Ладно, ладно, возьми себя в руки, старина. Держись крепко. Больше ни капли риры! Хотя нет, это непрактично: человек не может не спать.
Ладно, - но тогда никакой риры до выключения света в бараке: сохрани ясный ум и по вечерам строй планы освобождения. Держи ухо востро, узнавай все, что можешь, находи друзей и жди, когда подвернется случай.
Сквозь мрак он увидел приближающуюся в воротам человеческую фигуру. Это была женщина. Одна из эмигранток? Нет. Это была Аннек Ван Хайзен, дочь патрона.
Аннек была крепкая, рослая, белокурая девушка с печальными глазами. Он много раз видел, как она разглядывала рабочих, возвращающихся в свои бараки, или бродила в одиночестве на расчищенном от зарослей участке перед фермой. Аннек была не уродлива, но и не привлекательна. Чтобы украсить ее крупную фигуру, требовалось нечто иное, чем набедренная повязка, которую носили все колонисты, - наиболее подходящую в этом климате одежду.
Аннек остановилась перед ним, дернула молнию мешочка, заменявшего ей карман, и вынула пачку сигарет.
- Я нашла их тут, рядом. Это вы, наверное, потеряли?
Он знал, что Аннек лжет, она ничего не поднимала с того момента, как он увидел ее издали, и сорт сигарет был такой, какой курили на Земле, здесь их имели только патроны, ни один завербованный не мог их себе позволить. Что было у нее на уме?
Уингейт заметил, как она волнуется, как часто дышит, и со смущением понял, что девушка пытается сделать ему подарок. Почему? Уингейт не был высокого мнения о своей внешности или обаянии, да и не имел для этого никаких оснований. Но он не понимал, что среди иммигрантов он выделялся, как павлин на птичьем дворе. Все же он должен был признать, что Аннек находила его привлекательным; не могло быть другого объяснения ее выдумке, ее трогательному маленькому подарку.
Первым движением Уингейта было резко ее осадить. Он ничего не хотел от нее и был возмущен этим вторжением в его уединение. Он сознавал также, что это может осложнить его положение, даже сделать его опасным. Нарушение местных обычаев - а тут было именно такое нарушение - поставило бы под угрозу всю социальную и экономическую жизнь в колониях. С точки зрения патронов, сношения с завербованными были невозможны в такой же мере, как и с амфибиеобразными туземцами. Связь между рабочим и женщиной из касты патронов легко могла бы разбудить старого судью Линча.
Но у Уингейта не хватало духу быть грубым с Аннек. Он увидел слепое восхищение в ее глазах, было бы бессердечно оттолкнуть девушку. Кроме того, в манерах Аннек не было ничего вызывающего, не было и робости. Ее обращение было по детски наивным и непосредственным. Уингейт вспомнил о своем намерении найти друзей; здесь ему предлагалась дружба, правда, опасная дружба, но она могла бы оказаться полезной для него, для его освобождения. На какой-то момент он почувствовал стыд от того, что как бы взвешивал, насколько полезен для него этот беззащитный ребенок. Но Уингейт подавил это чувство, говоря себе, что ведь он не причинит ей зла. Во всяком случае, не надо забывать старой поговорки о мстительности отвергнутой женщины!
- Да, возможно, я и потерял их, - сказал он. Затем добавил: - Это - мои любимые сигареты.
- Разве? - воскликнула она со счастливой улыбкой. - Тогда возьмите их, пожалуйста!
- Спасибо. А вы не выкурите со мной одну? Хотя нет, это, наверно, не годится: ваш отец будет недоволен, что вы здесь задерживаетесь.
- О, он сидит за своими расчетами. Я посмотрела, прежде чем выйти, - ответила Аннек и, казалось, не заметила, что сама раскрыла свой маленький обман. - Но вы курите, я… я вообще почти не курю.
- Может быть, вы предпочитаете пенковую трубку, как ваш отец?
Она смеялась дольше, чем того заслуживала его плоская острота. Они продолжали пустую болтовню: урожай созревает хорошо, погода как будто прохладнее, чем на прошлой неделе, нет ничего приятнее, чем подышать немного свежим воздухом после ужина.
- А вы когда-нибудь гуляете после ужина? - спросила Аннек.
Уингейт не стал объяснять, что за долгий день на болоте он слишком устает, а только подтвердил, что гуляет.
- Я тоже, - выпалила Аннек. - Очень часто…,возле водонапорной башни.
Уингейт посмотрел на нее.
- Разве? Я это запомню.
Сигнал к перекличке дал ему желанный повод распрощаться. "Еще три минуты, - подумал он, - и мне пришлось бы назначить ей свидание".
На следующий день Уингейта снова послали на болото: горячка с очисткой луковиц в сарае уже прошла. "Крокодил" с трудом продвигался вперед, высаживая на каждом участке одного или нескольких рабочих. На борту оставалось четверо - Уингейт, Большеротый, водитель Джимми и надсмотрщик. Снова остановились, и из воды с трех сторон показались плоские светлоглазые головы амфибиеобразных туземцев.
- Вот, Большеротый, - сказал надсмотрщик, - это твой участок. Полезай за борт!
Большеротый посмотрел вокруг.
- А где мой ялик? - Колонисты пользовались маленькими яликами из дюралюминия, чтобы собирать в них урожай. Но на борту "крокодила" не осталось ни одного ялика.
- Он тебе не понадобится. Ты будешь очищать это поле для посева.
- Это-то ладно. Все же я никого тут не вижу и не вижу поблизости твердой почвы.
Ялики служили для двух целей, когда человек работал отдельно от других людей с Земли и на некотором расстоянии от надежной сухой почвы: он становился для него спасательной лодкой, если "крокодил", который должен был его забрать, выходил из строя, или же служил островком, если по какой-либо причине приходилось сесть или лечь, будучи на посту. Старожилы рассказывали мрачные истории о людях, которые простаивали по колено в воде в течение двадцати четырех, сорока восьми, семидесяти двух часов, а затем тонули, лишившись рассудка только от усталости.
- Сухое место есть вон там! - Надсмотрщик указал рукой в направлении группы деревьев на расстоянии, может быть, четверти мили.
- Возможно, это и так, - ответил Большеротый спокойно. - Поехали, посмотрим. - Он взглянул на Джимми, который повернулся к надсмотрщику в ожидании приказаний.
- Проклятье! Не спорь со мной! Перелезай за борт!
- Нет, - сказал Большеротый. - Не раньше, чем я увижу что-нибудь получше, чем два фута ила, где мне придется сидеть на корточках!
Маленький водяной народец с живым интересом следил за спором. Одни шепелявили и прищелкивали на своем языке, а те, кто немного понимал речь колонистов, по-видимому, давали подробные - несомненно искаженные - объяснения своим менее образованным собратьям. Это еще больше обозлило и без того взбешенного надсмотрщика.
- В последний раз говорю: выходи!
- Итак, - сказал Большеротый, поудобнее размещая свое большое тело на полу судна, - я рад, что мы покончили с этим вопросом.
Уингейт стоял позади надсмотрщика, и это, вероятно, спасло Большеротого Хартли по меньшей мере от хорошей шишки. Уингейт схватил надсмотрщика за руку, когда тот замахнулся. Одновременно на него бросился и Хартли, все трое сцепились и несколько секунд боролись на дне "крокодила".
Хартли сидел на груди у надсмотрщика, в то время, как Уингейт вырывал дубинку из сжатых пальцев его правой руки.
- Счастье, что вы увидели, как он выхватил эту штуку, Хамф, - проговорил Большеротый. - А то мне сейчас потребовалась бы уйма аспирина.
- Да, я тоже так думаю, - ответил Уингейт и отшвырнул оружие далеко в болото. За ним немедленно нырнули туземцы. - Мне кажется, теперь ты можешь его отпустить.
Надсмотрщик, быстро вскочив на ноги, ничего не сказал и повернулся к крокодильщику, спокойно остававшемуся все время на своем месте у руля.
- Почему ты, черт тебя подери, не помог мне?
- Я полагал, что вы сами сможете постоять за себя, хозяин, - ответил Джимми уклончиво.
Уингейт и Хартли были оставлены работать помощниками тех, кто был высажен на другие участки. Надсмотрщик не обращал на них внимания и отдал только короткий приказ высадить их. Но когда они, вернувшись в барак, умывались перед ужином, им велели явиться в Большой дом. И* ввели в кабинет патрона, и они увидели, что надсмотрщик уже там. Он самодовольно ухмылялся, в то время как выражение лица Ван Хайзена было самое мрачное.
- Что я слышу о вас обоих? - налетел он на Уингейта и Хартли. - Отказываетесь работать, набрасываетесь на десятника - видит Бог, я покажу вам, где раки зимуют!
- Позвольте, патрон Ван Хайзен, - начал Уингейт тихо, почувствовав себя вдруг в привычной атмосфере судебного разбирательства. - Никто не отказывается от исполнения своих обязанностей. Хартли только протестовал против того, что его заставляли выполнять опасную работу, не обеспечив разумных мер безопасности. Что же касается драки, то это десятник напал на нас. Мы действовали с целью самозащиты и остановились, как только обезоружили его.
Надсмотрщик наклонился к Ван Хайзену и шепнул ему что-то на ухо. Патрон казался еще более рассерженным, чем раньше.
- Вы вели себя так на виду у туземцев! У туземцев! Вам известен закон колоний? Я мог бы послать вас за это на рудники!
- Нет, - возразил Уингейт. - Это десятник вел себя так в присутствии туземцев. Наша роль была пассивной. Мы лишь оборонялись.
- Вы называете нападение на десятника пассивной ролью? Ну так вот, слушайте меня. Ваше дело - работать. Дело десятника - указывать вам, где и как работать. Он не такой болван, чтобы пускать на ветер деньги, которые я в вас вложил. Только он один может судить о том, опасна ли работа, а не вы!
Надсмотрщик снова шепнул ему что-то на ухо. Ван Хайзен покачал головой. Десятник настаивал, но патрон прервал его нетерпеливым жестом и снова повернулся к обоим рабочим.
- Вы не получите сегодня ни ужина, ни риры. Завтра увидим, как будете себя вести.
- Но, патрон Ван Хайз…
- Все. Идите в свой барак.
Когда огни были погашены и Уингейт прополз на свою койку, он обнаружил, что кто-то спрятал в ней еду. Он с благодарностью съел все, размышляя о том, кто бы это мог сделать. Он был сыт, но без риры все же не мог уснуть. Уставившись в гнетущую тьму барака, Уингейт обдумывал свое положение. Оно и до этого было почти невыносимо, теперь же мстительный и всесильный надсмотрщик превратит его жизнь в сущий ад. Уингейт уже достаточно видел и слышал, чтобы знать, что этот ад очень скоро наступит. Прошло, должно быть, около часа, когда он вдруг почувствовал, как чья-то рука толкнула его в бок.
- Хамф, Хамф, - услышал он шепот, - выходи наружу. Есть дело! - Это был Джимми.
Уингейт осторожно пробрался между рядами коек и выскользнул в дверь следом за Джимми. Большеротый уже был во дворе, и рядом с ним виднелась четвертая фигура. Это была Аннек Ван Хайзен. Как она сумела пройти на запертый участок барака для холостяков? Глаза у нее припухли, словно от слез.
Джимми заговорил полушепотом:
- Девушка сказала, что мне завтра прикажут отвезти вас обоих обратно в Адонис.
- Зачем?
- Она не знает. Но полагает, что вас хотят продать на Юг. Вообще говоря, это не очень правдоподобно, старик еще никогда никого не продавал на Юг, но ведь никто прежде и не бросался на его надсмотрщиков, В общем, не знаю.
Они потеряли несколько минут на бесплодный спор. Затем, после гнетущего молчания, Уингейт спросил Джимми:
- Ты знаешь, где они хранят ключи от "крокодила"?
- Нет, почему вы…
- Я могла бы достать их для вас, - предложила Аннек.
- Но вы не умеете управлять "крокодилом", - сказал Джимми.
- Я несколько недель наблюдал, как ты это делаешь.
- Ну, положим, вы справитесь с этим, - продолжал возражать Джимми. - Положим, что вам удастся бежать на этой посудине. Вы заблудитесь, не проплыв и десяти миль. Если вас даже не поймают, то вы умрете от голода.
Уингейт пожал плечами.
- Я не собираюсь позволить продать себя на Юг.
- Я тоже, - добавил Хартли.
- Погодите минуту.
- Что ж, я не вижу…
- Погодите минуту, - раздраженно повторил Джимми. - Разве вы не видите, что я думаю?
Некоторое время все молчали. Наконец Джимми сказал:
- Доченька, вы бы отошли в сторону и дали нам поговорить. Чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас.
У Аннек был обиженный вид, но она послушно отошла. Трое мужчин коротко посовещались. Потом Уингейт сделал Аннек знак присоединиться к ним.
- Большое спасибо за то, что вы предупредили нас, Аннек, - сказал он. - Мы придумали выход из положения. - Он сделал паузу, затем смущенно добавил: - Ну что ж, спокойной ночи!
Она подняла на него взгляд.
Уингейт не знал, что ему делать. Он проводил ее за угол барака и снова пожелал спокойной ночи. Когда он вернулся, его лицо было все таким же смущенным. Все трое вошли в барак.
Патрон Ван Хайзен тоже никак не мог уснуть. Для него всегда было мучительно наказывать своих людей. Черт возьми, почему они не могут быть хорошими парнями, чтобы оставить его в покое! И без того в эти дни у него было немало забот. На сбор урожая он затрачивал больше, чем мог выручить в Адонисе, во всяком случае после уплаты процентов.
В этот вечер он вспомнил о расчетах, которыми занимался после обеда, чтобы как-нибудь отделаться от охватившего его неприятного чувства. Но ему трудно было сосредоточиться на цифрах. Этот Уингейт… Он купил его для того, чтобы тот не достался этому рабовладельцу Ригсби, а не только затем, чтобы иметь еще одного рабочего. Он уже и так вложил в рабочих слишком много денег, хотя десятник все время жаловался, что не хватает рабочей силы. Теперь придется либо продать несколько человек, либо просить банк снова продлить закладную.
Рабочие больше не окупают затрат на их содержание. Это уже не тот сорт людей, которые прибывали на Венеру, когда он был молод. Он снова склонился над своими книгами. Если рыночные цены снова немного поднимутся, банк за несколько более высокий процент, чем в прошлом сезоне, охотно учтет его векселя. Может быть, тогда все обойдется.
Его размышления были прерваны приходом дочери. Он всегда был рад видеть Аннек, но на этот раз то, что она хотела ему сказать и что наконец выпалила, лишь окончательно взбесило его. Занятая своими думами, Аннек даже не заметила, что причинила отцу почти физическую боль.
Но тем самым вопрос разрешился, поскольку это касалось Уингейта. Он отделается от этого смутьяна. С резкостью, с какой он никогда не обращался с Аннек, Ван Хайзен велел ей идти спать.
Разумеется, все это только его собственная ошибка, сказал он себе, ложась в постель. Ферма на Венере не место для воспитания молодой девушки, лишившейся матери. Его Аннекхен - теперь уже почти взрослая женщина, как может она найти мужа здесь, в это глуши; что она будет делать, когда он умрет? Она ведь не знает, что после него ничего не останется, не хватит даже на обратный билет до Земли. Нет, она не будет женой рабочего! Нет, пока останется хоть капля жизни в его старом, усталом теле.
Что ж, Уингейту придется уехать, и тому, кого они называют Сэтчелом, - тоже. Но он не продаст их на Юг. Нет, нет, он никогда не поступал так ни с одним из своих людей. Он с отвращением подумал об огромных, напоминающих фабрики плантациях на много миль дальше к югу, где температура всегда на двадцать-трид-цать градусов выше, чем на его болотах, и смертность среди рабочих составляет нормальную статью в калькуляции стоимости урожая. Нет, он отвезет их и продаст на вербовочной станции. Кто их там купит - уже не его дело. Но он не продаст их прямо на Юг.
Ему пришла в голову новая мысль. Он стал что-то вычислять и решил, что ему, быть может, удастся за контракты этих двух не выдохшихся еще рабочих получить достаточно денег, чтобы купить для Аннек билет на Землю. Он был уверен, что его сестра примет Аннек, вернее, был почти уверен, хотя она поссорилась с ним из-за его женитьбы на матери Аннек. Время от времени он мог бы посылать дочери немного денег. И, быть может, она сумеет там стать секретаршей или получить еще какую-нибудь неплохую профессию, как другие девушки на Земле.
Но что это будет за ранчо без Аннекхен?
Он был так погружен в свои тяжкие думы, что не услышал, как его дочь выскользнула из своей комнаты и вышла во двор.
На следующее утро, когда все собирались на работу, Уингейта и Хартли оставили в бараке. Джимми было приказано явиться в Большой дом. Они увидели его несколькими минутами позже - он выкатывал из сарая "ремингтон". Джимми захватил их с собой, затем вернулся к Большому дому и стал ждать патрона. Вскоре вышел Ван Хайзен и, не сказав никому не слова и ни на кого не взглянув, влез в свою кабину.
"Крокодил" взял направление на Адонис, тяжело и шумно двигаясь со скоростью десять миль в час. Уингейт и Большеротый беседовали вполголоса и с любопытством чего-то ждали. После томительно долгого ожидания Джимми вдруг остановил "крокодил". Ван Хайзен поднял окошко кабины.
- Что случилось? - спросил он. - Машина испортилась?
Джимми ответил ему с усмешкой:
- Нет, я сам остановил ее.
- Зачем?
- Выйдете, тогда узнаете.
- Я так и сделаю, черт возьми! - Окошко захлопнулось, Ван Хайзен стал протискиваться своим жирным телом в узкие двери кабины. - Это что за дурацкие шутки?
- Вылезайте и идите пешком, патрон. Вашему путешествию - конец.
Ван Хайзен, казалось, лишился дара речи, но выражение его лица было достаточно красноречиво.
- Я говорю серьезно, - продолжал Джимми. - Это - конец путешествия для вас. Я всю дорогу держался твердой почвы, чтобы вы могли вернуться обратно пешком. Идите по следу, который я проложил. Вы сможете проделать этот путь за три-четыре часа, хоть вы и такой жирный.
Патрон перевел глаза с Джимми на других. Уингейт и Большеротый наступали на него, их взгляды были недружелюбны.
- Лучше уходите, папаша, - сказал Большеротый мягко, - пока вас не выкинули отсюда.
Ван Хайзен прижался спиной к перилам машины, схватившись за них руками.
- Я не покину своего собственного судна, - прохрипел он.
Большеротый поплевал на ладони, затем стал потирать руки.
- Ладно, Хамф, он хотел этого…
- Постой минутку. - Уингейт обратился к Ван Хайзену: - Послушайте, патрон Ван Хайзен, мы не обойдемся с вами грубо, если не будем к этому принуждены. Но нас трое, и мы полны решимости. Лучше вылезайте без скандала.
С лица старика градом лил пот, и, очевидно, не только от удушающей жары. Его грудь бурно поднималась, казалось, он готов к сопротивлению. Вдруг внутри у него как будто что-то погасло. Все его тело обмякло, выражение лица, до этого вызывающее, стало настолько пришибленным, что на него было неприятно смотреть. Не говоря больше ни слова, Ван Хайзен перелез через борт, ступив прямо в грязь, которая была ему по щиколотку. Он долго стоял так, сутулый, с согнутыми коленями…
Когда они были уже далеко от места, где бросили своего хозяина, Джимми повернул "крокодил" в другом направлении.