Он почти воровато огляделся по сторонам и жестом фокусника выложил передо мной томик. Старинный, кожаный, не раз уже читанный, с кое-где облетевшим золотым тиснением.
- Вот-с… то есть… вот, поинтересуйтесь!
Любителем прошловековых раритетов я себя считать не могу и Влад Янычу никогда таковым себя не репрезентовал. Во-первых, девятнашки жуть как дорого стоят, а во-вторых, двадцатый век мне как-то ближе. Так что я без особого восторга, скорее из вежливости, взял томик в руки, открыл первую страницу и прочитал:
"ГЕОРГЕСЪ СIМЪНОНЪ
Разследования комиссара Мъгрета с иллюстрацiями французскаго художника Эжена Делобра
Отпечатано в типографии г-жи Панафидиной
Москва, Покровка
1876 годъ"
- Ишь ты, - сказал я. - Госпожи Панафидиной!
Влад Яныч пристально и нетерпеливо наблюдал за моей реакцией.
- Вы оглавление, оглавление посмотрите!
Я посмотрел оглавление. Оказалось, что г-жа Панафидина вознамерилась ознакомить г-д читателей сразу с несколькими произведениями знаменитаго беллетриста, из которых обращали на себя внимание романы "Мегрет и разбойники-апаши с Блошинаго рынка", а также "Мегрет и помощник его Лукас в поисках безпорочной девицы".
- Ишь ты! - хмыкнул я. - В поисках беспорочной девицы. Во дают хапуги новые русские! Я тут недавно детектив читал, фамилию забыл кто автор, но пятерку выложил, даром что переплет бумажный - так он роман Агаты Кристи передрал. Перевод омерзительный, с именами напутано, а так слово в слово. Но чтоб такое! Чтоб Георгеса Сименона… Чего-то я не дотягиваю - на что им?
Уперев фаланги пальцев в прилавок и равномерно покачивая головой в такт моим комментариям, Влад Яныч внимательно слушал. Пришлось продолжать.
- Это же просто глупо, Влад Яныч! Сименона знают все, его невозможно выдавать за старинного автора. Всякий сразу поймет, что это фальшивка, и…
- Это не фальшивка, - тихо сказал Влад Яныч.
- … и ни за что… - тут до меня дошел смысл сказанного.
Я еще раз вгляделся в книжку.
- То есть как не фальшивка? Да ну что вы, Влад Яныч, вы подумайте сами…
- Это не фальшивка, - чуть громче повторил он. - Так невозможно подделать. Старая бумага, форзац, обтрепанность… и вот, посмотрите на корешке. Посмотрите!
Я посмотрел, ничего не увидел, но кивнул весьма понимающе.
- А?! - торжествующе сказал Влад Яныч. - Теперь видите?
- Мда, - ответил я. - Мда-мда-мда. Ничего себе.
- И потом! - Типография Панафидиной действительно существовала. Довольно по тем временам известная московская типография. Та же бумага, те же шрифты - такие сейчас специально надо было бы изготовлять для фальшивки…
- Ну-у-у, Влад Яныч, в наше время компьютерной верстки никакие шрифты не проблема.
- Компьютерной верстки?! Компьютерной верстки?! - чуть не завопил Влад Яныч. - Это вот по-вашему, компьютерная верстка? Да вы пощупайте, пощупайте! Он мне про компьютерную верстку рассказывает! Я вам говорю, что здесь натуральная плоская печать, а он мне про компьютерную верстку. Вот, правда, в каталогах эта книга не значится. Вот что странно.
- Что ж тут странного, это естественно, - сказал я. - А как же. Вот-вот.
- Ничего не вот-вот, Володя, - взвился кострами Влад Яныч, - ничего не вот-вот!
Он смотрел чуть в сторону от меня и при этом так гневно таращился, что я непроизвольно обернулся - кто же это там возмущает нашего дорогого Влад Яныча. Но сзади никого, кроме книг, естественно, не было.
- Что вы хотите сказать? Разве…
- Я хочу сказать, Володя, что хотя и нет книги в каталогах, она есть в списках изданий, вышедших из панафидинской типографии. Списки давно у меня лежат, достались по случаю. Так что новые русские их подделать не могли. Да и проверить можно, списки-то! У меня ведь не единственный экземпляр.
Я улыбнулся.
- Но ведь чушь, Влад Яныч! Ведь чушь! Как такое может быть? Вы, наверное, что-то не так прочли. Жорж Сименон - один. И комиссар Мегре тоже один. Вместе со своим помощником Лукасом.
- Там еще и Ганвиер имеется…
- Кто-кто?
- Жанвье. И заботливая мадам Мегрет, - с ядовитейшей улыбкой сообщил Влад Яныч кому-то сбоку и я опять оглянулся.
- Но что вы такое говорите. Ведь вы не можете не понимать, что это фальшивка. Сумасшедшая, гениальная, но - фальшивка!
- Зарегистрированная в 1976 году, - добавил Влад Яныч.
- Вы хотите сказать, что это чудо?
Влад Яныч наконец посмотрел мне прямо в глаза и со значением произнес:
- Я хочу сказать - началось!
* * *
Странное, невпопад слово. Смысл которого я пропустил тогда мимо сознания. Какое мне было дело до его "началось", когда передо мной выложили свидетельство настоящего чуда! Я был в грогги. Я испытывал ошеломление зеваки от чего-то жутко сенсационного, но зеваку лично не задевающего. Был суетливый, пьяноватый восторг от мысли, что вот, встретился, наконец, с чем-то этаким. Ну вроде как стать свидетелем встречи с инопланетянами. Зелеными и волосатыми. Мол, ух ты-ы-ы-ы-ы!!!
Между тем обладатель чуда никакого восторга по-прежнему не излучал. Он был встревожен, испуган, мрачен, он был повержен, он явно боялся книги.
Я немного пообсуждал теорию о свихнувшемся миллионере из новых, а потом Влад Яныч огорошил меня опять.
- Вот что, - решительно прервал он перезатянувшуюся сентенцию, в которой я безнадежно запутался. - Я вам, Володя, эту книгу продам. Как беспородного щенка. За серебряную монетку. У вас с собой наберется долларов… скажем, десять?
- А рублями можно?
- Можно и рублями. Но в долларах.
- У меня… - я порылся в бумажнике… - у меня… вот. Сегодня какой курс?
- Откуда я знаю. Давайте по вчерашнему.
Я отсчитал требуемую сумму. Он завернул Георгеса (так я с самого начала стал называть этот томик) в крафт-бумагу и церемонно передал мне.
- Влад Яныч, - сказал я, упрятывая сокровище в сумку. - Почему вы берете только десятку? за нее можно содрать как минимум три сотни баксов, да и то прогадаете.
- Не могу, - сухо ответил он. - Эта книга оценена в десять условных единиц. То есть долларов.
- Кем это она так глупо оценена?
Влад Яныч решительно мотнул пегой челкой.
- Мной.
И мы стали молча друг друга рассматривать.
- Но Влад Яныч, - наконец сказал я. - Ведь вы понимаете, что эта книга не десятку стоит? В любом случае. Даже если подделка.
- То есть вы и другие случаи допускаете?
- Да ничего я не допускаю. Я вообще говорю.
Я подозревал какую-то махинацию. Я боялся.
- Я все-таки не понимаю, Влад Яныч. Почему именно мне и почему за такую глупую сумму?
Влад Яныч состроил философскую мину и фальшиво проговорил:
- А что сейчас не глупо, Володя? Да вы посмотримте в окно!
Я посмотрел в окно. Проехала машина. Жигули.
- У меня такое впечатление, Влад Яныч, что вы просто хотите от этой книги избавиться. Как Бальзак от шагреневой кожи.
- Не Бальзак, а старьевщик у Бальзака, - быстро успокаиваясь, автоматически поправил Влад Яныч. - И потом, причем тут Бальзак? Разве вы не понимаете, что значит появление этой книги? Сейчас, здесь.
Я не понимал.
- Неужели не понимаете?
- Так вы объясните. Может, пойму, чего не случается. Вы по- простому мне объясните.
Это было ниже его достоинства.
- Нет уж. Хотите - берите, а нет, так я другому продам.
- Да я уж взял, кажется. Я только понять хочу.
- Да, су мерсед, я вас слушаю.
Влад Яныч на глазах веселел.
- Я спросить вас хочу. Только спросить. Не бойтесь, что я вам… вашу книжку верну.
Я вдруг поймал себя на том, что чуть не сказал вместо слова "книжка" куда более интимное и собственническое "Георгес"
- Ну так н-да?
Я собрался с мыслями.
- Влад Яныч. Мы с вами не первый год знакомы. И давно прошел тот период, когда вы могли всучить мне, глупцу с вашей точки зрения (это я так, для пущей скандальности, выразился - "с вашей точки зрения". Чтоб побольней его ущучить. По-моему ничего. Я тоже не всегда сахар. Что не по мне - так и взбрыкнуть могу), всякую дребедень, лишь бы отстал. Мы с вами… Вы для меня… Но сейчас вы опять… в смысле, я же вижу, Влад Яныч, я же прекрасно по вашим глазам вижу, что вы через меня хотите от какой-то залежалости избавиться.
Влад Яныч поднял сухонький указательный палец.
- Вот именно, залежалости. Вы на год посмотрите!
- … избавиться, да. Вы мне скажите, Влад Яныч, в чем дело? Книгу-то я уже взял и кровью за нее расписался. Что с ней не так, с этой книгой Георгеса Сименона?
- Молодой человек! - величественно, однако и с облегчением, ответил мне продавец книг. - С ней все не так. Но если вы опасаетесь, что я пытаюсь сбагрить вам кусок шагреневой кожи, то вы ошибаетесь и наши взаимоотношения обижаете. Я ничего такого даже и в отдаленных переспективах не предусматривал (вообще-то очень образованный, Влад Яныч обожал слово "переспектива" и буквально млел от восторга, когда его поправляли. По какому-то сбою грамматического чутья Влад Яныч полагал, что правильней говорить "переспектива"). Мне эта книга - я признаюсь вам, отчего же? - неприятна до крайности. Я без нее буду чувствовать себя гораздо спокойнее. Но просто так отдать ее, абы кому, я чувствую, опасно. А вы… так она будет в хороших руках, вы к ней скоро привыкнете, еще благодарить меня будете. У меня такое чувство, что даже и следует к ней привыкнуть. Честное слово, берите. Что такое десятка? Берите, не пожалеете.
Ну я и взял.
* * *
Дня через два три Вера привела ко мне своих друзей - я их видел первый раз в жизни. Друзья сказали: "О, какая квартира!", - и стали ходить по комнатам. Вера посмотрела на меня и загадочно подмигнула.
Это была парочка. Парень - длинный и до неприличия молодой. Звали его Манолис, но, похоже, это все-таки была кличка. А девчонка - огонь! Маленькая, складненькая, с поющим голосом, так и кажется, что вот сейчас от восторга захлебнется. Разглядывая квартиру, она все время делала попытки перейти на ультразвук. Звали ее Тамарочка, что мне с первого взгляда понравилось. Я уж опасался, что Эвридика.
Тамарочка тепло очень в мою сторону поглядывала, отчего Вера моментально приняла позу кобры.
На кухне, выуживая из мойки стаканы, я спросил ее:
- Ты зачем их привела?
- Будущие партнеры, - пояснила Вера. - Скоро твое деньрожденье. Сейшн устроим.
Я сначала не понял.
- Что за партнеры? Преферанс, что ли?
- Да ладно, - напряженно улыбаясь, сказала Вера. - Будто не понимаешь.
- Не понимаю. Что еще за партнеры?
- Ой, ну все! - поморщилась она. - Ну ты же хотел группешник?
- Я?!!
Один из стаканов выскользнул в мойку и чуть не разбился.
- Что это я хотел? Когда это? Ты что, не помнишь, это ж мамочка твоя говорила!
- Ладно, проехали, - сказала Вера с некоторым раздражением. - Я твою маму не трогаю. Сам не знаешь, чего хочешь. Назад отыгрывать я не собираюсь. Людей предупредила, уговаривала сколько, а ты теперь задний ход. Бери стаканы, пошли.
У моей головы глаза были навыкате и я этой головой ошалело мотал. Ужасно у этих баб милая черточка - переваливать с больной головы на здоровую. Чтоб она потом моталась глаза навыкате.
Но вот чего я действительно терпеть не могу - так это ругаться с Верой. Главное, незачем, потому что в конце концов всегда выходит, по-моему, даже если соглашаешься совсем на противоположное.
Она думает, я ее боюсь. Она на меня покрикивает и пытается мне приказывать. Потом я срываюсь, и она становится нежней кошки, жмется к моим ногам и намазывает мне масло на бутерброды. А это еще противнее, хотя сначала и нравится (я чешу ей под подбородком, она мурлыкает и сюсюкает - словом, идет долгий переходный процесс к нормальному настороженно- любовному состоянию).
Я бы ее бросил, да без нее тяжело очень и кислородное голодание. Я тогда, чтобы не вздыхать, как в сентиментальных фильмах, делаю выдохи сквозь сжатые зубы - словно сигаретный дым выдуваю. Иногда вниз, иногда к кончику носа. А закономерности никакой нет, когда куда выдуваю.
Словом, замяли разговор, сели за стол. Я ни секунды всерьез не думал, что может дойти до группешника.
Первое время Манолис молчал, говорили одни дамы, да я, по долгу хозяина, вставлял словечко-другое. А парень, изучив квартиру, принялся изучать меня. С очень независимым видом, как это у молодняка водится. Он, собака, так внимательно меня изучал, что я даже начал подумывать, а не заподозрила ли меня верина мамаша в гомосексуальных наклонностях.
Потом говорит:
- Вы кто?
Вообще-то странный вопрос хозяину, поэтому я уточнил:
- В каком смысле?
- В том смысле, что вокруг нас происходит, - не совсем внятно пояснил свою мысль Манолис. - ВЫ-то сами кто будете? Демократ, памятник, коммунист, жириновец или, не к столу будь сказано, баркашовец?
Я покосился на Веру, она извинилась плечами.
- Так вот я и спрашиваю, - не отставал настырный Манолис. - Вы кто?
"Мо тань го ши", - ответил я назидательно.
Он деловито осведомился:
- Фракция?
- Что-то вроде. В переводе с китайского (а, может, врут) это означает: "Не будем говорить о делах государственных". Я в том смысле, что в моем доме о политике не говорят. Табу. Низзя.
- Как?! Во всем доме?! - изумилась Тамарочка.
- В моей квартире.
Тамара состроила мне большие глазки, я состроил ей то же самое. Вера поперхнулась салатом. Ее взгляд напомнил мне залп ракетной установки "Катюша" в кино про войну, когда наши предпринимают глобальное наступление.
Все сделали вид, что ничего не случилось. А чего, спрашивается? Что я, к будущему партнеру по совместной любви уже и симпатии проявить не могу? Что мне, через отвращение в нее вторгаться прикажете? Да на хрена мне такой группешник!
Разрядил обстановку тот же Манолис. Он, может, и впрямь ничего не заметил.
- Коммунистов - ненавижу! - злобно сказал он и налил себе еще. - И если вы коммунист…
- Он не коммунист, - ядовито сказала Вера. - Он букинист.
И тут я про своего Георгеса вспомнил.
- Ага, - говорю. - Букинист. Только теперь это библиофил называется. Вот, кстати, на днях приобрел любопытного Сименона.
- Детективчики, - съязвил Манолис, все еще подозревающий меня в тайном пристрастии к коммунизму.
Но я себя сбить на полемику не позволил.
- Девятнадцатый, между прочим, век, - сказал я.
Ревизоровской немой сцены я не добился, меня сначала просто не поняли, потом не поверили, и вот тогда я вытащил из шкафа заветную книжицу. Тогда они вежливо удивились - мол, надо же. Если бы я им блок "Мальборо" предъявил, удивления было бы больше, ей-богу.
Но все равно я им все показал и рассказал - сам не знаю зачем. Я до этого даже Вере Георгеса не показывал, а тут что- то не выдержал. Синдром мидасовых ушей - сам название придумал, есть такая легенда в библии.
Дамы похихикали, а окосевший Манолис к тому времени уже так въехал в политику, что переключить его на что-нибудь другое, даже на баб, было теоретически невозможно.
Он мрачно меня выслушал и, криво усмехнувшись, сказал:
- Во-во. Как с кружки пива. С таких вот малостей все и начинается.
Я вспомнил "началось" Влад Яныча.
- Что все?
- Да все! Просто все. И больше ничего - одно все. Вы что, не видите, что творится? Эти кадеты разные с их "гассспадами", эти новые русские, этот "коммерсант" с его ятями…
- Твердые знаки, - поправил я. - Там не яти, там твердый знак на конце. Неплохая, между прочим, газета.
- Нет, вы в самом деле не видите? - невероятно изумился Манолис?
Он попытался мне объяснить, в чем я слеп, стал размахивать руками и столкнул свой стакан на пол. Раскрасневшаяся Тамарочка не сводила с меня воющих от восторга глаз (я заметил - бабы иногда от меня просто балдеют. Редко, правда). Вера улыбалась пространству и ненавидела.
- Мы переходим на лексику и даже на графику девятнадцатого века. У прал… плар… пар-ла-мен-мен-таррррриев появились бородки и песне… песне… пенсне, вот! Атомных станций уже не строим, скоро откажемся от пара и эльтричества. Даже тумбы… ну элементарные, ну обыкновенные афишные тумбы… (тут Манолис резко мотнул головой и сам чуть не упал вслед за своим стаканом) даже они оттуда. Теперь вот книжка вот эта. Коммунисты! Тьфу!
Манолис был предельно возбужден. Я отодвинул от него верин стакан и сказал успокаивающе:
- Ну и что здесь такого плохого? Я в том смысле, что ничего такого вообще нет и Георгес тут ни при чем. Наверняка объяснение есть конкретное… какой-нибудь типографский трудящийся - ведь сейчас такое печатают, что и не захочешь, а сбрендишь.
- А я вот хочу, а не получается, - многообещающе вставила Тамарочка.
Но, повторюсь, меня так просто не собьешь. Я продолжал, как бы не слыша (глядя только):
- Но даже если и так, даже если все идет к этому самому… ммм…
- Одевятнадцативековиванию, - с потрясающе четкой дикцией подсказал Манолис, - вековивавуви.
- Ага, подтвердил я. - Точно. К нему самому.
И замолчал.
Он меня сразил этим своим "одевятнадцативековиванием". Он глядел гордо как победитель. Он ждал оваций. Тамарочка поморщилась, а Вера на секунду перестала ненавидеть пространство.
- К нему самому, - осторожно повторил я. - А, да! Ну вот хорошо…
- Хорошо, - с угрозой подтвердил Манолис.
- Вот хорошо, - продолжал я. - Все к этому самому катится. Ну. И что здесь дурного.
- Дурнаго? - негодующе взвыл Манолис. - Дурнаго? Ты сказал, что здесь дурнаго?
- Дурнаго здесь мнаго, - томно встряла Тамарочка. - Я, например, назад не хочу. Хочу, чтобы как в Америке, чтобы в кайф!
Тут и Вера вздумала посоревноваться с Тамарочкой в искусстве стихосложения.
- Если хочете дурнаго, опасайтеся люмбаго, - с великосветской ухмылочкой выдала она.
Я, наверное, тоже был от выпитого немножечко не в себе, потому ни с того ни с сего что поспешил ознакомить общество со своим новым рекламным виршем. Я воскликнул:
- Никогда не делай культ
Из машины ренаульт.
Если ты не идиот,
Пересядь на певгеот! Вот!!!
- Что! Здесь! Дурнаго???? - почти вопил Манолис, не слушая никого. - Да вы еще "назад к природе" скажите, черти зеленые!
Я пожал плечами.
- Авек плезир. Назад!! К природе!!
В стену постучали.
Мы были безбожно пьяны и с восторгом несли всякую ахинею. Она казалась нам исполненной великого и сладкого смысла. Только изредка, словно удары далекого колокола, вдруг охватывали меня порывы тревожного и торжественного чувства - в эти секунды с безумной яркостью вставала передо мной картина нашей попойки. Цвета, контуры, ароматы, прикосновения… звуки! - каждое из ощущений пронзало. Именно что пронзало.