Николай Гуданец
Двое с Золотой Канавы
1
Планета не имела названия. Надобности в нем, впрочем, и не возникало. Обитатели безымянного космического тела, обращающегося вокруг неприметной звезды на окраине Галактики, считали свой мир единственным, неизменным, данным раз и навсегда. Они не умели преодолевать тяготения огромного шара, на котором им выпало жить. Не менее прочно держало их в плену тяготение обыденных воззрений, рутины и невежества. Разве что самые отъявленные фантазеры, если таковые обретались в их среде, могли подумывать, что где-то на звездах, наверно, существуют иные обитаемые миры.
Стало быть, названия у нее не было, да и не требовалось. Впрочем, со временем ее зафиксировали в справочниках, атласах и лоциях под шифром К-52, о чем ее жители даже не подозревали. Индекс "К" перед порядковым номером означал, что данная планета принадлежит к числу карантинных, то есть посещать ее без специального разрешения Галактической Лиги запрещено. Тем более возбранялось вступать с ее населением в открытый контакт.
К-52 получила и неофициальное наименование по самому большому своему городу - Золотая Канава. Мегаполис раскинулся на месте крупнейшего золотого прииска. Благородный металл, намытый из песка, превратился в улицы, бульвары, площади, парки, особняки, ограды, памятники, магазины, бары, игорные дома, бордели, конторы, банки, трущобы, притоны, ночлежки и населил каменные ячейки этого лабиринта бессчетным человеческим роем, однако ничуть не облагородил нравы и не надолго задержался в карманах тех, кто вбивал колышки и орудовал лотком. "Аурум", этот семьдесят девятый элемент по атомному весу и первый по количеству совершенных из-за него безумств, заразил созданный его властью город неисцелимой лихорадкой. Магнетизм чрезмерного людского скопища притягивал блистательные умы, соблазнительные тела, неутоленные честолюбия, рвущиеся из пут обыденности души, - отовсюду стремились они в мегаполис, чтобы окунуться в его круглосуточное бешеное кипение, чтобы подвергнуться возгонке до вершин славы и, миновав пик своих устремлений, низринуться на дно жизни, в дурманное клокотание отработанной, отжатой грязи, копошащейся на задворках и в подвалах, и весь этот город мог показаться необычайно большим и сложным перегонным кубом для человеческих потоков, стекающихся в него из городов, городишек, деревушек и таких глухоманей, куда не добрался еще ни один топограф. Также могло показаться, что колоссальная машина эта работает сама по себе, не преследуя никаких целей и никакой продукции в конечном счете не создавая, однако при внимательном рассмотрении становилось заметным, что некая незримая и вездесущая рука снимает с бурлящего нечистого варева золотую пенку. И тут стороннему наблюдателю следовало бы представить мегаполис в образе не химического агрегата, а скорее - необыкновенно сложной, разветвленной системы, наподобие кровеносной, где во всех своих мыслимых видах и ипостасях циркулирует золото. С шелестом ассигнаций, звоном монет, сухим треском чека, отрываемого от корешка, с набившим оскомину скрипом перьев по разлинованной глади гроссбуха - кочует из рук в руки всемогущий металл, вернее, его всемогущая тень, отбрасываемая сиянием полновесных слитков, упрятанных в бронированные подвалы. Из рук в руки, из рук в руки, через прилавки, сквозь окошечки касс, в конвертах, банковских бандеролях, брезентовых мешочках, портфелях и чемоданах течет призрачное золото, оборачиваясь то пачкой дурманящей травы, то грудой жетонов на игровом столе, то набором паскудных открыток, то ножом в руке наемного убийцы. Из рук в руки, из рук в руки, из рук в руки, претерпевая множество метаморфоз, порхают золотые крупицы, из чулка девки переходя в обтерханное портмоне ее кота, уплывая в бестелесные пальцы щипача сквозь надрезанный карман зеваки, низвергаясь из перевернутого кассового ящика в подставленный саквояж налетчика, перемешиваясь то с кровью, то с отравой, то с позором, похотью, алчностью, жестокостью, темными вихрями страстей. И так изо дня в день, круглые сутки, ни на миг не прекращая прихотливого движения и головокружительных превращений, извлеченное из песка золото циркулировало, кочевало, текло, порхало, меняя обличья и хозяев, до тех пор, пока множество тайных его русл не сходилось в единый, никому не ведомый поток, оборачивавшийся в своем устье набухшей до умопомрачительных размеров золотой каплей, которая необъяснимым путем ускользала от взоров налогового ведомства и потихонечку оседала жирной вереницей нулей на банковском счете.
Человек, которому принадлежал упомянутый счет, фактически властвовал над мегаполисом. Однако его могущество оставалось тайным, а его богатство - незримым. В тех слоях общества, которыми по долгу службы интересуется полиция, его знали под кличкой "Папаша". А в кругах, которые для блюстителей закона недосягаемей, чем солнце, он именовался "господин Рольт". Его настоящей фамилии не знал никто.
2
В последний час на закате лик города преображался. Шумный прибой человеческих толп сходил на нет. Клацали болты ставней и засовы на дверях в респектабельных кварталах, оголялись замусоренные тротуары, и в зловеще притихшие парки осмеливался забрести разве что усиленный полицейский патруль. Отхлынув от центра, жизнь города все же отнюдь не замирала - просто перемещалась в дурной славы районы, изобиловавшие злачными местами. Полуподвальные курильни, в лоск измызганные дома свиданий, низкопробные кабаки, где рекой лилось пойло кустарного происхождения, дрянные казино, где играли по маленькой, зато дрались вовсю, - весь этот мирок тоскливого разгула, платных ласк и зверских поножовщин раскрывался и расцветал ночью, орошаемый своей долей золотого потока.
Итак, на исходе заката, в преддверии недоброй для всех честных граждан поры, по смеркающимся улицам несся шикарный локомобиль. Волоча драконий шлейф дыма и пара, меча снопы искр, извергая адский лязг и грохот, пересек он один из самых оживленных по ночам районов и устремился в глубь привилегированной части мегаполиса. Она с легкостью могла сойти за необитаемую, если бы изредка в темнеющем воздухе над ней не разносились заунывные покрикивания наемных сторожей и урчание их деревянных трещоток.
На полном ходу экипаж свернул за угол и вдруг увяз по ступицы колес в песке. Двигатель заглох; энергичные восклицания засвидетельствовали, что, как минимум, один из седоков по инерции врезался лбом в стойку полотняного тента. Водитель выскочил из локомобиля, держа в каждой руке по пистолету, но тотчас убедился, что происшествие не имело причиной чьего-либо злого умысла. Просто в глубине песчаного уличного покрытия лопнула увлажняющая труба. Вместо плотной сырой мостовой образовалось просевшее болото, а дальше, насколько позволяли видеть сумерки, расстилался рыхлый пересохший песок. И то, и другое мало подходило для езды.
Водитель сунул пистолеты за пояс и почтительным жестом пригласил пассажиров выйти. Один из них, рослый пожилой мужчина с внешностью раздобревшего на покое циркового борца, первым долгом трубно высморкался, затем, узнав о причине аварии, употребил по адресу отцов города забористое словцо.
Его спутник, тощенький вертлявый брюнет с прилизанными усиками и пробором, словно отбитым по намеленному шнуру, озабоченно взглянул на клепсидру, извлеченную им из специального кармана шаровар.
- Последняя четверть вечера, - сообщил он. - Боюсь, мы опоздаем.
- Проклятье, - проворчал пожилой, выбравшись из песчаной жижи и озирая ущерб, причиненный его штанинам.
Забравшись на сиденье, водитель снова запустил двигатель и попробовал стронуть локомобиль. Об-лако дыма и пара обволокло сотрясающуюся от натуги машину, и двое седоков отступили подальше. Яростный рев паровика опять оборвался.
- Крепко засела, - резюмировал водитель и затейливо выругался.
- Что ж ты, не видел, куда едешь, требухи кусок?! - грозно вопросил брюнет.
- То-то и оно...
- Оставь его, - мягко велел пожилой. - Толку нет собачиться. Дойдем и так, немного осталось.
- Но мы же опоздаем! И все из-за этого недоноска!
- Он не виноват. А опоздаем - невелика беда. Подождут.
Человек с усиками смерил водителя испепеляющим взглядом.
- Сиди тут, дожидайся буксира, - процедил он. - Ежели с машиной что случится, я из тебя мозги вышибу.
- Да ладно вам, господин Патке. Ну засели. С кем не бывает.
- Пойдем, - подытожил старший спутник. - А ты хорошенько стереги машину, сынок.
- Будьте спокойны.
Водитель зажег ацетиленовые фары, проверил, не подмокла ли затравка на полках пистолетов.
Двое зашагали по сухой, пылящей улице. Вскоре навстречу им попался мальчуган лет десяти, с его плеча свисал на лямке грубый дощатый ящик. Застигнутый безлюдными сумерками, ребенок шел поспешно и озираясь, а завидев двоих взрослых, съежился, свернул на самую обочину в надежде прошмыгнуть мимо без последствий.
- Эге, чистила! - воскликнул пожилой. - Ну-ка иди сюда. Иди-иди, не бойсь.
Спутники остановились под тусклым уличным светильником. Чистила приблизился, настороженно озирая то одного, то другого и готовый в любой миг задать стрекача.
- Что это вам взбрело в голову? - удивился тот, которого водитель назвал господином Патке. - Нас ждут!
- Плевать. Приведи-ка меня в порядок, малыш.
Деловито оттопырив губы, мальчишка исследовал облепленные грязью ноги клиента и объявил:
- Четыре грошика, почтенный.
- Ого! - весело удивился тот. - Помнится, в мое время брали полтора.
Чистила тряхнул вихрами.
- Не. Работы много, время позднее. Дешевле никто не возьмется.
- Ишь, пострел. Ну ладно. Четыре так четыре.
Кряхтя, пожилой господин водрузил ногу на услужливо подставленный ящик.
- Только осторожнее, - предупредил он. - Я щекотки не выношу.
Посвистывая, мальчик оросил его ступню водой из бутылки, отер мягкой тряпкой и выскреб налипший между пальцев песок. Двумя мочальными кистями он лихо прошелся по заляпанной штанине. Потом так же сноровисто обработал другую ногу.
- Готово, - объявил он.
- Неплохо, малыш, - признал клиент. - Совсем даже неплохо. А ты, Вьюн, так и потопаешь в гости грязным?
- Надо спешить, - буркнул тот.
- Дело твое. На, сынок, держи. - И в ладошку чистилы упала тонкая, как лепесток, золотая монета.
Мальчик посмотрел на пожилого господина с благоговейным изумлением.
- У меня столько сдачи не наберется, - пролепетал он.
- И не надо. Это тебе за хорошую работу.
Глаза юного чистилы вытаращились до пределов, не предусмотренных, казалось бы, природой. Затем, стряхнув оцепенение, он подхватил свой ящик и кинулся бежать со всех ног. Чуть погодя лишь песчаный бурунчик виднелся в конце полутемной улицы, да и тот быстро скрылся из виду.
Старший из двоих провожал его благостным туманным взором.
- Когда-то и я был в точности таким вот мальцом, - начал он, снова двинувшись в путь. - Тоже чистил штаны всяким сукиным котам на Рэмастраат. А теперь вот, как вспомню, диву даюсь. Я ли это? Или, может, вот сейчас проснусь, между сестренкой и братцем, от маменькиного пыхтения? Сдается мне, Вьюн, что в душе человек не меняется. Что-то там снаружи происходит, а он сидит внутри себя, пялится на белый свет и только диву дается, когда ему брадобрей подносит зеркало.
- Боюсь, что сходке до этого дела нет, - заметил его спутник. - Они и без того злы, как черти, а мы еще опаздываем. Ублюдок Бонем что-то такое разнюхал и непременно выложит при всех, чует мое сердце. Неспроста все это. Бонем давно метит сам прибрать казну к рукам.
- Надо полагаться на провидение, - смиренно ответствовал пожилой. - Моя маменька, пусть ей песок будет перинкой, всегда говорила, что человеческий промысел - ничто перед могуществом судьбы. Она была благочестивой женщиной. Больше четверти золотого ни с кого не требовала. Потому-то мне и пришлось подрабатывать, едва научился ходить. Сперва клянчил подаяние, потом подался в чистилы. А уж после, когда маменька с братцами и сестренками сгорели, добрые люди меня подобрали и к настоящему делу определили. Тебе, Вьюн, этого не понять, ты и в детстве на золоте едал.
- Да что вы мне в нос тычете свою родословную, - огрызнулся Вьюн. - Мы давно одним миром мазаны.
- Ты хоть отца своего знаешь. Пусть он денежки свои промотал и его в конце концов прихлопнули бутылкой, все ж таки был отец. Мне и таковского не досталось. Чего надо, парень? - Последняя реплика относилась к прохожему в изрядно поношенной лакейской ливрее, который появился из переулка и ни с того ни с сего преградил путь.
- Добрый вечер, - приветливо промолвил тот. - Я имею честь беседовать с господином Рольтом, не правда ли?
- Ну, допустим.
- Он же Папаша, - продолжал незнакомец. - А вы - его личный секретарь Патке, известный под прозвищем Вьюн?
Вместо ответа Вьюн отступил на шаг и сунул руку за пазуху.
- А вы кто такой? - спросил он угрожающе, но оружие пока не выхватил.
- Не советую вам идти на сходку, - сказал человек в ливрее, игнорируя Патке с его вопросом и пистолетом.
Рольт в недоумении поднял брови.
- Оба вы не уйдете с нее живыми. Господин Торг Бонем, он же Хрящ, настроен весьма серьезно. И неплохо осведомлен о том, сколько миллиардов прилипло к вашим рукам, уважаемый господин Рольт. Кстати, не без вашего деятельного участия, Патке.
- Что-что-что-о?!
- Не ломайте комедию. Речь идет о крупных финансах, вверенных вашему попечению. И о той сумме, которую вы ухитрились прикарманить. Бонем исчисляет ее в девять с половиной миллиардов, но я со своей стороны полагаю, что их не меньше одиннадцати. Не в том суть. Важно в настоящий момент, что с вас потребуют отчета, представят неопровержимые доказательства, и расправа последует без промедления. Вы оба не доживете до утра.
Даже при плохоньком уличном освещении было видно, что рыхлое апоплексическое лицо Папаши побелело, как у зарезанного.
- Да кто же вы?! - рявкнул Вьюн, выхватывая пистолет.
- Погоди, сынок, - пробормотал Рольт. - Пальнуть всегда успеешь. Человек ведь дело говорит.
- Как понимаете, вы обречены, - заявил незнакомец. - Вряд ли вам удастся скрыться от мести.
Пистолет в руке Патке дрогнул и медленно опустился.
- Я имею к вам предложение, - продолжил загадочный прохожий. - Мои люди доставят вас в абсолютно безопасное место. Гарантирую вам неприкосновенность и, впоследствии, беспрепятственное возвращение.
- Вы что - из легавки? - спросил ошарашенный Рольт.
- О нет. И вообще не имею отношения к местным властям.
- Что вы за это хотите? - поинтересовался Патке, ощупывая взглядом старую ливрею незнакомца.
- Ничего.
- Так-таки ничего?
- Да. И не понимаю, почему вы колеблетесь. Это единственный шанс сохранить ваши жизни.
- Одного не возьму в толк, - выговорил Рольт, к которому по частям возвращался прежний, багрово-сизый цвет лица. - Ежели вы не из полиции и не от Хряща, то кто же?
- Оставим объяснения на потом. Время дорого, - ответил незнакомец, делая кому-то в переулке знак рукой. - Соглашайтесь же.
Взревел паровик, из переулка выкатился локомобиль-фургон с эмблемой скотопромышленной фирмы "Братья Хорндьюли".
- Прошу в экипаж.
Поколебавшись, Рольт шагнул к фургону.
- Ловушка!! - взвизгнул вдруг Патке и, вскинув пистолет, выстрелил в упор.
Не успела погаснуть пороховая вспышка, незнакомец, со сверхъестественной быстротой увернувшись от пули, вытряхнул из обшлага в ладонь удлиненный блестящий предмет с гнутой рукоятью. Раздалось два глухих хлопка. Патке выронил пистолет, шагнул, упал ничком. Обернувшийся на выстрел Рольт вздрогнул, как будто его толкнули, потом, нелепо загребая воздух растопыренными руками, осел на песок и повалился на бок.
Выскочившие из фургона двое дюжих парней мигом втащили бесчувственные тела в кузов. Локомобиль развернулся и умчался.
Когда над опустевшей улицей рассеялся дым и пар, ничто вокруг не напоминало о случившемся.
3
Чтоб мне лопнуть, вот это да.
Очухался я в чем-то навроде лазарета. В башке туман, язык пересох. Лежу под простыней, койка мягкая, шмотки рядом, на стульчике, сложены.
Палата двухместная. На второй койке дрыхнет мой босс-барбос. Сопит, ворочается, причмокивает. Не иначе, жратва ему снится.
- Эй, Папаша! - позвал я его.
Тот ка-ак подскочит!
- А?! Что?! - И себя, вижу, за грудь лапает. Что-то такое нащупал под сорочкой и успокоился.
- Где это мы? - спрашивает.
- Чтоб я знал, - говорю. - Я сам только что воскрес. Больница не больница, но что-то вроде.
Оделись мы, начали осматриваться. В палате, значит, по койке, по тумбочке и по стулу на брата. Сделаны они из какого-то вроде мутного стекла. Попробовал я один стул об стенку хряпнуть - не бьется. И на стенке - хоть бы царапина.
Подошел к окну, оно волнистое какое-то. Свет сквозь него пробивается, а что снаружи делается - не видать. Возле, на полочке, стоит непонятная штуковина. Ящик с кнопками, а в него вделана белесая стекляшка с ладонь величиной. Хотел его потрогать, однако передумал. Ну его к бесу.
Напротив окна дверь. Гладкая, ни ручки, ни скважины, ни волчка. Босс ее толкнул, потом еще плечом приналег - не поддается.
- Похоже, крепко мы влипли, Папаша, - говорю я. - Одно радует: это нам не Хрящ устроил. Он бы цацкаться не стал.
- Да уж, - бормочет тот.
- Интересно, какой выкуп они заломят. Дураки будут, если меньше пяти миллиардов.
- Что ты, что ты, - встрепыхнулся старый боров. - А мне что потом - по миру идти на старости лет? Ну миллиончик, ну два, ну десяток, еще куда ни шло...
Экий дурень. Эти ребята, что нас сцапали, отлично знают, сколько он прикарманил. И шутить не намерены, по всему видать. Я не я буду, ежели они с него семь шкур не слупят. Ничего не стал я возражать на его дурость, а только хмыкнул и занялся дверцей в стене - не то шкаф, не то кладовка, не то выход куда-то. Тоже без ручек, без замка - и не поддается. Однако вижу - на стене рядом с ней круглая бляшка с пуговицу величиной. Стоило ее тронуть - дверца отъехала. За ней - маленькая комнатка, вся заставленная белыми посудинами. Одна длинная, такая, что впору человеку поместиться, и стоит на полу. Другая - на стене, поменьше. Третья - в углу. Над ними из стен торчат блестящие трубки с рычагами. Ну я живо смикитил, что тут к чему. Умылся и все такое. Правда, чуть не ошпарился, потому как сначала из трубки в среднюю посудину потек самый натуральный кипяток. Потом оказалось, можно сделать струю и попрохладнее. На стенке здоровущее зеркало - полтыщи монет, наверно, стоит, ей-ей, не совру. Богато здесь живут. Полюбовался я на свою суточную щетину и прикинул, что времени прошло не так уж много и далеко нас увезти не могли. Самое большее - на Архипелаг. Объяснил я моему дурню, как пользоваться этой хитрой комнаткой, завалился на койку и думаю.
Дело худо. За нас крепко взялись, причем не полиция и не Хрящ, ясно, как светлый день. Похоже, все эти штучки не от мира сего. А от какого - пес его разберет, но уж точно, что не от нашего. Странно это все.