел на дерево. Вирджиния Грэйлок вскочила, схватившись за пистолет, но тут же расслабилась и нервно засмеялась. Я, конечно, мог и сам справиться с магической вспышкой, висящей у меня на шее, но у Вирджинии это вышло быстрее.
- Ну? - спросила она, когда я вновь стал человеком. - Что ты узнал?
Я описал ситуацию и увидел, как девушка нахмурилась и плотно сжала губы. Ну, надо сказать, ее губы были слишком хороши для этого.
- Ничего хорошего, - задумчиво сказала она. - Я как раз и боялась чего-то в этом роде.
- Послушай, - сказал я, - ты ведь сможешь быстро отыскать этого ифрита?
- О да! В Конго я научилась магии поиска. А в чем дело?
- Я нападу на одного из стражей, устрою большой шум и отвлеку их внимание. Ты сможешь незаметно пересечь линию постов, а в городе наденешь тарнкаппен…
Она покачала рыжей головой:
- Я не взяла плащ-невидимку. Их поисковые системы ничуть не хуже наших, так что в нем нет смысла.
- М-м-м… да, пожалуй, ты права. Ну, все равно, ты сможешь в темноте проскользнуть к дому, где прячут ифрита. А уж там - действуй по ситуации.
- Я боялась, что нам придется поступить именно так, - сказала она. И добавила с удивившей меня мягкостью: - Но, Стив, ведь ты подвергаешь себя большой опасности…
- Нет, если они не подстрелят меня серебряной пулей. Но ведь большинство их зарядов из простого свинца! Они используют схему заряда "один к десяти"- из серебра у них лишь каждая десятая пуля. А значит, у меня девяносто шансов из ста благополучно добраться домой.
- Ты лжец, - сказала она. - Но храбрый лжец.
Но это совсем не было храбростью. Можно, конечно, воодушевляться, размышляя о долине Фордж, или Аламо, или холмах Сан-Юан, или о Касабланке, где наша армия остановила три дивизии "пантер" фон Огерхауса из Африканского корпуса - но лишь когда вы сами сидите в тепле и уюте. Однако на меня были наложены военные чары, снимающие страх, хотя и они не избавляли от холодного кома где-то в животе. Но я не видел другой возможности выполнить задание; а если наша попытка провалится - меня ждет трибунал.
- Я им пооткусываю ноги, если они вздумают за мной погнаться, - объяснил я Вирджинии. - А когда я их хорошенько встряхну - постараюсь присоединиться к тебе.
- Хорошо. - Внезапно она поднялась на цыпочки и поцеловала меня, едва коснувшись моей щеки губами.
Мгновение-другое я молча смотрел на нее. Потом, чуть замявшись, спросил:
- Что ты делаешь вечером в субботу?
Она рассмеялась:
- Забудь об этом, Стив! Я служу в кавалерии!
- Да, но война ведь - не навсегда!
Я беспечно усмехнулся, и ее взгляд вдруг изменился. Да, нападение - лучшая из возможных тактик.
Мы обсудили детали операции, насколько это было возможно. Вирджинии предстояла нелегкая задача: скорее всего, ифрита хорошо охраняли, да и сам он представлял немалую опасность. Так что у нас обоих было не слишком много шансов встретить рассвет.
Я снова обернулся волком и лизнул руку девушки. Она взъерошила мою шерсть - и я скользнул во тьму.
Я выбрал того часового, что стоял на шоссе, - но по обе стороны дороги тоже должны стоять солдаты… Да, я увидел людей поодаль, справа и слева от моей жертвы; они медленно шагали взад-вперед. Я притаился за пеньком, ожидая, когда часовой подойдет ближе.
И вот я прыгнул. Я успел заметить глаза и белые зубы на бородатом лице, я услышал крик и, налетев на часового, почуял вонь отчаянного страха. Он упал на спину, молотя руками, - и я вцепился в его горло. Мои челюсти сомкнулись, и мой язык ощутил горячую соль крови.
Я знал, что его крик услышали другие стражи. Два ближайших сарацина бросились на помощь. Я выпустил кишки первому из нападавших и сцепился со вторым.
Он выстрелил. Пуля обожгла меня, заставив пошатнуться. Но сарацин явно не знал, как обращаться с вервольфами. Ему следовало бы стрелять без передышки, пока не дойдет очередь до серебряной пули; ему следовало оттолкнуть меня, может быть, ткнуть штыком, лишь бы выпустить нужный заряд. А он просто бросился на меня, призывая своего еретического Аллаха.
Моя простреленная мышца мгновенно сомкнулась, срастаясь, - и я бросился на сарацина. Увернувшись от штыка и от прицела, я ударил его - довольно сильно, чтобы он выронил оружие, но недостаточно для того, чтобы сбить его с ног. Он устоял, схватил меня за шею и приподнял.
Я двинул его задней лапой по лодыжке. Он, продолжая держать меня, упал навзничь - и я оказался в наилучшей для ближнего боя позиции. Крутанув головой, я стряхнул его руку и рванул ее зубами.
Но не успел я окончательно расправиться с ним, как на меня навалились еще трое. Но до чего же паршиво тренировали этих ребят! Я вырвался из свалки, в которой участвовало уже с полдюжины сарацин, и очутился на свободе.
В запахе горячих тел и крови я уловил слабую струйку аромата "Шанели № 5", и что-то внутри меня засмеялось. Мимо места схватки промчалась Вирджиния, ведя метлу в футе над землей, - и очутилась в Троллбурге. Теперь мне нужно было уйти от погони - и не дать серебряной пуле настичь меня при этом.
Я взвыл, насмехаясь над людьми, высыпавшими из ближайших домов, и, прежде чем помчаться в поле, позволил им как следует разглядеть меня. Я бежал легко и не слишком быстро, чтобы они не потеряли меня из виду; я бросался из стороны в сторону, чтобы не дать им возможности прицелиться. Сарацины бежали за мной, спотыкаясь и вопя.
Конечно, они восприняли случившееся как обычную диверсионную вылазку. Теперь сарацины заменят пострадавшие пикеты, гарнизон насторожится… но ведь наверняка никто, кроме нескольких старших офицеров, не знает о существовании ифрита, и никому в голову не приходит, что мы могли раздобыть такие сведения. А значит, у них нет особых причин беспокоиться и они не подозревают о наших подлинных планах. Так что, может быть, нам и удастся завершить операцию…
Что-то внезапно пронеслось над моей головой… Один из их чертовых ковров. Он спикировал на меня, как коршун, и ружья выплюнули огонь. Я бросился к ближайшей купе деревьев.
Еще несколько мгновений, и я укроюсь в роще…
Но у меня не оказалось этих мгновений. Я услышал за спиной тяжелый топот, уловил едкий запах… Тигр-оборотень несся следом за мной.
На мгновение я вспомнил своего проводника по Аляске. Он тоже был оборотнем - белым медведем. Если бы он мог очутиться здесь!.. Я развернулся навстречу тигру.
Это был очень крупный тигр и весил по меньшей мере пятьсот фунтов. Глаза его пылали, как раскаленные угли, огромные клыки сверкали… он взмахнул лапой такой величины, что она могла бы переломить мою спину, как сухую былинку. Я налетел на него, рванул зубами и отскочил назад, прежде чем он успел меня ударить.
Краем уха я слышал, как сквозь кусты ломятся сарацины, ищущие нас. Тигр прыгнул. Я увернулся и помчался к зарослям. Может быть, мне удастся укрыться… Он яростно топал следом, громко рыча.
Между двумя гигантскими дубами я увидел щель, слишком узкую для тигра, и поспешил к ней. Но она оказалась слишком узкой и для меня. И меньше чем через секунду я застрял в ней - а тигр настиг меня. В моих глазах вспыхнули огни - и наступила тьма.
Глава 4
Я плыл в нище и в никогда. Мое тело отделилось от меня - или я от него. Но как я мог думать о бесконечной и вечной тьме, и холоде, и пустоте, когда у меня не было чувств? Как мог я чувствовать отчаяние, если был лишь точкой в пространстве и времени?.. И даже меньше, чем точкой, а вокруг не было ничего - ничего, что можно любить, или ненавидеть, или бояться, или желать на пути неизвестно куда. Смерть была бы меньшим наказанием, потому что сейчас я был единственным, что вообще существовало.
И от этого я отчаялся.
Но через мгновение, или через квадрильон лет, или спустя и то и другое - я кое-что понял. Я был во власти Великого Солипсиста. Беспомощный и ничего не понимающий, я уловил его эгоизм - такой беспредельный, что он не оставлял даже маленького местечка для надежды. Я закружился в водовороте мыслей - таких непонятных, таких чужих, таких огромных для меня, что я словно окунулся в волны ледяного океана…
…опасен, именно этот…он и те двое… каким-то образом он может стать смертельной опасностью… не сейчас (презрительно), когда рухнули их планы… нет, позже, когда они осуществят другое намерение, и эта война станет в сравнении с ним сущей мелочью… почему-то от них исходит волна опасности… если бы я мог рассмотреть будущее!., их нужно отвлечь, уничтожить, что-то сделать с ними, пока угроза не стала реальностью…но я не могу создать для них опасность… может быть, они будут убиты во время войны… если нет, я должен помнить о них - и попытаться позже… сейчас у меня слишком много дел, мне нужно помочь прорасти тем семенам, что я посеял в мире… птенец противника не пролетит над моими полями, их сторожат голодные вороны и коршуны… (и - с бесконечной ненавистью) да, ты попадешься в мои капканы, птенчик… и есть лишь Один, Кто сможет освободить тебя!
И так велика была сила злорадства в последних словах, что я внезапно освободился.
Глава 5
Я открыл глаза. Какое-то время меня не отпускал бесконечный ужас. Но меня спасла физическая боль, отогнавшая эти воспоминания куда-то вглубь, туда, где живут давние ночные кошмары. Лишь мелькнула мысль, что все это, наверное, было кратким безумием.
Природный оборотень - в его зверином обличье - совсем не так неуязвим, как это кажется большинству людей. Если даже оставить в стороне серебро (биохимический яд для метаболизма в промежуточном состоянии) - существуют и проклятия, способные остановить работу жизненно важных органов, а значит, и жизнь; и утрата какой-то части тела тоже может стать необратимой, если поблизости не окажется хирурга, чтобы пришить ее обратно, пока не погибли клетки… ну и так далее, и так далее. Но мы, оборотни, все-таки, безусловно, крепкие ребята. Мне достался удар, который, похоже, сломал мою шею. Но спинной мозг не был полностью разорван, и рана зажила с обычной для звериного облика скоростью.
Плохо было лишь то, что сарацины схватили меня и воспользовались магической вспышкой, чтобы вернуть мне человеческий облик, прежде чем раны окончательно зарубцевались. И теперь у меня отчаянно болела голова и мучила тошнота.
- Встать! - Чей-то ботинок ткнул меня в ребра.
Я с трудом поднялся. Они забрали все, что у меня было при себе, включая и магическую вспышку. Не меньше двух десятков сарацин направили на меня свои ружья. Преобразовавшийся тигр стоял рядом. Это был человек почти семи футов ростом и чудовищно жирный. Преодолевая головную боль, я присмотрелся к нему и увидел, что он носит знак эмира, который в те дни был скорее воинским званием, нежели титулом, и все же представлял немалую значимость.
- Идем! - скомандовал он и пошел вперед. Я с трудом потащился следом за ним.
Я видел ковры сарацин, кружащие в небе, слышал завывание их оборотней, отыскивающих следы других американцев. Но я слишком плохо себя чувствовал, чтобы интересоваться всем этим.
Мы вошли в город и зашагали к центру, и наши шаги гулко звучали на пустынных улицах. Троллбург был небольшим городком; наверное, до войны в нем обитали около пяти тысяч жителей. Но сейчас на улицах никого не было видно. Я заметил лишь несколько сарацинских батарей; стволы орудий смотрели в небо… с громыханием протащился дракон, изрыгающий огонь, с бронированным паланкином на спине. И никаких следов гражданского населения. Но я знал, куда оно подевалось. Симпатичные женщины находились в офицерских гаремах, а все остальные либо перебиты, либо сидят под стражей в ожидании того дня, когда их погрузят на корабли и повезут продавать в рабство.
Когда мы добрались до отеля, в котором расположилась вражеская штаб-квартира, головная боль у меня поутихла, сознание прояснилось. Но в этом были и положительные, и отрицательные стороны. Мы поднялись по лестнице и вошли в один из гостиничных номеров. Мне было велено встать у стола, за который уселся эмир. Полдюжины стражей выстроились вдоль стен, а молодой паша из разведкорпуса сел неподалеку от эмира.
Эмир обратил к паше огромное лицо и что-то сказал ему - мне показалось, он говорил о том, что ему пришлось лично ловить меня. Потом эмир уставился на меня. Его глаза были бледно-зелеными, как у тигра.
- Итак, - заговорил он на хорошем английском, - мы вам зададим несколько вопросов. Пожалуйста, назовите свое имя.
Я машинально произнес, что я - Шерринфорд Микрофт, капитан армии Соединенных Штатов, и назвал воинский номер.
- Но это ведь не настоящее ваше имя, не так ли?
- Разумеется, нет, - ответил я. - Я знаю Женевскую конвенцию - вы не сможете навести на меня чары имени. Шерринфорд Микрофт - мой официальный псевдоним.
- Калифат не подписывал Женевскую конвенцию, - вежливо произнес эмир. - И во время газавата, священной войны, жесткие меры иной раз просто необходимы. С какой целью был предпринят ваш рейд?
- Не вижу необходимости отвечать на этот вопрос, - сказал я. Мое молчание помогало тянуть время - а оно так нужно было Вирджинии… но все равно времени было маловато.
- Мы можем заставить вас ответить, - сказал эмир.
Если бы это была сцена из Кинофильма, то я, пожалуй, ответил бы ему, что просто ходил собирать маргаритки, и продолжал бы острить, пока сарацины не притащили бы в кабинет какое-нибудь орудие пытки, вроде пальцедробилки. Но я ответил совершенно примитивно.
- Ладно, - сказал я, - я ходил на разведку.
- Один?
- Нет, со мной было еще несколько человек. Надеюсь, им удалось ускользнуть. Пусть пошарят в кустах, поохотятся…
- Вы лжете, - бесстрастно произнес эмир.
- Если вы мне не верите - я тут ни при чем.
Он прищурился.
- Я скоро буду точно знать, говорите ли вы правду, - сказал он. - Если вы солгали - молите бога Иблиса о милосердии.
Что я мог поделать? Я чуть вздрогнул, пот выступил на моей коже… Эмир расхохотался. Смех у него был очень неприятный - похожий на утробное рычание где-то в глубине жирного горла… словно тигр забавлялся со своей добычей.
- Подумайте как следует, - посоветовал он и занялся бумагами, лежавшими на столе.
В комнате наступила полная тишина. Стражи стояли совершенно неподвижно, словно отлитые из бронзы. Молодой офицер задремал, кивая тюрбаном. За спиной эмира в большое окно заглядывала ночь. Слышно было лишь тиканье часов да еще шуршание бумаги. Но эти звуки только подчеркивали тишину.
Я устал, у меня болела голова, во рту появился отвратительный привкус, и очень хотелось пить. Но приходилось стоять, что при моем состоянии меня особенно утомляло. Я подумал, что, если уж эмир поднял такой шум из-за одного-единственного пленника, - он, похоже, здорово чем-то напуган. Это делало честь американским войскам, но лично меня ничуть не утешало.
Я осторожно огляделся по сторонам. Особо рассматривать было нечего - обычная обстановка гостиничного номера. Но стол эмира загромождала масса предметов: тут был хрустальный шар - бесполезный, поскольку наши глушители продолжали работать, - нарядный кубок резного стекла, явно украденный в чьем-то доме, несколько хрустальных бокалов, кварцевая шкатулка для сигар и графин, наполненный, похоже, недурным "скочем". Судя по всему, эмиру нравился хрусталь.
Эмир небрежно шевельнул рукой - шкатулка открылась, из нее выскочила "гавана", подлетела к губам эмира и зажглась. Ползли минуты; пепельница время от времени вспархивала, чтобы подобрать пепел. Нетрудно было понять, что все вещи, окружавшие эмира, были соответствующим образом заговорены и обладали способностью легко двигаться. Что ж, эмир нуждался в подобном удобстве - он ведь был чрезвычайно жирным для того, чтобы оборачиваться в огромного тигра.
В номере было очень тихо. Сквозь окно на нас таращились звезды. И мне было неприятно видеть стандартные огоньки святого Эльма на сарацинских тюрбанах…
Но вот в моем мозгу слабо зашевелилась идея. Я еще не знал, как ее осуществить, но время шло - и я начал составлять кое-какие чары.
Наверное, прошло с полчаса - хотя мне показалось, что минула по меньшей мере половина столетия, - когда дверь наконец открылась и вошел фенек, маленькая ушастая лисичка африканских пустынь. Фенек забрался в большой стенной шкаф - для превращения ему требовалась темнота, - эмир проводил его взглядом. Парень, вышедший из шкафа, оказался карликом ростом в один фут. Он распростерся перед эмиром и торопливо что-то пробормотал высоким, чуть дрожащим голосом.
- Ясно, - сказал эмир. И медленно обернулся ко мне: - Итак, из доклада ясно, что ничьих следов, кроме ваших, не обнаружено. Вы солгали.
- А разве я вам не объяснял? - удивился я, чувствуя, как у меня пересохло в горле. - Мы использовали сов и летучих мышей. Волк был один, это я.
- Угомонитесь, - сказал он без всякого выражения. - Я не хуже вас знаю, что среди летучих мышей оборотнями бывают только вампиры, а они… как это у вас называется? Что-то вроде пятой колонны в любой армии.
Да, он был прав. И, между прочим, всякие штабные генералы постоянно приставали к нам с вопросом, почему мы не организуем боевую единицу из дракул. Ответ всегда звучал одинаково: цни слишком легкомысленны и слабосильны; они не выносят солнечного света; если им не давать постоянно свежую кровь, они вполне способны наброситься на своих же товарищей; их нельзя использовать в непосредственной близости от итальянских частей. Я обругал себя за собственные слова, но я просто слишком одурел, чтобы как следует соображать.
- Я уверен, вы что-то скрываете, - продолжал эмир.
Он шевельнул пальцем - стакан подлетел к графину, наполнился "скочем", впорхнул в руку эмира, и эмир принялся не спеша прихлебывать спиртное. Сарацинский калифат исповедовал еретическое отношение к спиртному; сарацины утверждали, что пророк, запретив пить вино, ничего не сказал о пиве, джине, виски, бренди, роме и тминной водке.
- Нам придется применить более строгие меры, - сказал наконец эмир. - Я надеялся избежать их. - Он кивнул своим стражам.
Двое схватили меня за руки. Паша принялся меня бить. Он явно был специалистом в этом деле. Фенек-оборотень не отрывал от меня жадного взгляда; эмир, попыхивая сигарой, продолжал листать бумаги. После нескольких мучительных минут эмир отдал приказ - меня оставили в покое и даже дали стул, что оказалось весьма кстати.
Я сел, тяжело дыша. Эмир оглядел меня с сожалением.
- Мне очень неприятно, - сказал он. - Поверьте, я не люблю подобного. - И, как ни странно, я ему поверил. - Позвольте выразить надежду, что вы образумитесь до того, как вам будет причинен непоправимый вред. Ну а пока… хотите сигару?
Старые штучки, допрос третьей степени. Сначала избить человека - потом проявить доброту. Вы бы удивились, если бы узнали, как часто люди впадают от этого в умиление и ломаются.