Оскар коротко кивнул. Его сдержанность Лея восприняла как гордость и упрямство. Но она успела о многом поговорить с Алексом. Оттого и не спешила с выводами. Когда она поняла, что молчание продлится долго, то решила – этот паренёк сильно себе на уме или так глуп, что не знает, как себя вести. Откуда ей было знать, что он занимался изучением глубины самого себя и приведением этой глубины во что-то, менее похожее на хаос.
– Ты странный, – сказала она однажды.
– Нет, – быстро ответил он, – Я просто начал жить совсем недавно.
– По-моему, я тоже, – усмехнулась Лея. Она хотела добавить, что считает его чересчур гордым. Но сдержалась, покраснела и решила сказать всё это и многое другое позже.
Алекс наблюдал за ними и украдкой улыбался. И ничуть не удивился, когда Лея спросила у Медиума совета, есть ли способ уговорить чиновников Малого мира.
– Ты хочешь взять Оскара с собой на Малый мир? – догадался он.
Лея смутилась, но всё-таки кивнула.
– А он об этом знает?
Девушка покраснела ещё больше.
– Ты бы всё-таки поговорила с ним прежде. На всякий случай. Да только если вы оба по закону Малого мира совершеннолетние, я не вижу препятствий.
Лея решительно кивнула и убежала прочь.
Алекс не стал ей говорить, что до этого к нему подходил Оскар. Форма вопроса была менее обдуманная и более эмоциональная, но по сути повторяла вопрос Леи.
В группе появились ещё два ученика.
Разные истории рассказывали о прошлом. И рассказчики были разными. Как жестокие, но справедливые, так сладкоголосые и скрытные. Они все были разными. И ей не составляло труда видеть эти различия. Она читала их, как открытые книги, а настоящие книги давались ей с большим трудом. Многие разобрать вообще невозможно. Катакану – ещё куда не шло, но иероглифы. А в тех книгах, где нет иероглифов, слишком мало написано.
– Раньше таких девушек, как ты, наряжали гейшами, – твердила бабка и посмеивалась, – И всё-таки полновата ты для гейши. Но тут ты хотя бы не пропадёшь, а то раньше им, гейшам этим, ой как тяжело было.
Касумико слушала, и думала, попросить бабушку сменить тему, или не стоит. Дед между тем сидел на крыльце и дымил трубкой. Две женщины, одна совсем юная, а другая лет шестидесяти, вся сморщенная и сухая, словно кора дерева. Она была дочкой кого-то из тех, которые вышли в День Избавления из-под земли. Это произошло уже после Утра Смерти, но история о судьбе Ниххона путаная, в ней много вымысла. А вот истории о давних временах – это совсем другое дело. Тут даже если приврать немного, и то кажется, что всё достоверно. Почти никто не помнит довоенного прошлого, бабка с дедом всё больше выдумывают. Но почему бы и не послушать? Кто мешает хоть вот на столечко поверить, что так всё и было?
Теперь в их жизни было мало радости. На острове не хватало еды и нормальной одежды. Про медицинскую помощь вообще не знали. Только всё это Касумико поняла, когда их перевезли в Австралию.
Тут иногда говорят, Союз Юга – это жалкое подобие прошлого мира. Каким же тогда был мир до Утра Смерти? Опять много домыслов и слухов. У каждого свои представления о том, как было раньше, сообразила Касумико, когда немного освоилась и заговорила по-английски. Люди Союза многое вспоминают и трактуют вразнобой. Что касается жителей Луны или тех, кто добрался сюда из Европы, или спасся из других опустошённых земель, то их рассказы слишком похожи на сказки.
Но ведь откуда-то всё это взялось? И древние машины, которыми люди строят дома, и летающие в небе шаттлы. Машины, как оказалось, привезли с Ниххона. А она-то их никогда не видела, думала, что самый сложный предмет – это механическая швейная машинка.
Однажды бабка сидела на крыльце домика и наблюдала, как реставрируют старый квартал.
– Слышала я, что когда-то люди из России помогали нам строить дома на Ниххоне. Только не по своей воле. Их заставляли военные.
Касумико не впервые слышала эти разговоры. Но спросить не решалась. Жители Союза Юга, в том числе и беженцы из России, покидали Землю. И оставляли не просто пустыню, обезображенную войной с Флорой. Вместо разрушенных поселений возводили они новые. Заново вспахивали и засевали участки плодородной почвы.
Касумико с трудом говорила по-английски и боялась, что над ней будут смеяться. Мало того, что она почти ничего не умела, вдобавок природа не наделила девушку красотой. Некоторое время она подолгу наблюдала за суетой людей на стройке и не решалась приблизиться. Её никто не пытался позвать и познакомиться, не знали, что у неё на уме. А она и сама как будто не знала. Её до боли угнетало это напряжённое одиночество. От мысли приручить какую-нибудь зверушку девушка быстро отказалась. Не столько из-за того, что дед с бабкой станут ругаться, мол, чем её кормить, самим бы не голодать. Касумико видела, как люди Союза улетали с Земли и оставляли любимых питомцев. Трогательная грусть людей стоила малого в сравнении с тем, как потом переживали оставленные животные. Касумико увязала эти размышления с воспоминанием о том, как от неизвестной болезни умерли родители и брат.
Однажды Касумико раздобыла кусок ткани и села на освещённой солнцем скамейке. Достала кисть и баночку с краской. Писать она не умела, и, наверное сыграла свою роль какая-то глубинная память. И на ровном фоне появились странные, похожие на иероглифы линии. Тонкий каллиграфический узор запечатлел образ посёлка с того места, откуда его наблюдала Касумико.
Кое-кто подошёл посмотреть, что делает японская девушка.
К первому заинтересованному взгляду присоединился второй. И так далее.
– Хорошо рисуешь, – сказал кто-то, кого Касумико увидела впервые.
Она неуверенно улыбнулась.
– Ты говоришь по-английски?
Девушка ответила: "да, только немного".
– Знаешь, пройдёт несколько месяцев, и мы улетим отсюда. Вот этот город достанется тебе и твоим друзьям, – незнакомец тщательно подбирал слова, – Ты понимаешь меня?
Касумико кивнула.
Незнакомцем был Медиум по имени Алекс. Он представился, и японка в смущении пожала протянутую руку.
Несколько дней спустя он предложил ей заниматься в группе.
– Конечно, весь курс обучения пройти уже не получится. Но, может ты слышала, кое-кто из ваших согласился попробовать стать Медиумом. Из тех, кто останется тут жить. А может и из тех, кто потом вернётся на Ниххон.
Касумико не знала об этом. Она смутно представляла, что "стать Медиумом" за короткий срок невозможно. Они уйдут, жители Союза Юга. И эта земля никогда не будет прежней. Даже если они все поселятся тут и сумеют перенять наследие этого общества. Сумеют ли?
Касумико много думала об этом, но знала неизбежное.
Союз Юга погиб в дни войны с Флорой. Некоторые люди уцелели, но само государство прекратило существование. И в долгой череде событий, которые последовали за приземлением первого челнока с Лунной колонии, не осталось стрежня, вокруг которого Союз мог возродиться. Всё, что люди могли, это оставить о себе след накопленного опыта.
– Ты останешься и научишь их. Всему, что успеешь узнать. Не все поймут, не все примут, – говорил Алекс японке.
Ещё два ученика, австралиец Оскар и Лея, девушка с Луны, почтительно слушали Медиума. В их обращении с Касумико почти не было отчуждённости. Но и близкой дружбы не сложилось. По сути, их сближала только работа над постройкой города для переселенцев с Ниххона. Девушка не могла похвастаться ни ловкостью Леи, ни выносливостью Оскара. Всё, что она могла, это кое-как работать кистями и краской, но и маляром она была – так себе.
В другом месте и в другое время подростки её бы в упор не замечали. Но Алекс успел победить в них обычную детскую жестокость. В годы, когда Союз Юга был на вершине расцвета, с этим начинали бороться раньше и добивались большего успеха.
Но что можно ждать, если наспех обучать спесивую девчонку с Луны? А если следом добавить парня-сироту, жертву активного воспитания, снобизма и консервативной отчуждённости? И дополнить общество малограмотной девушкой, запутанной в комплексах и лишённой веры в то, что она хоть кому-то нужна?
Алекс делал всё, что мог. Иногда слишком активно обращал внимание на каллиграфические эксперименты японки, придавал слишком много значения тому, как Касумико распространит в будущем учение Медиумов среди своего народа. Девушка была далеко не глупа и знала, что в словах Алекса аккуратно отмеренная смесь сочувствия и правды.
С непростым настроением размышляла Касумико о том, одна она или нет. В разрозненных группах учится мало японской молодёжи, но она не единственная. И найдутся те, кто будут умнее, больше поймут и запомнят. А самое главное, найдутся те, кого станут слушать.
Однажды Касумико рассказала им о фонетической азбуке катакана, а на следующий день Оскар и Лея попросили японку изобразить их имена красивой каллиграфией. И по-японски и по-английски.
Алекс нахмурился, когда увидел слёзы. Из-за особенностей языка Касумико на знала, как написать катаканой имя Лея, она испугалась, что теперь её прогонят из группы. Но девушка с Луны нисколько не обиделась, а села рядом и постаралась успокоить японку.
Как-то раз Касумико, которая очень любила животных, решила нарисовать змею. И удалилась на окраину посёлка с набором кистей и красок. Она знала, что змеи любят выбираться и греться на солнце возле больших камней. Она не знала, что змеи бывают ядовитые. А та мелюзга, которая на Ниххоне ползала в зарослях низкорослого бамбука, кусалась не больно.
Конечно, она испугалась, когда крупная змея недовольно зашипела. Но откуда она могла знать, что эта серо-зелёная зверюга метнётся в её сторону? Как раз тогда, когда он решила сложить кисти и пойти поискать другую змею.
Касумико громко вскрикнула и с силой стукнула чешуйчатую зверюгу. Та зашипела снова, но второй раз атаковать не решилась. Девушка очень расстроилась, тем более, что из двух ранок потекла кровь. Она прижалась к ране ртом и постаралась выдавить кровь. Так её учили бабка с дедом. Это её и спасло.
Девушка сплюнула на песок и быстро собрала сумку. Змея испортила ей настроение, и рисовать расхотелось. И почему-то стала кружиться голова, а в укушенную руку потёк неприятный холод.
Последние несколько шагов она сделала уже в бессознательном состоянии. И даже не почувствовала боль от падения. Смертельно опасный отёк на руке увидел другой человек.
Он оказался рядом случайно.
Вернее, не совсем так. Он даже не знал, кого увидит в зарослях. Знал только, что этому кому-то очень плохо.
Когда он подрос, то мысленно посмотрел на себя со стороны. Если кто-нибудь решит написать портрет "самого обычного человека", он подойдёт на роль натурщика. В нём не было ничего особенного. Самое заурядное лицо, черты можно назвать правильными, если чуть-чуть подправить тут и там. Спокойный взгляд карих глаз не притягивал и не отталкивал. Он даже одевался невзрачно. И дело тут было не только в природной скромности, не только в том, что его родители, выходцы из России, были людьми верующими и следили за соблюдением меры во всём. Просто, он не обращал внимания на внешний лоск, его это не волновало.
Он чаще слушал и думал.
Мама с папой считали, что сын усердно проявляет смирение и слушается.
Так, конечно и было. Только слушаться и слушать – вещи разные. А Николай слушал.
– Грешно так думать, – говорила мама за столом, когда отец снова и снова рассуждал о том, как невозможно примирение православного христианства и буддизма. С этим мама не спорила, но отец в рассуждениях шёл дальше. Раз нет примирения, нет смысла и строить для этих косоглазых антихристов города и фермы. Пусть они убираются к себе на Ниххон. Ведь много лет назад они прилетели на материк и обратили выживших россиян в рабство.
– И теперь мы должны им строить? – возмущался отец.
Никол ковырял палочками рисовую кашу и не поднимал от тарелки взгляда. Вовсе не потому, что боялся встретиться с гневом в глазах отца. Всем своим существом он обратился в слух.
– Ты посмотри, чем мы едим!? – отец стукнул палочками по столу.
– Ты не хуже меня понимаешь, что это развивает моторику и не менее удобно, чем другие столовые приборы.
Мама была права, подумал Николай. Большинство русских попали в Союз Юга сюда из научного городка на Дальнем востоке. Отсюда широта кругозора, критичность и общий уровень образования. В свои неполные семнадцать Николай успел это осознать, кое-что почерпнуть из редких книг, сумел многое узнать, пока слушал разговоры людей.
– Тренировка моторики – это, я не спорю, правильно, – отец снова взял палочки, – Но я жду не дождусь, когда нас отсюда заберут на Марс. Там не будет этого противоречивого сосуществования. И, по крайней мере, будут нормальные вилки.
Николай между тем внимательно изучал переплетение нитей в грубой материи, из которой была сделана рубашка. Этот разговор он слышал далеко не впервые. Ну что же, пройдёт несколько месяцев, и они действительно улетят на Марс. А японцы нет. Тут отец может быть спокоен. Говорят, они как будто задыхаются там, уже на орбите. И просят вернуть их домой. Может, всё дело в радиации, к которой они привыкли? Да нет, живут же вот они в Союзе Юга, а тут совсем низкий фон, не то, что Ниххоне. Правда, сам Николай там не был. Только слышал обрывки разговоров.
Он слышал многое. А может, видел. Это получалось почти со всеми, только с некоторыми лучше, а с некоторыми хуже. Настроения и эмоции окружающих были так отчётливы и ярки, словно расцвечены красками. Он видел их оттенки и перемены даже тогда, когда люди молчали. Даже тогда, когда люди оказывались вне поля зрения. Он опасался что-то пропустить и от того весь обращался в слух. Его привычки многих раздражали.
– Ты слишком тихо ходишь. Напугал опять.
Николай вслушивался. И от того видел-слышал-ловил многое. Иногда восприятие могло сделать остановку на том или ином замечании, фразе, обрывке диалога, тончайшем намёке на образ. Два слова о больном ребёнке, об изголодавшейся собаке, о забытой и засохшей корке хлеба. О бессильной и наивной радости того, кто никогда не знал тепла искренней ласки. О тихом и всепоглощающем ликовании человека, который никогда не ел досыта и вот однажды оказался за праздничным столом. О ребёнке, который не знает, что может быть нежеланным. О старости, в которой одно утешение – не думать бы о том, что в трудный час, когда силы откажут, некому будет поднести воды.
Он не встревал, только впитывал и слушал. И как мог, отдавал внутренние силы на поиск пути, как помочь тем, кто страдает и не способен даже осознать своё страдание. Николай без слов молился и беззаветно верил, что хотя бы этим способен помочь. Если не избавить от горя и тягости, то просто смягчить. Смотри, Бог, я вижу и знаю, в этом мире много горя. Наставь меня на путь, чтобы я хотя бы не преумножил его, это самое горе.
Николай часто не мог сформулировать своего протеста, зова, крика или просьбы. Он молчал и слушал. А когда ночь ложилась тёмным занавесом на чистое Южное небо, Николай отворачивался к стенке и закрывал руками лицо. И в тишине просил Бога пожалеть этот мир. Слёзы текли по щекам, а когда он успокаивался и замирал в бессилии, сон увлекал его прочь от боли в глубине сердца. Утро приносило солнечный свет и желание снова смотреть на мир. Узнавать и попытаться понять, сколько истины в его знании и понимании, вот чем питалась душа Николая.
Он работал на ферме рядом с остальными. И хотя родители не пускали его учиться у Медиумов, он всё равно находил общий язык с окружающими. И как умел объяснял, почему не строит город для переселенцев с Ниххона. Получалось коряво. Ведь основным аргументом был наказ отца не поступать так из уважения к предкам. Этот аргумент обладал своей силой. Право русских не участвовать в постройке никто не оспаривал. От этого Николай ещё сильнее задумывался и ещё больше слушал. Он знал, что на многие вопросы Бог даст ответ.
Многое происходит случайно. А с такими, как Николай, более случайно, чем с теми, у кого нет сильной эмпатии. Медиумы в Союзе Юга специально не занимались изучением ясновидения, имели о явлении свои суждения, весьма возможно, кое-кто из них и знал, как пользоваться даром. А русский паренёк Николай не знал ни про дар, ни про то, как им пользоваться. Просто однажды он увидел яркий, цветной сон.
Он попал в какое-то другое время, ещё до Утра Смерти.
Он сам, один из многих, стоял под низким потолком в каком-то подземном доме. Почему дом был подземным? Он не знал, но догадка подтверждалась отсутствием окон. Рядом были испуганные, растерянные люди. Чья-то рука была в его руке. Пальцы сжимались друг вокруг друга, а тепло от телесной близости было таким же явственным, как и запах тела, разогретого бегом. Кто так бежал? Он обернулся. Черты были смазаны и не складывались в чёткий рисунок. От девушки волнами накатывал страх.
– Что происходит? – спросил кто-то.
– Утечка газа, – донёсся ответ.
Оба мужских голоса звучали из отдаления. За спинами людей, которые стояли плотной толпой, Николай не мог разглядеть, что происходит у выхода. Только струился под потолком белёсый газ.
– Дайте нам противогазы! – закричал ещё кто-то.
Послышался звук затворного щелчка.
– На место, мужик! Стой, где стоял! Сейчас оттянут, только что по рации передали.
– Ты сам в противогазе! Сволочь погонная.
Послышался звук тупого удара.
– Терпение! – в новом голосе послышался командный тон, – На всех противогазов не хватит. Но утечка локализована.
Несколько минут шипел воздух, потом белёсый пар улетучится.
Кто? Когда? Зачем? Ни одного ответа. Их вновь толкают прикладами наружу. Как и раньше. Он уже знает силу этого удара. Лучше покориться. Откуда всё это? Откуда эти образы?
– Яд.
– Это был яд, – неслось отовсюду.
И в хаосе бессвязного шёпота три ясных слова.
Николай не знал, сколько в них смысла, кто их автор. Только чувствовал значимость. И не мог её объяснить.
– Проверяют на людях.
В этот момент он проснулся.
Это воспоминание так и останется внутри навсегда. Вперемешку со страхом, с отчаяньем и знанием, что всё это не здесь, не сейчас. Николай знал – воспоминание из сна надо спрятать глубоко-глубоко. Но мысль оказалась необычайно живой, она не давала покоя. Слово "яд" буквально выжигало его изнутри. И он растерянно метался, точно предвидел, как придётся многое понять и осмыслить.
Много часов спустя он подошёл к дому.
– Мы улетаем в следующем месяце, да? – спросил он отца.
Мужчина с ровной окладистой бородой в изумлении смотрел на решительного, собранного, словно готового к драке подростка. За плечами – рюкзак, карманы набиты мелкими предметами.
– Коля?
– Отец, я не полечу с вами. Я пока останусь тут. Улечу последним рейсом.
Они смерили друг друга долгими взглядами. И всё могло пойти иначе, если бы не женская рука, которая легла на плечо недовольного мужчины.
– Он уже большой, понимаешь? Если сейчас ты попытаешься его остановить, он никогда не простит. А если отпустишь, он никогда не забудет.
Родители Николая посмотрели друг другу в глаза. Отец нахмурился и отвернулся.
– Ну и, то правда. Ступай, если так решил.
– И я хочу, чтобы ты знал, отец, я буду строить для японцев город.
– Ты? – мужчина сдержался, но это стоило ему немало сил.