- Я сейчас выгляжу на тридцать. Даже простату поправили. Мне прибавили роста и вытянули пальцы на сенсорной руке. Так что за консолью я работаю гораздо быстрее и могу дотянуться куда надо. Но работа от этого лучше не стала.
- Почему бы тебе не поговорить об этом с Дизайнером, дорогой?
- С этим заносчивым барсуком? Я, может быть, и не так одарен, но по крайней мере не корчу из себя гения.
Реддич перевернулся на живот и уставился в иллюминатор. За ним простиралась кромешная тьма.
- Мы с тобой болтаем, а за бортом нашего огромного космического корабля в форме лунного камня вращается со скоростью миллионов световых лет в час вся Вселенная.
- Это называется парсеки, дорогой?
- Откуда мне знать? Я сенсорный программист, а не астрофизик.
- Там не холодно, Рэй?
- Только не это, Анни! Скажи что-нибудь такое, чего я еще не слышал. Я умираю, Анни, умираю от скуки и от засилья тупиц! Мне ничего не нужно, я ни о чем не мечтаю и ничего не хочу.
- Что же мне надо сказать, дорогой? Ты знаешь, как я тебя люблю и как скучаю по тебе. Мне жаль, что ты одинок…
- Дело даже не в одиночестве, Анни. Ты прошла со мной три омоложения. Тебе повезло.
- Повезло? Из-за того, что я не пережила четвертого? В чем же мое везение, Рэй?
- В том, что мне пришлось прожить лишних шестьдесят три года и через лет десять-пятнадцать мне предназначена в жены пятая, давно умершая девушка. А я повторяю тебе в третий раз, раз, два, три… у нас конец лета, любимая. Все кончено. Ушло. Птицы перебрались на юг для последнего перелета. На очередном омоложении я их обгоню. Я превращусь в пыль. Лето заканчивается, прощай. Божья Матерь, кажется, так умер Рико?
- Из какого это сенса?
- Это не сенc, Анни. Это кино. Старинный кинофильм. Все поют, все танцуют, все разговаривают. Кино. Я тебе миллион раз говорил про кино. "Маленький Цезарь" Эдвард Дж. Робинсон, киностудия "Уорнер Бразерз". Ладно, черт с ним, сегодня в вестибюле я видел женщину…
- Очень мило, любимый. Красивую?
- Помоги мне Господи, Анни! Я ее захотел! Ты знаешь, что это для меня значит? Снова захотеть женщину!.. Не пойму, что в ней было такого… Мне показалось, она меня ненавидит. Я уловил глубокое отвращение, когда она меня остановила.
- Это нормально, любимый. Она была красива?
- Она была чертовски роскошна, ты, призрак ушедшего Рождества! Она была неправдоподобно нереальна, так что мне захотелось пробраться в нее и жить внутри. Анни, Анни… я схожу с ума, только подумать, чем приходится заниматься: сверхновой, программированием смерти для заносчивых свиней, которым нужно пережить дешевое потрясение, чтобы скоротать еще один день, всего-навсего один день, Анни… Господи, поговори со мной, Анни, выйди из своего ужасного квадратного гроба и спаси меня, Анни! Я хочу, чтобы была ночь, моя маленькая, я хочу спать, и я хочу конца лета…
Входная дверь загудела, возникла голограмма пришедшего человека. Это была женщина из театральной гостиной.
- Это ничего, милый, она красивая?
Он выплыл из ореола и свистом открыл дверь. Девушка вошла и улыбнулась.
- Ты всегда был таким, Рэй, когда я жила - тоже, ты никогда меня не слушал и никогда не говорил со мной…
Реддич скользнул в сторону и выключил блок памяти.
- Да?
Она с любопытством смотрела на него, и он повторил:
- Да?
- Небольшой разговор, мистер Реддич.
- А я как раз говорил о вас.
- С этим черным ящичком?
- Это все, что осталось от моей жены.
- Я не хотела вас обидеть. Я знаю, это личное, и многие очень дорожат…
- Только не я. Анни ушла. Я еще здесь, и лето уже кончается…
Он кивнул в сторону ореола, и девушка, не сводя глаз с его лица, скользнула в сияющий нимб.
- Вы очень привлекательный человек, - сказала она и сняла платье.
- Хотите чего-нибудь? Кристалл? Может, вы голодны?
- Пожалуй, немного воды.
Редцич свистнул, распределителю, тот поднялся с поросшей травой платформы и завертелся в воздухе.
- Свежей воды с тремя искрами семени.
Чекер внутри распределителя взбил коктейль и передал его Реддичу. Он отнес напиток девушке, а она взглянула на него с восхищением.
- Кажется, я за вами ухаживаю.
Она выпила кристалл, едва шевеля губами.
- Ухаживаете.
- Вы ведь не из Ближних Колоний?
- Я не землянка.
- Не хотел вам это говорить. Боялся вас обидеть.
- Нам нет смысла ходить вокруг да около, Реддич. Давайте откровенно, я вас выследила, мне от вас кое-что надо.
- Что же вам от меня надо, помимо секса?
- О, вы перехватываете инициативу.
- Если я вам безразличен, можете сейчас уйти. Честно говоря, я не настроен на колкости.
Реддич резко повернулся и отошел к распределителю.
- Это конец лета, - добавил он тихо.
Девушка потягивала холодную воду из кристалла. Он снова повернулся и успел увидеть выражение ее лица: восхищение, которое она не успела скрыть. Томление сквозило во всех линиях ее стройного тела, и он снова почувствовал себя юношей.
- О, мистер Реддич!
В ее голосе было столько же глубины и смысла, сколько в голосе маминого поклонника, старательно изображавшего заботу о потомстве бывшего мужа. Реддич снова развернулся, впервые за много лет почувствовав закипающую ярость. Он злился на нее за то, что она обращалась с ним как с куклой, злился на себя за то, что позволил себе разозлиться.
- Это все… уходи.
- Конец лета, мистер Реддич? А что вы имеете в виду, говоря о конце лета?
- Я сказал - уходи. Вон отсюда.
- Вы намерены пропустить следующее омоложение? Очевидно, что-то манит вас за грань.
- Кто вы такая, черт бы вас побрал? Чего вам надо? У меня был ужасный день, ужасная неделя, паршивый год и неудачный цикл, так что будет лучше, если вы не станете задерживаться!
- Меня зовут Джин.
Он обескураженно потряс головой:
- Что?
- Если мы собираемся трогать друг друга, вам следует по крайней мере знать мое имя, - сказала девушка и протянула ему пустой кристалл.
Но едва он вытянул руку, она перехватила ее и затащила его в ореол. Реддич уже много лет не желал женщину, и едва ее губы прикоснулись к его обнаженной груди, он потерял контроль над телом. Он лег на спину и закрыл глаза. Она сделала все сама, мягкая, как шелк.
- Поговори со мной, - попросила она.
То, о чем он говорил, было далеко от любви.
Он говорил о том, что значит для мужчины прожить более двухсот лет и устать от бесконечного разнообразия. Он рассказывал, как приходилось будить эмоции и мечты у расы, правящей галактиками, жертвуя населением целых планет и секторов космоса. Он программировал смерть. Практиковал одну из профессий, оставленных людям. Он говорил о тоске, об исчезнувших желаниях, о днях и ночах, проведенных на борту корабля из лунного камня, огромного, как город.
О странствиях в бездне, длящихся, пока не будет найден очередной мир.
Сложная аппаратура показывала, что население планеты давно погибло, но генетическая память еще хранится в камнях, почве, илистом дне высохших рек. Как призрак чужого сна, память прошедших времен вечно хранится в кожных складках миров; так населенный привидениями дом впитывает память о страшных событиях и лелеет ее, будто собственную историю.
Он говорил о Дизайнерах, об их исключительной способности, - чуждом землянам даре вживания, и о том, как они моделируют гибель целых солнечных систем.
О том, как из погасшего солнца создают сверхновую звезду, как собирают затем память ушедших в небытие народов, пропускают ее через сенсор, Танжер и другие эмфатические приборы, где она кодируется, и как потом эту память возвращают в населенные людьми миры, в Новые Колонии, чтобы поддержать с ее помощью унылое существование тех, кто уже не имел собственных грез.
Реддич закончил тем, как он это все ненавидит.
- После этого миры остаются пустыми, не так ли? - спросила девушка и снова ткнулась лицом в его напрягшееся тело.
Он не мог говорить. Не сейчас.
Но позже он сказал:
- Да, миры остаются пустые.
- Навсегда?
- Да, навсегда.
- Вы очень человечная раса.
- Вряд ли в нас осталось что-нибудь человеческое. Мы делаем это для большего блага.
Реддич сам рассмеялся над словами "большее благо". Его пальцы скользили по телу девушки. Он снова возбудился. Последний раз это было так давно.
- В моем мире, - сказала она, - было гораздо теплее. В прежние времена моя раса обладала способностью летать. Мы унаследовали небо. В замкнутом пространстве, как здесь, я чувствую себя плохо.
Он сжимал девушку в объятиях: втиснул бедро между ее длинных ног и гладил густые темно-синие волосы.
- Я знаю слова и песни четырехсот лет, прожитых мной и моей расой, произнес он, - и хотел бы сказать что-нибудь сильное и выразительное, но кроме "я люблю тебя" и "спасибо", мне ничего не приходит в голову… И еще "Земля задрожала", но я лучше воздержусь от этого, потому что начну смеяться, а смеяться я не хочу.
Он провел рукой по ее животу. Пупка не было. Маленькие груди. Лишние ребра. Она была прекрасна.
- Я счастлив.
- Когда мы любим, мы умеем делать это гораздо дольше. Хочешь?
Он кивнул, а она поднялась на колени и вытащила из полой сережки пульсирующий бледным светом крошечный камень. Раскрошила его перед носом Реддича и наклонилась вперед, чтобы тоже вдохнуть окутавший погибший камень бледный туман. Потом улеглась в ожидающую ее тело форму, и спустя мгновение они начали снова…..и она взяла его в свой мир.
Теплый, весь из неба, с одиноким, бледным солнцем, цвета камня, которым она его одурманила. Они летели, и он видел ее народ, каким он был десять тысяч лет назад. Красивый, крылатый народ, радостно предвкушающий тысячелетнюю жизнь.
Потом она показала, как они умирали. Ночью.
Они падали с неба, как горящие искры, оставляя за собой яркий след. Падали в огромную песчаную пустыню, покрытую пеплом их предков.
В его сознании звучал ее теплый и тихий голос:
- Люди моего народа жили в небе тысячу лет. Когда приходило их время, они отправлялись к тем, кто ушел раньше. Песчаные пустыни - место отдохновения моей расы, здесь поколение за поколением обращается в пыль… ожидая, пока пройдет десять тысяч лет и они возродятся.
Мир неба и пыли закрутился в сознании Реддича. Образы сменяли друг друга, из глубин космоса он взирал на планету возрождающихся из пепла существ и неожиданно понял, зачем она отравила его, зачем взяла в свое сознание и зачем вообще пришла.
Смерть, которую он программировал, была смертью ее солнца, ее мира. Ее народа.
Они вернулись в ореол внутри корабля из лунного камня. Реддич не мог пошевелиться, но девушка развернула его, чтобы он видел в иллюминатор черную пустоту, где раньше был ее мир. Там осталась одна пыль. Она дала ему услышать последний жуткий вопль своего народа, предсмертный крик расы, которой не суждено было возродиться из пепла.
Пройдут десять тысяч лет, но люди-фениксы больше не взмоют в небо.
- Ты слышишь меня? Ты можешь говорить? Я хочу, чтобы ты понял.
Губы не повиновались, но он ее слышал, мог кое-как отвечать и прошептал, что понял. Девушка склонилась над ним и взяла его лицо в холодные ладони.
- Столетия назад моих предков выслали. Они были… - в ее замешательстве угадывались одиночество и боль, - несовершенны.
Она на мгновение отвернулась. Реддич увидел на спине два узелка атрофировавшихся мышц, перед его глазами снова встал образ крылатых мужчин и женщин, и он все понял.
Теперь голос ее звучал строже:
- Таких было несколько в каждом поколении, они рождали подобное себе потомство. Так произошли мы. Но все прекратилось. Теперь нас мало, очень мало. Почти весь народ погиб.
- Это была ошибка, - выдавил он.
Из-за наркотика она не смогла разобрать, что он пробормотал, и Реддич повторил. Она посмотрела на него и мягко кивнула; она все равно была сильнее.
- Ты говорил, что в твоей расе осталось мало человеческого. Это правда. Подобная участь постигнет вас всех. Нас осталось немного, потом придут люди других рас. Они довершат начатое. Возможно, вы не первые, но вам никогда не быть последними. Ваше время истекло. У вас был шанс, а вы направили его против остальных. Теперь, когда ваш срок подошел к концу, вы хотите утянуть за собой всех.
Он не сожалел о собственной смерти, он знал, что умирать придется. Она была права. Время людей пришло и ушло, то, что они делали сейчас, бесполезно, более того, бессмысленно.
В отличие от ее народа, люди не были так благородны, чтобы погибнуть самим. Они отчаянно старались затащить в свою могилу всю Вселенную. Они не ограничились кратковременным развлечением развращенных и пресытившихся, они хотели забрать все, чем владели, а владели они всем. Лучше помочь человеческой расе в ее неприглядной смерти, чем позволить ей оставить после своей все равно неизбежной гибели один пепел.
Он уничтожил ее расу, спящую в ожидании огненного возрождения. Он не мог ее ненавидеть. И незачем говорить, что она принесла ему долгожданный подарок. Стоял конец лета, и он был рад, что не придется увидеть, как зимний холод опустится на его расу.
- Я счастлив, - сказал он.
Возможно, она и знала, что он имеет в виду. Ему показалось, что она знает: когда она склонилась для последнего поцелуя, глаза ее были влажны.
Была вспышка, как при рождении сверхновой, после чего в ореоле осталась лишь кучка пепла.
Когда они вошли в кабинет сенс-программиста, никто не понял, что видит последние дни человечества. Только Келтин, Дизайнер, похоже, догадался неведомым, расовым чутьем и промолчал.
А потом выжидательно улыбнулся, наблюдая, как лунный корабль погружается в вечную ночь.
Кроатоан
На странице 33 "Читательского справочника литературных терминов" "литература исповедей" определяется как "тип автобиографии, включающей раскрытие автором событий и чувств, которые, как правило, не описываются", В качестве примера приводятся "Исповеди" Руссо.
Если прибегнуть к гораздо менее вежливым выражениям - обозреватель одной лондонской газеты назвал это "выворачиванием потрохов", - то почти все мои произведения можно обозначить именно так. Критиков весьма раздражает, что я словно не умею хранить секреты. Подобно впечатлительным читателям, присылающим мне письма, в которых они подвергают автора примитивному психоанализу на основе дурацкой интерпретации прочитанного, критики слишком тесно отождествляют писателя с тем, что он написал. Но не все в прозе есть готап a clef.
Но в этих обвинениях, несомненно, есть и крошечная частичка правды. У меня нет секретов, и, как в случае Трумена Капоте ничто сказанное мне или увиденное мною не застраховано от. публичной демонстрации. Все идет в один горшок с похлебкой и используется в рассказах, если в этом возникает потребность. Подобно Исаку Динесену, я не несу обязанностей ни перед чем и ни перед кем, кроме рассказов. Более того, не имея секретов, я избавляюсь от тени шантажа… любого рода. Шантажа издателей, друзей, корпораций, правительств, даже самого себя и трусливых страхов, унаследованных каждым из нас. Меня нельзя принудить хранить что-либо в тайне. Я выложу все как есть.
Возьмем, например, "Кроатоан". Это рассказ об ответственности. Его публикация в журнале вызвала волну яростных воплей со стороны сексистов мужского, рода, феминисток, адвокатов права на жизнь и сторонников абортов. Я даже получил раздраженную писульку от какого-то чиновника из нью-йоркского Департамента водостоков и канализации. Очевидно, все они увидели в рассказе лишь то, что хотели увидеть, а не то, что я намеревался выразить. Бедняги.
Вам же достаточно знать, что я написал этот рассказ после разрыва отношений с женщиной, которая заставила меня поверить, что "сидит на пилюле", забеременела, а потом сделала аборт. То был ее далеко не первый аборт, но это к сути не относится. А не дающая мне покоя суть заключается в том, что если люди. чья жизнь соприкоснулась с моей, оказываются неспособными взять на себя ответственность за собственную жизнь и поступки, то мне приходится делать это за них. Я не противник абортов, но я противник бессмысленных утрат, боли и самоистязаний. И я поклялся, что подобное больше не случится, какую бы беспечность ни проявили другие или я сам.
Написав "Кроатоан", я через две недели сделал себе вазектомию.
"Единственная ненормальность есть неспособность любить".
Анаис Нин
Под городом есть другой город: сырой, темный и чужой; город канализации и скользких, разбегающихся в разные стороны существ, рек, которые так отчаянно стремятся к свободе, что с ними и Стикс не сравнится. Именно в этом, скрытом подземном городе я и нашел ребенка.
О Господи, знать бы, с чего начать. С ребенка? Нет, раньше. Тогда, может быть, с аллигаторов? Нет, еще раньше. С Кэрол? Возможно. С Кэрол всегда все начиналось. Или с Андреа. Или со Стефани. Самоубийство вовсе не акт трусости; наоборот, требуется определенная уверенность в том, что ты намереваешься сделать.
- Прекрати! Черт подери, прекрати… я сказал, хватит!
Мне пришлось ударить ее. Совсем не сильно, но перед этим она, спотыкаясь, металась по комнате, так что, когда я ее ударил, она перелетела через кофейный столик, и целая куча подарочных изданий за пятьдесят долларов посыпалась прямо ей на голову. Кэрол застряла между диваном и перевернутым кофейным столиком. Тогда я оттолкнул столик с дороги и наклонился, чтобы помочь ей встать, но она схватила меня за пояс и потянула к себе; она плакала и умоляла меня сделать что-нибудь. Я прижал ее к себе, спрятал лицо у нее в волосах и попытался отыскать какие-нибудь подходящие слова, но что мог я ей сказать?
Дениза и Джоанна ушли и унесли с собой свои инструменты. После того как ее выскоблили, она была совершенно спокойна, точно ее стукнули чем-то тяжелым по голове. Спокойна, ошарашена, абсолютно сухие глаза, только совсем пустые; она внимательно смотрела на меня, когда я держал в руках полиэтиленовый мешочек. Но, услышав, как в туалете полилась вода, Кэрол примчалась из кухни, где лежала на матрасе. Она бежала ко мне с отчаянным воплем, и я успел поймать ее в холле как раз в тот момент, когда она направилась в ванную. Мне пришлось ударить ее, хотя я не хотел этого делать… чтобы дать воде возможность смыть мешочек.
- С-сделай что-ни-будь, - задыхаясь, прошептала она.
Я повторял ее имя, снова и снова, прижимал Кэрол к себе, тихонько качал на руках, смотрел через ее голову на кухню в дверь был виден край кухонного стола из тикового дерева, матрас с рыжими пятнами почти весь сполз на пол, когда она соскочила, чтобы отнять у меня мешочек.
Прошло несколько минут, слезы высохли, и Кэрол принялась тоскливо вздыхать. Я отнес ее на руках на диван, а она посмотрела наменя.
- Иди за ним, Гейб. Пожалуйста. Пожалуйста, иди за ним.
- Послушай, Кэрол, хватит уже… Я и сам чувствую себя отвратительно…
- Иди за ним, ты, сукин сын! - крикнула она, и на ее висках проступили синие вены.
- Я не могу пойти за ним, он попал в канализацию; он уже плавает в чертовой реке! Прекрати немедленно, отвяжись, оставь меня в покое! - орал я.