Безменов и Востров решили вернуться в Москву, - один за продолжением учебы, другой - за продолжением изысканий. Рабфаковец похохатывал, изобретатель скрипел.
- Скатертью дорога… - повторил еще раз дьякон и, дождавшись, чтобы шаги "искателей детрюита" замолкли, разбросал камни у входа и выполз жариться на благотворном солнышке.
К нему тотчас же подступили вечно-голодные шакалы и трафаретным полукругом разместились вокруг, скуля и облизывая черные губы, не то в ожидании обычной подачки, не то в желании скушать самого кормильца.
Тогда кормилец, превозмогая боль в седалищах, поднял с земли острый камень и ни с того ни с сего запустил его в морду самого ближайшего "коврика". Стая моментально рассыпалась с визгом и воем.
- Сволочи, я вас кормил, а вы меня слопать хотели? - закричал дьякон. - Подождите, подождите, дай, я на ноги встану… Я вам покажу…
Потом он глубоко задумался, вспомнив о своем намерении покаяться и спастись. И в первую голову решил простить шакалам.
- Твари они неразумные… - растроганно зашептал он, проникаясь вдруг духом смиренномудрия и любвеобилия.
- Но чем же я их буду теперь кормить, ну-ка?…
Ближе к истине было бы, если бы он поставил свой вопрос иначе:
- Чем же я сам буду кормиться?…
Дьякон так вопроса не поставил, только подумал и, поднявшись с камня, пошел осматривать соседнюю пещеру в надежде найти там если не запасы съедобного, то возможность к добыванию их. Он рассчитывал собрать и продать все химические приборы, и на вырученные деньги сделать себе закупку самого необходимого.
Найденное же превысило все его ожидания. В пещере мирно покоились три револьвера, три охотничьих ружья и масса патронов к ним. Дьякон догадался, что все это было собрано "искателями детрюита" в "Долине Смерти", как оставшееся после Сидорина, Аполлона и англичанина. Изобилие дичи вокруг пещеры давало возможность питаться по-царски; для начала он подстрелил расквохтавшегося на чинаре красавца-фазана, но отведать ему его мяса не удалось: шакалы мигом подобрали вкусную дичь и слопали ее вместе с хвостом и костями. Это вызвало в нем новую вспышку гнева, а потом новый припадок смиренномудрия. Впоследствии он научился, однако, обманывать бдительность шакалов, и на его столе снова появились фазаны, зайцы, утки, кулички и бекасы. Изредка удавалось подстрелить в водах безымянной реки голавля, сазана или усача и даже изысканно гастрономическую пищу - быстроходную форель.
Прошла неделя. За это время искатели детрюита успели добраться до своей родины - Москвы и с головой уйти в мирный труд. Востров, тяготея к овдовевшей Настасье, поселился на старом месте - в домике дьяконском, маленьком, в три окошечка, под сенью святого лодыря Полу-вия; последний, кстати сказать, носил новое наименование - чудное и отпугивающее верующих. "ИЗО комсомола" назывался он, и с утра до ночи церковка была наполнена резвыми комсомолятами, вечно занятыми пилкой, стру-ганьем и малеваньем на почерневших иконах - с обратной стороны - серпов и молотов, портретов Карла Маркса, вождей пролетарской революции, революционных лозунгов и плакатов. Иван Безменов тоже поселился в старой своей квартире с балкончиком, выходящим на широкий зеленый двор, и снова с балкончика забубнил чеканный голос.
- Главными вопросами пропаганды должны быть: 1) восстановление хозяйства в связи с проведением через все его области курса новой политики, 2) борьба с мелкобуржуазным уклоном, 3) перспектива международной революции…
А из нижнего окошечка звенело, временами тоскливое:
- Закон Бойля-Мариотта трактует, что давление газов в сосуде, герметически закупоренном… закупоренном, одинаково распространяется во все стороны сосуда… что с увеличением упругости газов увеличивается давление, что… нет, не могу… Ванька, Ванька! Поедем за город…
А дьякон в "обетованной пустыни" креп и креп, обрастал мясом и жиром, наливался кровью.
Через неделю он уже ходил, как ни в чем не бывало, и вместе с восстановлением здоровья "святел и святел" с каждым днем. В покаянии и молитвах проводил он дни свои, но поститься пока не постился.
- Вот ужо поправлюсь, - говорил он, - поправлюсь, как следует, тогда стану питаться акридами и диким медом…
Дикого меда в ближайшем лесу, в дуплах старых деревьев, было громадное изобилие. Однажды, выкурив пчел из одного дупла, дьякон наелся темного меда до отвала и обратно возвращался, рисуя причудливые мыслете ногами. Мед был "пьяным", ибо пчелы собирали его с плодов "винной ягоды" - инжира. Поэтому перспектива питаться таким медом отшельника вполне удовлетворяла. Другое дело - акриды…
Если в священном писании под акридами подразумевалась обыкновенная саранча - "кобылка", то, помилуйте, ведь он же не негр, чтобы питаться этой гадостью? Митька Востров, еще до сумасшествия, еще в бытность свою под общей с дьяконом кровлей, как-то рассказывал, что во время лета саранчи негры жиреют, как свиньи от желудей… Но ведь он не негр? Он - православный христианин. Это во-первых. Во-вторых, он совсем не ставит себе задачей превратиться в жирного борова… Он поститься хочет, - худеть, худеть до такого состояния, чтобы иметь возможность с грешной земли на святые небеса вознестись легче пуха. Акриды, выходит, совсем неподходящая для этого пища. Лучше он их заменит грецкими орехами, жареными каштанами, гранатами, ежевикой, виноградом, клубникой, земляникой и прочими фруктами, ягодами и плодами, которых окрестности "обетованной пустыни" доставляли ему щедро и без затраты большого труда.
На этом вопрос об акридах был закончен.
Через вторую неделю дьякон приступил к великому посту. Мясная пища с этих пор шла только на утоление вечного голода стаи шакалов. Наконец-то "настаськины коврики" стали округляться в боках и обрастать новой шерстью, которая, увы, несмотря на свою густоту, продолжала сохранять неприличный вид. Шакалы до того приручились и привыкли к своему кормильцу, что спали теперь у входа в пещеру, как верные сторожа; при его появлении не бросались врассыпную, как это водилось раньше, и на зов "коврики, коврики" сбегались дружно и немедленно, если даже находились на другом краю "Долины". Все это дьякону чрезвычайно нравилось, потому что напоминало святых отшельников, приручавших и дрессировавших дикое зверье, как собственных блох. Хорошо было бы завести еще медведя, но медведи не любят тех мест, где пахнет шакалами. Приходилось довольствоваться малым.
Дни шли, мелькали недели. Дьякон постился и святел с каждым днем; последнее он и сам чувствовал. Хроническое хмельное состояние, вследствие постоянного употребления в пищу дикого меда, истолковывалось им, как сошествие святого духа и небесной благодати.
Пост, молитвы и покаяния уже не имели для него принудительного характера, как в первые дни. Потягивая из кувшина медок и закусывая фруктами, он теперь с утра и до вечера простаивал в пещере на коленях и беседовал с богом. Но пока ответа не получал. Иногда в пещеру заползал робкий шакал… тогда отшельник прерывал молитвы и обращался к нему с проповедью. Шакал повизгивал, и дьякон понимал его.
- Терпи, терпи, сукине сыне, - говорил он ему, - терпи, как я терпел, и спасешься…
Он чувствовал, что благодать наполняла его все выше и выше, как некую хрустальную вазу, и ждал с большим нетерпением того святого момента, когда через эту благодать он узрит бога. Вскоре такой момент настал, но дьякон струсил и не использовал его.
Однажды он возвращался из далекой прогулки поздним вечером. Приходилось идти узкими горными тропинками по краю пропасти. У него были спички, которыми он от времени до времени пользовался, освещая опасный путь.
Миновав горные кручи и вступив на известняковое плато, где ему был знаком каждый камешек и каждый кустик, он хотел спрятать спички, но сунул их мимо кармана. Как он их ни искал, найти не мог, а темнота сгущалась и сгущалась. Потеря целого коробка спичек была слишком чувствительной, чтобы с ней можно было легко примириться, и дьякон, сходив в пещеру, вернулся к месту потери со вторым коробком. Чиркая спичку за спичкой, он, наконец, отыскал завалившуюся в трещину пропажу… и тут произошло событие. Последняя наполовину сгоревшая спичка упала из рук дьякона в небольшую куртинку, состоящую из кустиков с кистями ярко-малиновых цветов… Куртинка вдруг вспыхнула синевато-желтым пламенем… горела пять-шесть секунд и… не сгорела… Перед дьяконом несомненно была неопалимая купина. Правда, оттуда не загремел могучий голос господа Саваофа, но это лишь из-за трусости дьякона, не сумевшего уподобиться библейскому Моисею…
Вернувшись к себе в пещеру, дьякон долго и с усердием упрекал себя в том, что проворонил благоприятный момент: ведь нужно было только воскликнуть:
- Господи, господи, тебя ли я вижу?…
А он даже этого не мог сделать.
Все-таки встреча с "неопалимой купиной" влила в его грудь огромную, прямо фанатичную надежду на спасение. Но если бы он хотя немного был знаком с ботаникой и знал, что растение, выделявшее из своих цветов летучие, легко воспламеняющиеся эфирные масла, известно каждому туземцу под названием "неопалимая купина", а ботаникам под именем "Диктамнус фраксинелля" - вряд ли дошел бы он до такого состояния экстаза, в которое его повергла встреча с таинственной куртинкой, несгораемым кустиком.
После встречи он уже не молился, а целыми днями распевал торжественные псалмы, с минуты на минуту ожидая благовещения и вслед за тем вознесения своего на небо. Дикий медок с этого поворотного момента употреблялся им в самых неумеренных количествах, отчего отшельник уже не ходил на ногах, а ползал на животе, все же продолжая воздавать хвалу Господу Богу.
И вот дождался он долгожданного.
Был день шестой и день субботний.
Святой отшельник, не уподобляясь "творцу", почившему в субботу от миротворческой работы, интенсифицировал в этот день молитвы, пост и покаяния, на дикий медок особенно приналег, а за отсутствием акрид - на жареные каштаны. К ночи, изнуренный до трясения в ногах, он с трудом вполз на площадку утеса над пещерками, опрокинулся навзничь и уперся мутным от поста взором в холодное облачное небо.
- Господи, господи, - прошептал он, - кажется, я готов…
- Ты готов?… - прогремел вдруг голос, падая из черного прорыва в облаках.
- Ты готов? - переспросил он и, не получив ответа, предложил императивно-угрожающе:
- Тогда лети-им…
Небо колыхнулось, как в тазике вода, и звезды, облака, черные провалы понеслись с головокружительной быстротой книзу, к земле, к утесу, на тело дьякона… Мимо ушей засвистал леденящий вихрь. Больно застрекали в лицо длинные лучи звезд… Какие-то темные фигуры разбегались с пути в стороны, подобные распуганным в пруду головастикам.
- А ведь я лечу… - сообразил вдруг дьякон, приняв вначале и голос и странное поведение неба за обычные осложнения при долговременном посте и питании диким медом.
- Лечу! Лечу! Да еще как!.. Возношусь, мать честная…
Скоро его восторг, впрочем, прошел: стало дьявольски холодно. Сырость, пронизывающая насквозь, привела трясущиеся конечности дьякона в состояние еще большего трясения… Осторожно ворочая головой, он огляделся и увидел, что со всех сторон, сверху и снизу окружен молочнобелым дымом, холодным, как дыхание смерти. И еще увидел, что вознесение прекратилось.
- Вот те на!.. - промолвил он и… проснулся. Проснувшись, встал и с удивлением, выросшим до величины небоскреба, убедился, что он все-таки на небесах… Под его ногами ходили, клубясь, густые тучи, их протяженность захватывала беспредельный круг, служивший основанием гигантскому хрустальному своду. На одном конце свода бултыхалось, расплескивая серебряные потоки, янтарно-желтое солнце; на противоположном - так же, как и на всех остальных - ничего видно не было, кроме пограничной с чем-то, сапфирно-голубой стены.
- В общем, скучно… - решил дьякон и попробовал ногой студенистую тучу.
Любопытная история: под тучей скрывалась твердая почва… Дьякон сделал осторожный шаг вперед - никаких сюрпризов. Сделал второй - то же. Тогда он пошел смелей. Немного пошатывало и рябило перед глазами, и в то же время ощущалась необыкновенная легкость тела. На пятом шагу "почва" неожиданно расступилась, и дьякон рухнул вниз… Полетел, цепляясь за острые камни, за скорпиоз-ные кусты… Полетел в мрачную пропасть "Долины Смерти"… На лету сообразил с остановившимся сердцем: я спал на площадке утеса, - к утру туманы всползают на утес, - я принял туманы за тучи…
Роковая ошибка закончилась тем, что отшельник, так и не сделавшись святым, с трехсотсаженной высоты грохнулся на камни, разбился всмятку и…
- Видите ли, уважаемые товарищи, перед нами, несомненно, исключительно интересный случай летаргии, осложненной… ну, как бы это сказать, чтоб было популярно… фабуляторной формой истерии… Что?…
- Сам придумал?
- Да. Это я сам придумал. Такого названия в медицине нет, потому что и болезнь сама еще ни разу никем не отмечалась…
- И-хи-хи… какой умный…
- …Если мое название не популярно, могу сказать еще проще… У уважаемого Василия Васильевича Ипостасина вот уже в течение трех дней наблюдается летаргический сон, осложненный истерической болтливостью; ею и объясняются все эти истории, которые он нам рассказывал три дня кряду и которые, несомненно, дадут нашему уважаемому литератору, товарищу Гончарову, приличный заработок… Как, Гончарка, дадут?…
- Угу…
- Я как врач и как сожитель Ипостасина могу объяснить вам, откуда наш больной черпал свои истории и, главным образом, свои познания, так искусно вплетаемые им в свои и чужие похождения. Он неоднократно слышал от меня про "Долину Смерти", о Кавказе, о моем путешествии за границу и о многом другом. Все это крепко отложилось в его голове и вот теперь, под влиянием удара, полученного им, каюсь, при взрыве в моей комнате, у него все выскочило наружу в связной и довольно интересной форме… Но я думаю, что нашему уважаемому литератору все же придется изрядно поработать над истерическим бредом больного прежде, чем пустить его в печать. Не правда ли, Гончар?…
- Угу…
- Дальше. Ипостасин неоднократно присутствовал при моих с тобой беседах на литературные темы. Не правда ли, Гончарик?… И вот он вплел в свой рассказ и твою личность, - нужно сказать, оригинально вплел… помните ту сцену, где все его действующие лица оживают и разыгрывают роли кинематографических артистов?… Моя личность и личность уважаемой Настасьи Поликарповны, к сожалению, выявлены им слишком пристрастно, и я прошу тебя, - слышь, Гончаров? - всего-то не передавать, иначе… ну да ладно… относительно детрюита можешь залить сколько влезет: я думаю, что через какой-нибудь месяц детрюит действительно появится на свет белый… Мне дорого стоил тот взрыв, что послужил причиной летаргии дьякона, но я уже возобновил разрушенное и скоро, надеюсь, опять примусь за научную работу…
- А дьякон-то не спит… Смотрите, глазами хлопает…
И в самом деле, дьякон широко открыл глаза и с любопытством новорожденного смотрел на свою койку, в окно - на святого лодыря Полувия, на всю теплую компанию, собравшуюся вокруг койки: на смешливую дьяконицу Настасью, на раскосого Митяича, на энергичного рабфаковца, на автора этого самого романа, то есть меня, и на многие другие вещи - одушевленные и неодушевленные, выражаясь слогом идеалистов.
- Я так и знал, - уверенно произнес Митька Востров, - я так и знал: так как дьякон перестал болтать, нужно было ожидать его пробуждения… Но это еще далеко не настоящее пробуждение. Смею высказать предположение, что наш больной пролежит теперь абсолютно безмолвным часов пять-шесть подряд. Заметьте: таких случаев медицина еще не знала, но я смело даю свои предсказания, потому что… наш больной находится сейчас в состоянии сенсорной афазии, то есть он все слышит, но не понимает того, что говорят, он себя чувствует как бы попавшим к иностранцам…
- Представьте: ничего подобного! Я у себя, а вот как вы сюда попали - неизвестно…
Последнюю фразу выпалил дьякон и вскочил, ровно встрепанный, с койки.
От неожиданности у меня сломался карандаш, которым я записывал объяснения своего ученого друга, и поэтому я перестал записывать. Все.
1
Догадка д-ра Скальпеля имеет под собой большое основание: на санскритском (древнеиндийском) языке слову "мертвый" соответствует "мрта", "смерти" - "мртиу", "смертному" - "мртиа". (Здесь и далее примечания автора).
2
Для установления степени первобытности того или иного языка обыкновенно берут язык древних индусов, так называемый санскритский, дошедший до наших дней без всяких искажений, благодаря раннему развитию письменности у древних индусов, и санскритские слова сопоставляют со словами испытуемого языка. Слова, высказываемые Мъмэмом, несомненно, древнее санскритских слов, так как они заключают в себе одни только корни, которые позднее у каждой народности, выделившейся из одной первобытной расы, обросли разнообразными приставками. Так, русское слово "мясо" на языке древних индусов звучит как "манса", в то время как на языке Мъмэма оно всего только "мса", армянское "мне", литовское "мьеса"; русское "жить", "жизнь" по-санскритски - "джив", "дживана", на языке Мъмэма - "жи"; "мальчик", "ребенок" по-санскритски - "арбака", у Мъмэма - "ръбанък"; "милый", "приятный" - "прийя" - "прия"; "корова, бык" (а отсюда говядина) по-санскритски- "гоо", на языке Мъмэма - "го".
3
По-санскритски "кость" будет asthi (астъи); "медведь" - rksa (ркша), отсюда греческое - "арктос" и латинское ursus (урсус).
4
По-сакскритски "камень" будет acman, читается как "ашьман".
5
По-санскритски "рог" будет karna, читается "карна".
6
Метательное оружие по-санскритски называется krti (крти).
7
Санскритское dhu (дуу), dhuvia (дувиа) значит одновременно - трясти, качать и дуть. Качающий хоботом и дующий (трубящий) через него мастодонт поэтому и назван первобытникам "Ду-ду".
8
"Собака" по-санскритски cvan (шьван), французское - шьейя, армянское - шун.
9
"Конь" по-санскритски acva (ашьва), французское - шъваль.
10
Агуа (арийя) с санскритского значит "ариец", "благородный".
11
По-санскритски rekha (читается "рек/х/а") значит "линия, черта, предел". Ученые высказывают предположение, что отсюда произошло русское слово "река".
12
"Дерево" по-санскритски daru (дару).
13
Д-р Скальпель прав: по-санскритски guh (гух) значит "скрытный".
14
По-санскритски число 2 будет dva (два), 3 - tri (три), 100 - cata (шята).
15
Д-р Скальпель и здесь прав: по-санскритски "море" называется mira (мира), а "пустыня" - mаги (мару), глагол "умирать" - mаг (мар); корень во всех трех словах общий.
16
По-санскритски "зима" - hima (хима).
17
По-санскритски "грудь" kroda (крода); "боль" ruja (руджа). Последнее слово произошло, по всей вероятности, от rudh (руд), что значит "кровь"; церковнославянское - "руда" (кровь).
18
Соответствующие слова по-санскритски: pitar (питар), matar (матар), janani (джанани).
19
"Плод" по-санскритски phala (пааля); "белый" - pandura (пандура); "вода" - udaka (удака) - отсюда латинское unda (унда) - "волна", отсюда же русское "вода".
20
Счет древних индусов, по всей вероятности, близок к счету "плиоценщиков", и он очень похож на русский. Вот он, по порядку - до 10: adi (ади), dva (два), tri (три), catur (чатур), рапса (панча), sas (шаш), sapta (сапта), asta (ашта), navan (наван), dacan (дашан).
21
По-санскритски grha (гра) значит "дом", "хижина"; отсюда - славянское "град", "город", что значит "огороженное место".
22
У дикого народа Ведда (на Цейлоне) место ночевки обводится кольцом из сухих ветвей. В этом можно видеть зачаточную форму изгороди.