- Их-хи-хи-хи… Их-хи-хи-хи… - Еще одно явление!
Смешливая дьяконица Настасья препожаловала неведомыми путями и сразу подкатилась горошком к обоим бра-тьям-близнецам.
- Ну, уж теперь конец, - сокрушенно сообразил я. - Скомкан финал, пропал роман, пропала моя авторская головушка…
- Эх, авторище, не горюй! - хлопнула меня вдруг по плечу чья-то легкая рука. - Не горюй, автор. Это я говорю - рабфаковка Синицына… Сюда смотри…
Еще одно явление!
- Да откуда вы сыплетесь на мою голову?…
- Не горюй, говорю тебе… - продолжала рабфаковка.
- Я тебе дам выход, но за это ты должен обещать мне, что в следующем своем романе ты предоставишь женщине более широкое поле деятельности…
- Дор-рогу женщине с ребенком!.. - снова проревел раздурачившийся рабфаковец.
- Ну, знаете, товарищи, мне некогда… - устало проронил Васильев и исчез в скалах, привычным глазом предварительно выследя толстый зад грузинского меньшевика.
- Ну-ну, где твой выход… - безнадежно согласился я.
- Ввот!.. - вдохновенно выпалила рабфаковка для начала и стала в позу.
Все с интересом сгрудились вокруг нее, а близнецы- братья так перепутались, что я уже потерял надежду отличить: который из них Востров, который - Аполлон прекрасный.
- Ты должен предоставить каждому герою романа возможность самодеятельности, - зачеканила рабфаковка. - Пусть герои сами, согласно своей идеологии и понятиям, придумывают финальную сцену… Это будет оригинально. У твоего романа будет несколько заключительных глав, ну, скажем, три… потому что нет нужды каждому из нас придумывать эту главу: мы будем повторяться… Пусть дьякон, как герой весьма оригинальный…
- Согласен, - сказал дьякон и умильно поклонился; но было так тесно, что он лбом стукнулся о затылок Сидори-на, а задом поддал Митьку Вострова.
- …Пусть дьякон самостоятельно или вместе с Настасьей придумает конец. Сидорин, Аполлон и англичанин, если сей прибудет, тоже совместно… Безменов, я и Востров - тоже совместно. Получится три заключительных главы и ты, автор, спишешь их прямо с натуры.
- Согласен, - сказал я, расцветая внутренностями и лицом, и снова повторил: - Согласен, но с условием…
- С каким еще условием?! - вскрикивали все герои, которым проект Синицыной пришелся по вкусу безусловно.
- С условием, - стойко продолжал я, - что, во-первых, вы не будете изменять моей предыдущей главы и, во-вторых…
- Объяснитесь, ну-ка?… - попросил дьякон, не отличавшийся, как известно, феноменальной сообразительностью.
- Чего ж тут объяснять? - возразил я и приступил к объяснению: - У меня в последней главе, XXI по счету, дьякон умер с натуги и истерзан шакалами, от англичанина остался один скелет, Сидорин и Аполлон лежат в "Долине" полуразложившимися…
- Извините, мы не разлагались, - поправили меня оба "авантюриста", - мы еще не успели разложиться…
- Ну хорошо, - согласился я, - не разложились, так, во всяком случае, тоже умерли… И вот я ставлю условием, чтобы заключительная глава…
- … заключительные главы… - вставила рабфаковка.
- Нет, "заключительная глава", - не сдался я. - Чтобы заключительная глава вытекала из моей, как естественное ее продолжение…
Представьте себе: никто и не вздумал протестовать… Все очень поспешно согласились, переглядываясь между собой хитро и двусмысленно. Тогда я заподозрил неладное.
- Позвольте, - сказал я, - одно замечание: чтобы никаких чудес, никакой чертовщины, никакого вмешательства сверхъестественной, божественной и иной нечистой силы… Чтобы все было начистоту - без небесных фокусов…
И опять они согласились, продолжая подмигивать друг другу и на мой счет отпуская двусмысленные улыбочки.
- По местам!.. - рявкнул Безменов и растолкал всю группу.
- Позвольте, - еще раз попросил я, и все остановились. - Я ведь не сказал еще своего "во-вторых"…
- Что это еще за диктатура? - заворчала компания. - Авторская диктатура!?
- Да, авторская диктатура, - спокойно подтвердил я.
- На три главы я не согласен. Довольно с вас и одной…
Лица вытянулись. Лишь Сидорин с Аполлоном стали на мою сторону.
- Правильно, - сказали они в один голос, - должна быть одна заключительная глава…
А потом загвоздил один Сидорин:
- Будет одна глава. Одна глава. Понимаете?… Повторите - "одна глава".
- О-одна-а гла-ава-а… - хором повторила вмиг загипнотизированная компания.
- И эту главу даст дьякон, - вставил я, а Сидорин подхватил:
- … даст дьякон… Повторите: "даст дьякон"…
- Да-аст дьяко-он… - как эхо, прозвучало в знойном воздухе.
- Потому что, - снова перебил я его, находя, что бунтари достаточно загипнотизированы, - потому что, если дать три главы, получится скучная канитель… будут повторения и ничего оригинального. Дьякон же, как центральное лицо романа (я немного польстил ему: у меня несколько центральных лиц), должен дать эту главу и дать оригинально…
- Согласен, - сказал дьякон и умильно поклонился, но на этот раз ни задом, ни передом не зацепил никого.
- Правильное дело!.. - возгласили вместе Сидорин и Аполлон.
Но компания опять заворчала.
Я-то понимал, почему "авантюристы" стали на мою сторону: их положение было весьма щекотливо. Ну какой бы финал они могли дать при своей роли "контриков"?…
- Вы согласны? - снова вмешался Сидорин. - Вы согласны. Повторите.
- "Вы согласны…" - эхом отозвалась компания.
- Не вы, а мы… - поправил Сидорин. - Не вы, а мы. Повторите.
- "Не вы, а мы…" - повторила компания.
Сидорин плюнул и отошел в сторону.
- По местам!.. - снова проревел Безменов и растолкал всю группу.
Дьякон моментально повалился на камни и снова замазал себе киноварью лицо, руки и ноги. Сидорин и Аполлон загремели в "Долину". Откуда-то примчался англичанин и, обнажившись до костей, распластался у опушки леса. Безменов и Востров - один с детрюитной рудой на спине, другой с палочкой в руках - стали в неподвижные позы около полуистерзанного дьякона. Вся остальная недействующая братия, как-то: Синицына, Настасья и я, - укрылась за ближайшим камнем.
- Начинай, дьякон!.. - крикнул я, вооружаясь карандашом и блокнотом.
Дьякон приподнял изгрызанное лицо и что-то шепнул "искателям детрюита". Те поспорили, но согласились.
- Вы должны уйти со сцены… - донеслось до меня дьяконское. - Останусь я один и тогда…
- Ну-ну… - нетерпеливо крикнул я.
- На-ачинаем… - хором отвечали трое, и мой карандаш забегал по бумаге.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Дьяконская
…Безменов обернулся, кого-то или что-то отыскивая взглядом.
- Здесь дьявольское пекло, - сказал он, - удивляюсь вкусам дьякона… Пойдем, что ль, в пещеру. Там все-таки не так жарит…
Востров давно хотел предложить подобное же, изнывая под тяжестью детрюита, но его удерживала одна мысль, привести в исполнение которую он не решался.
- Слушай, - сказал он нерешительно и немного сму-тясь. - Все-таки с дьяконом я прожил шесть лет под одной крышей… Какой бы он ни был паршивец, неудобно все же оставлять его на съедение шакалам: ведь они всякую падаль лопают…
- Ладно, - согласился Безменов, учтя благородные чувства друга. - Но куда же мы его денем?…
- Здесь две пещеры, - живо заговорил Востров, - мы его положим в одну и завалим камнями…
Друзья перенесли бренные останки дьякона в одну из пещер и, заложив ее камнями, сделали на внешней стене короткую надпись:
"Здесь покоятся мощи авантюро-диакона Ипостасина Василия, иже на сороковом году своей жизни, в лето от нашей эры VI, скончался в бозе и в Абхазии и так далее".
Потом они укрылись в соседней пещерке.
- Сколько жизней унесла эта штучка, - задумчиво произнес рабфаковец, разглядывая смертоносную палочку, за которой он гонялся, ни разу ее не видя.
- Да, братец ты мой, - горделиво отозвался Митька и скромно добавил: - Из-за этой штучки я чуть с ума не сошел…
Рабфаковец глянул на него с участием, и Митька потупил глаза… Потом поднял их и с живостью произнес:
- Хочешь, я тебе покажу ее действие?…
Он взял палочку и направил ее свинцовой головкой в отверстие пещеры.
- Смотри, вон шакал землю роет…
Действительно, один из шакалов, которых дьякон приучил к чистоплотности, старательно закапывал что-то под кустом бузины.
- Ну, смотри…
Митька спустил рычажок, и…
…Шакал продолжал, как ни в чем не бывало, заниматься санитарией…
- Ну, и что же? - спросил рабфаковец, чувствуя неладное.
- Подожди… Что-то - не тово… - откликнулся побледневший изобретатель.
Он тщательно осмотрел палочку, подвинтил, подкрутил рычажок, головку и повторил эксперимент.
… Шакал бросил последнюю горсть земли на выросший холм и, с сознанием исполненного долга, подняв хвост, удалился…
Востров направил отверстие свинцовой головки себе на ладонь: кожа почувствовала только легкое жжение, как от зажигательного стекла.
- Детрюит израсходовался! - хрипло крикнул изобретатель и растянулся в обмороке на полу пещеры.
Часа два провозился Безменов с бесчувственным телом друга, применяя все 33 известные ему средства оживления - вплоть до щекотания пяток - и, лишь когда средства были исчерпаны нацело, Митька самостоятельно пришел в себя.
- Где я? - спросил он по шаблону и, не дожидаясь объяснений, бросился к детрюитной руде, потом к своей сумке…
Из сумки посыпались на пол тигеля, колбы, реторты, щипцы - простые, со стеклянными ножками, со стеклянными ручками, стеклянные палочки, горелки - керосиновые, бензиновые, ацетиленовые, и прочие принадлежности походной химической лаборатории.
- Что ты хочешь делать? - Безменов испугался за целость его рассудка.
- Сейчас же испытаю руду и… и сделаю новую палочку.
Остаток дня и следующий день до полудня прошли в отчаянной суетне, от которой особенно досталось рабфаковцу. Изобретатель заставлял его раздувать горн с импровизированными из собственных кожаных штанов мехами, носить из "Долины" каменный уголь, доставать воду, заботиться о достаточном притоке свежего воздуха - для чего требовалось стоять у входа и изображать из себя ветряную мельницу, - подавать и принимать нужные и ненужные изобретателю аппараты и инструменты, наконец, вытирать у него лицо, с которого беспрерывной струей лился пот, и кормить его во время работы, подавая пищу прямо в рот… Все это безропотно сносил рабфаковец, видя ненормальную возбужденность своего друга.
Наконец, настал решительный момент. Изобретатель вылил в свинцовую головку выплавленный из руды в количестве одного дециграмма детрюит и трепетно ждал, когда он остынет. Этот трепет мало-помалу индуцировался и на рабфаковца.
Прошло с четверть часа. Изобретатель сидел и дрожал, не решаясь проверить своей работы.
- Ну же, ну! - ободрял его рабфаковец.
- Я боюсь, - хрипло вымолвил Востров.
- Черта ли там бояться?! - Безменов решительно встал и подошел к каменной глыбе, служившей им лабораторным столом.
- Подожди, подожди, я отвернусь! - прохрипел изобретатель, действительно, поворачиваясь лицом к стенке.
- Что нужно сделать? - твердо спросил рабфаковец.
Востров, дрожа всем телом и не отворачиваясь от стены, сказал:
- Возьми свинцовый шарик в руку и пальцем сдвинь с него крышечку… Направь на что-нибудь, хотя бы на дерево…
Прежде чем исполнить это, Безменов решил на всякий случай подготовить друга. Он сел с ним рядом на полу и спросил:
- Если шарик не даст никаких результатов, что это значит?
- Это значит, что мой детрюит - сволочь, а не дет-рюит! - прохрипел изобретатель. - Это значит, что он не подобен радию, который, как известно, сохраняет свою активность в течение 5000 лет. Это значит, что здешние руды перестали быть активными, походя по своей неустойчивости на малоактивные торий, полоний и эманацию радия… И это значит, что я снова сойду с ума…
- Вот что, друг, - решительно сказал Безменов, - если ты будешь городить такую чушь, то я сейчас же выброшу шарик к чертовой матери, совершенно не интересуясь его свойствами…
- Сделай, сделай это, - неожиданно согласился трепетный изобретатель, а потом, когда Безменов поднялся с пола, он ухватился за край его рубахи: - Оставь, оставь… не делай… я… ничего… я… выдержу…
"Не похоже на то", - подумал рабфаковец и вслух произнес, на детрюитные руды не возлагая больших надежд:
- Не нужно так падать духом. Что это, черт возьми, за мягкотелость? Где твоя выдержка? Стыдись… Ты ведешь себя хуже институтки, которой, помнится, сам же ты меня обругал… Ну, возьми себя в руки и сделай сам опыт… Черта ли, в самом деле, тыкаться носом в стенку? Ну, иди…
- Б-б-боюсь… - простонал изобретатель, повертывая к рабфаковцу лицо, искаженное страданием.
- Иди, - сурово приказал рабфаковец и, не выдержав роли, неожиданно рассмеялся, - иди и не блуди… то есть я хотел сказать: не трусь…
Востров попытался мышцами лица сделать ответную улыбку, но вышло скверно. Это он и сам почувствовал.
- Видишь, - сказал он, с усилием ворочая языком, - видишь, у меня даже лицо забастовало…
Еще минут десять пробился рабфаковец, стараясь влить бодрость в ослабевшего друга. Но заставить его подойти к свинцовому шарику он так и не мог.
- Вот что, - сказал он, наконец, потеряв терпение и делая свирепое лицо, - я сам произведу опыт. Но если ты, если ты сделаешь хоть самую легкую попытку грохнуться в обморок - по-институтски или как иначе - я вот этой самой палкой (у него в руках была суковатая дубинка), этой палкой начну приводить тебя в чувство… Попробуй только, чертова неженка!..
Он закончил так свирепо и так внушительно потряс дубинкой в воздухе, что изобретатель не на шутку перепугался.
- Л…ладно… - промямлил он. - Я п… постараюсь сссдержаться…
- "С…ссдержаться", - передразнил его рабфаковец, искусно вращая белками глаз, - ну… внимание!..
- Налейся кровью, черт тебя раздери! - внезапно заорал он, отскакивая от стола и потрясая дубинкой перед самым носом изобретателя, бледного, словно капуста, выросшая в тени. - Налейся кровью, я тебе говорю! Что это за бледная немочь?…
Он подождал, не спуская гневно-сверкающего взора с перекошенного лица изобретателя, пока это лицо действительно не порозовело.
- Теперь смотри: раз, два…
Из шарика вырвался легкий свист, но дерево, на которое было направлено его отверстие, продолжало стоять незыблемым и нетронутым. И свист прекратился.
- Что-о!! Чего-о!! - рявкнул рабфаковец, видя, что изобретатель медленно, зато верно, оседает к полу.
- Я… ничего… я… устал…
- Ах, ты устал!! Подними голову, чертова кишка!! Ну, живо, живо!.. Так, так, выше!..
Востров сделал попытку противостоять дурноте и верчению в глазах, но, не осиля ни того, ни другого, во второй раз окунулся в глубокий обморок.
…Опять пришлось рабфаковцу щекотать ему пятки, дуть в нос, разминать грудную клетку, тянуть за уши, щекотать под мышками… Одним словом, снова пришлось применить все известные ему средства - до 33-его включительно.
Дьякон сидел в соседней пещере, ни одним звуком не выдавая своего воскресения из мертвых; через трещину в стене он не только слушал, но и наблюдал за развертыванием драматического эпизода. Очнулся он еще тогда, когда "искатели детрюита" стояли над ним со скорбными минами. В пещере он окончательно пришел в себя, ощупал свои глубокие раны на конечностях и лице и прошипел с чувством, не сулящим ничего приятного никому, а в частности шакалам, к которым был адресован его змеиный шип:
- Ну, коврики, ну?… Ну-ка, ну-ка, подождите…
Его раны, пока он лежал на свежем воздухе, под влиянием животворных лучей кавказского светила запеклись и затянулись толстой коркой, однако болели отчаянно.
- Уух, коврики… Будет же вам, предатели! - еще раз пригрозил он и потянулся рукой к плите, под которой у него хранилось сушеное мясо и вода.
Движение рукой доставило ему мучительное обострение болей, но он превозмог их, - напился и наелся. После этого заснул. Во сне увидел, что попал в ад, и черти саженными щипцами рвут ему тело, каленым железом прижигая раны… Острый запах серы; клокотание огненной жидкости в котлах; звук раздуваемых мехами костров, над которыми жарились грешники; вой и скрежет зубовный, - все это до того ярко врезалось в его обоняние и слух, что, проснувшись в холодном поту, он продолжал воочию обонять и слышать все атрибуты адской кухни.
Солнце садилось… Выли голодные шакалы, на ночь не получив подачки… В дьяконской пещере стояла густая темь, кроме одного места в стене, которое светилось красным изломом, - оттуда-то и доносились адские ароматы и остальные звуки. Дьякон попробовал ползком, в сидячем положении, добраться до трещины, но оказалось, что шакалы порвали ему и мягкие части…
Он налился гневом, как яблоко румянцем. Вой голодных шакалов его раздражал до остервенения.
- У-ух, коврики!.. У-ух, у-ух!.. - Ему не хватало слов для выражения своего гнева.
Но любопытство его было сильней гнева. Перевернувшись с громадным трудом на живот, он все-таки дополз до красного излома.
…Митька стряпал что-то в сложенном из каменных плит горне и командовал, а рабфаковец Безменов бегал, как угорелый, исполняя его приказания…
Вот он стал за меха, когда Митька крикнул: "раздуй огонь", и крупные капли пота зарубинились на его лице.
Вот он сорвался и вылетел из пещеры при новом окрике: "принеси воды".
Вот он, поняв по движению Митькиных губ новое приказание, подал ему напиться…
- Что такое там делается? - прошептал дьякон, заинтригованный вконец. - Или я все еще продолжаю спать, или они оба спятили…
В конце концов, когда работа, вследствие наступления ночи, была прервана, наблюдатель понял из разговора "искателей детрюита" их душевную драму.
- Ага, нечестивцы… - злорадно подумал он. - Это вам не меня хоронить… Это вы хороните свои идеалы…
Не отползая от трещины, он снова заснул и опять проснулся, уже с зарей, от сутолоки в соседней пещере.
Работа там продолжалась до полудня, достигнув к этому времени сумасшедшей горячки. Рабфаковец уже начал огрызаться, а Митька, прокоптившись в чаду и дыму, - хрипеть…
…Вот Митька вылил что-то в знакомый дьякону свинцовый шарик и, отвернувшись к стене, стал дрожать. Скоро загремел могучий голос рабфаковца.
- В самом деле, труба иерихонская… - подумал дьякон.
Рабфаковца он понял:
- Хочет Митьку испугом взять, чтобы он с ума не сошел… Ну-ка, ну-ка, посмотрим…
К этому времени он уже настолько окреп, что мог передвигаться на ногах.
…Сцена с пробой свинцового шарика закончилась катастрофически: обмороком Митьки.
Пока рабфаковец приводил его в чувство, дьякон успел еще раз соснуть, и снова проснулся, когда оба приятеля, побросав свои тигеля и другие приборы, оставили пещеру навсегда, причем Митька, так и не сойдя с улицы, проклял пещеру, проклял "Долину Смерти", дьякона, а заодно и шакалов…
- Скатертью дорога… - прошипел дьякон ему в напутствие.