- Каждая из печатей, которые мы сегодня проверим, - продолжала Шай, - очень незначительно меняет что-то из твоего прошлого, какие-то черты характера. Так как ты не Ашраван, эти изменения не схватятся. Но в чем-то вы с ним схожи, а значит, печати смогут хотя бы ненадолго задержаться. Опять-таки, если все сделано правильно.
- Ты имеешь в виду это… шаблон души императора? - спросил Гаотона, глядя поверх штампа.
- Нет. Просто небольшая частица… К тому же, нет уверенности, что готовые-то печати в итоге заработают. Насколько мне известно, ранее такого никто и никогда не делал. Правда есть сведения об использовании воссоздания душ в каких-то совсем страшных целях. Но раз смогли они, то смогу и я. Если эти печати сейчас продержатся на вас хотя бы минутку, то на императоре будут держаться намного дольше. Так как все они настроены конкретно на него и его прошлое.
- Небольшая часть его души… - пробормотал про себя Гаотона, отдавая Шай печать. - Я правильно понимаю, что эти штампы ты не будешь использовать в итоге? Они только для сегодняшней проверки?
- Да. Однако те элементы, которые заработают сейчас, войдут в конечное изделие. Представьте, будто каждая печать - буква, из которых позже я сложу связную историю личности человека. К сожалению, даже если за дело берется Воссоздатель, возникнут некоторые расхождения с прошлой личностью. Поэтому советую вам распространять слухи о ранении императора: сильный удар по голове вполне может объяснить такие различия.
- Уже ходят слухи о его смерти, - произнес Гаотона, - они распространяются "Триумфом".
- Ну так скажите вместо этого, что он был ранен.
- Но…
Шай подняла печать.
- Даже если я совершу невозможное - а это, напоминаю, бывает в очень редких случаях, память Воссозданного не будет восстановлена полностью. Она может содержать лишь то, что я смогла прочесть или о чем догадалась. У Ашравана могли быть частные беседы, о которых Воссоздатель не в силах разузнать. Я могу наделить его всеми необходимыми качествами - это у меня получается особенно хорошо, но личность все равно будет подделкой: рано или поздно провалы в его памяти обнаружат. Распространяйте слухи, Гаотона, они очень пригодятся.
Кивнув, он закатал рукав и подставил руку. Она подняла печать Гаотона вздохнул, прищурил глаза, и кивнул еще раз.
Шай вдавила штамп, и, как всегда, имея дело с кожей, ей показалось, что она продавливает нечто твердое, словно его рука была каменной.
Печать слегка увязла. При использовании на человеке у того возникают странные ощущения. Шай повернула штамп и вытащила его, оставив красный след на коже Гаотоны, после чего достала карманные часы и продолжила наблюдать за пульсирующей рукой.
Как и всегда, когда клеймо ставили на живое, метка выпустила струйки красного дыма. Душа сопротивлялась изменениям, однако след не исчез. Шай выдохнула. Это добрый знак.
Интересно… Если поставить такую печать на императора, как поведет себя его душа? Станет ли отторгать? А может, наоборот, обрадуется привнесенным Шай изменениям потому, что они излечат ее раны. Почти как то окно, которое хотело вернуть былую красоту.
Гаотона открыл глаза.
- Это… работает?
- Подействует через некоторое время, - ответила Шай.
- Я не чувствую никакой разницы.
- Все правильно. Также и император: если он будет ощущать печать, то заметит неладное. А теперь давайте так: отвечайте быстро и не задумываясь, первое, что придет в голову. Ваш любимый цвет?
- Зеленый, - тут же ответил он.
- Почему?
- Потому что… - он задумался, склонив голову набок, - просто потому, что он мне нравится.
- А как насчет твоего брата?
- Я его почти не помню, - ответил Гаотона. - Он умер, когда я был еще совсем маленький.
- Это хорошо, - бросила Шай, - император из него получился бы никудышный. Если бы его выбрали…
Гаотона поднялся.
- Даже не смей, слышишь, не смей говорить о нем так! Да я тебя… - он напрягся, глядя на Зу, который взволнованно потянулся за мечом. - Я… Брат?
Печать рассеялась.
- Минута и пять секунд, - сказала Шай. - Неплохо.
Гаотона прикоснулся ко лбу.
- Мне кажется, я помню своего брата. Но… у меня его нет, и все же я помню как боготворил его, и боль, что испытал, когда он умер. Как же больно…
- Сейчас пройдет. Все ощущения уйдут, как после плохого сна, а через час вы уже ничего из этого и не вспомните.
Она сделала у себя какие-то пометки.
- Кажется, вы слишком резко отреагировали на мои оскорбления в отношении брата. Да, Ашраван, можно сказать, боготворил его, но свои чувства никогда не выказывал, храня их где-то очень глубоко. Возможно, из-за того, что чувствовал, будто он мог стать хорошим императором, лучше, чем сам Ашраван.
- Ты уверена?
- Конкретно в этом? Думаю, да. Данную печать я слегка подправлю, но в целом, она удалась.
Гаотона сел на место, сверля ее своими старыми глазами, будто хотел пробраться в самое сердце ее души.
- Ты очень хорошо разбираешься в людях.
- Этому учат задолго до того, как допускают к камням души.
- Такой потенциал… - прошептал Гаотона.
Шай охватило раздражение от этих слов. Как он смеет судить ее и упрекать в напрасной трате жизни? Воссоздание - ее страсть; жизнь Шай зависела от ума, смекалки и умений. Разве не так?
Она подумала об одном, очень особенном знаке сущности, который сейчас заперт со всеми остальными. Он был для нее самым дорогим, из всех пяти, несмотря на то, что ни разу не использовался.
- Давайте проверим следующую, - Шай предпочла проигнорировать пристальный взгляд Гаотоны. Ей нельзя таить обиду. Тетушка Сол всегда говорила, что самая большая опасность в жизни - гордыня.
- Очень хорошо. Но я немного запутался. У меня уже сложилась некая картина о воссоздании из твоих рассказов, но я не понимаю, почему тогда эти печати вообще на мне работают. Ты же говорила, что нужно знать прошлое вещи в деталях, иначе ничего не получится?
- Да, если хочу, чтобы печати действовали долго. Как я уже говорила, все дело в правдоподобности.
- Но это совершенно неправдоподобно! У меня нет брата.
- Ах, позвольте мне объяснить, - сказала Шай, удобнее усаживаясь на стуле. - Я переписала вашу душу, пытаясь сделать ее подобной императорской. Точно так же, как переписала душу окна, поставив в него новые витражи. В обоих случаях испытуемый осознает изменение, которое я привношу. Например, оконная рама имеет общее представление о том, что такое витраж, ведь когда-то он в ней был. И несмотря на серьезные повреждения в прошлом, печать все равно схватилась, так как общая концепция витража сохранена, и окно об этом знает. Мне лишь оставалось воплотить это знание в реальность.
- Вы же провели очень много времени с императором. Ваша душа знает его душу, так же, как и оконная рама знает о витраже. Вот почему я должна проверять печати на таком человеке, как вы, а не на себе. Я ставлю штамп, и ваша душа получает порцию чего-то такого, о чем она уже должна знать… Чтобы все получилось, эта частичка должна быть небольшой и соотносимой с душой Ашравана, дабы ваша душа приняла его. Только в этом случае печать схватится, и то лишь ненадолго, прежде чем будет отторгнута.
Гаотона смотрел на нее с изумлением.
- Вы, наверное, думаете, что все сказанное мной ерунда и предрассудки? - спросила Шай.
- Просто… очень загадочно, - Гаотона развел руками. - Окно имеет представление о витражах? Душа имеет представление о другой душе?
- Такие вещи существуют за гранью нашего понимания, - Шай взяла следующую печать. - Мы что-то думаем об окнах, мы что-то знаем о них…в духовном смысле. Поэтому окно обретает свое значение, какую-то идею, и даже в некотором роде жизнь. Хотите верьте в это, хотите - нет. Да и не важно, главное, что печати на вас работают хотя бы минуту, а это значит, что я на верном пути.
- В идеале, я хотела бы опробовать их на самом императоре. Но, увы, в своем нынешнем состоянии он не сможет нормально отвечать на вопросы. Нужно, чтобы печати не просто схватились, но и работали все вместе. Поэтому мне необходимо знать ваши ощущения - это поможет делать печати более точно. А теперь, давайте руку - проверим следующую.
- Хорошо, - Гаотона приготовился. Шай поставила ему новый штамп и закрепила вполоборота, но… стоило ей только убрать печать, как она тут же исчезла, полыхнув красным.
- Всполох, - прокомментировала Шай.
- Что это было? - он провел пальцами по руке, где была метка, размазав краску. Печать так быстро исчезла, что чернила не успели даже как следует перейти в оттиск. - Что на этот раз ты со мной сотворила?
- Похоже, что ничего, - ответила Шай, внимательно рассматривая поверхность печати, выискивая недостатки. - С этой я ошиблась, причем очень серьезно.
- А о чем была печать?
- Про то, что подвигло Ашравана стать императором. О, разрази ночи огнем! А ведь в ней я не сомневалась!
Шай покачала головой, отложив штамп в сторону.
- Ашраван стал императором не потому, что где-то в глубине души хотел доказать своей семье, что действительно может им стать. И даже не ради того, чтобы наконец выйти из тени своего брата.
- Я могу сказать тебе, почему он это сделал, Воссоздатель, - промолвил Гаотона.
Она изучающе смотрела на него. Видимо, именно Гаотона поспособствовал восхождению Ашравана на престол. В конечном счете император возненавидел арбитра за это.
- Хорошо, - сказала она. - Почему?
- Он многое хотел изменить. В империи.
- В дневнике об этом ничего не сказано…
- Он был очень скромным человеком.
Шай в удивлении подняла бровь. Это шло в разрез с теми записями, что у нее имелись.
- Нет, конечно, он был темпераментным, невыносимо упрямым в спорах, и если придерживался какой-либо точки зрения, то стоял до конца. Но вот сам по себе, где-то в глубине души, он был весьма скромным человеком. Это очень важная деталь его характера, постарайся ее не забыть.
- Вот как, - выговорила она. "Наверняка, Гаотона, ты в чем-то повлиял на его характер, - подумала она про себя. - И этот взгляд, каким ты разочарованно смотришь на людей, так и говорит, что мы должны быть лучше, чем мы есть".
Видимо, Шай не одна чувствовала осуждение Гаотоны. Он как разочарованный дед, недовольный своими внуками.
Такое положение вещей надоумило ее отказаться от него как от подопытного. Только… ведь он сам, продолжая считать ремесло Шай ужасным, предложил ставить на себе эксперименты, желая быть наказанным, а не отправить вместо себя кого-то еще.
"На самом ли деле ты искренен, старик?" - думала Шай, в то время как Гаотона откинулся на стуле; его взгляд становился отрешенным, когда он думал об императоре. Она заметила недовольство.
В ее деле многие смеялись над честными людьми, считая их легкой добычей. Они ошибались. Честность вовсе не означает наивность. Бесчестного дурака и честного дурака одинаково легко обмануть; к каждому есть свой подход. Тем не менее, честного и умного человека всегда, всегда сложнее обмануть, чем того, кто умен и бесчестен одновременно. А искренность… Ее сложно подделать по определению.
- Какие мысли кроются за твоими глазами? - спросил Гаотона, подавшись к ней вперед.
- Я думала о том, что вы, должно быть, относились к императору так же, как ко мне сейчас, надоедая ему бесконечным ворчанием по поводу того, что он должен совершить.
Гаотона фыркнул.
- Кажется, именно этим я и занимался, но это не значит, что мои взгляды были неверными. Просто он мог… мог стать кем-то большим, чем был. Так же как и ты могла бы стать прекрасным художником.
- Я и есть прекрасный художник.
- Настоящим.
- Так и есть.
Гаотона покачал головой.
- Картина Фравы… кое-что мы упускаем из виду, не так ли? Фрава приказала проверить подделку, и эксперты обнаружили несколько незначительных ошибок. Сам я их увидеть не смог, но они там есть. Поразмыслив, я счел их странными. Мазки выполнены безупречно, я бы даже сказал, мастерски. Манера письма полностью совпадает. Если ты справилась с этим, зачем тогда нужно было так ошибаться, например, располагать луну слишком низко? Такую ошибку сложно заметить, но мне кажется, ты бы никогда не допустила чего-то подобного, по крайней мере, не специально.
Шай потянулась за следующей печатью.
- Полотно, которое они посчитали оригиналом, - продолжал Гаотона, - то, которое висит в кабинете Фравы прямо сейчас… тоже подделка, я прав?
- Да, - вздохнула Шай. - Я поменяла картины за несколько дней до того, как попытаться украсть скипетр; проверяя таким образом систему безопасности дворца. Я проникла в Галерею, вошла в кабинет Фравы и подменила картину для пробы.
- Значит та, которую они посчитали подделкой, на самом деле оригинал, - заключил Гаотона, улыбаясь. - Ты нарисовала эти ошибки поверх оригинала, чтобы он казался копией!
- Вообще-то, нет, - возразила Шай. - Хотя я и использовала такую уловку в прошлом. Обе картины - подделки. Просто первая - очевидная подделка, оставленная для того, чтобы ее обнаружили, если что-то пойдет не так.
- Получается, оригинал до сих пор где-то спрятан… - произнес Гаотона; было видно, что он заинтересовался. - Ты проникла во дворец, чтобы изучить систему безопасности, потом заменила оригинал копией. Вторую копию, чуть похуже, ты оставила в своей комнате как ложный след. Если бы тебя поймали во время проникновения или по какой-то причине тебя бы выдал помощник, мы бы обыскали твою комнату, обнаружили там фальшивку и пришли к выводу, что ты еще не осуществила подмену. Служащие приняли бы лучшую копию за подлинник. Таким образом, никто не станет искать оригинал.
- Примерно так.
- Хитро продумано. Получается, если бы ты попалась в момент подмены скипетра, то могла сказать, что хотела лишь стащить картину. Обыск комнаты, благодаря лежащей там подделке, подтвердит твои слова. За кражу у частного лица судят не так строго, как за попытку выкрасть предмет государственной важности. Ты бы получила десять лет, а не смертельную казнь.
- К сожалению, - ответила Шай, - в самый ответственный момент произошло предательство. Шут подстроил так, что меня уже поджидала стража на выходе из дворца со скипетром.
- Но что с оригиналом картины? Где ты ее спрятала? - запинаясь, спросил он. - Она все еще во дворце, ведь так?
- В некотором роде.
Гаотона посмотрел на нее, все еще улыбаясь.
- Я сожгла ее, - сказала Шай.
Улыбка сразу же исчезла.
- Ты лжешь.
- На этот раз нет, старик. Картина не стоит такого риска, чтобы пытаться вынести ее из Галереи. Подмену я совершила только лишь с целью проверить охрану. Пронести подделку было просто - на входе никого ведь не проверяют… только на выходе. Меня интересовал скипетр, а не картина. Подменив оригинал фальшивкой, я тут же кинула его в один из каминов главной галереи.
- Ужасно! - воскликнул Гаотона. - Это был оригинал ШуКсена, его самый великий шедевр! Он ослеп и не может больше рисовать. Ты вообще представляешь ценность… - пробормотал он. - Я не понимаю. Зачем ты так поступила?
- Это не имеет значения. Никто не узнает, так как все будут удовлетворены фальшивкой, на которую смотрят, а следовательно, вред минимальный.
- Ты понимаешь, что эта картина - бесценное произведение искусства! - Гаотона впился в нее взглядом. - Твой поступок просто гордыня и ничего больше. Ты и не собиралась ее продавать, желая просто потешить свое тщеславие тем, что именно твоя работа находится в Галерее. Лишить всех нас такой великолепной картины только лишь для того, чтобы возвыситься в собственных глазах.
Она пожала плечами. На самом деле, все было гораздо сложнее, чем он себе представлял. Но факт оставался фактом, картину она сожгла. И на это у нее были причины.
- Мы закончили, - произнес Гаотона, краснея как рак. - Он махнул рукой, показывая, что на сегодня все, и поднялся. - А я было подумал… Аргх!
Он вышел за дверь.
День сорок второй
Каждый человек - загадка.
Именно так объяснял Тао - ее первый наставник. Воссоздатель не просто мошенник или шарлатан, а художник, рисующий людскими переживаниями.
Дурить людям головы мог любой оборванец с улицы. Воссоздатель же стремился к более величественным высотам. Обычные мошенники туманили человеку глаза, а потом сбегали, до того как обман раскроется.
Воссоздатель должен был сотворить что-то настолько совершенное, настолько прекрасное и реальное, чтобы порожденное им даже не подверглось сомнению. Как густой лес насыщен травами, кустами, цветами и замысловато переплетающимися лозами, так и человек - полон самых разных эмоций и желаний, каждая из которых борется в нем, конфликтуя с другими подобно кустам роз, сражающимся за клочок земли.
"Уважай людей, которых обманываешь, - учил ее Тао, - крадя у них достаточно долго, ты начнешь понимать их".
Шай не просто работала, она писала правдивую книгу жизни императора Ашравана. И эта книга в своей правде превзойдет все те хвалебные оды, написанные императорскими писцами. Она затмит труд самого императора о собственной жизни. Такова ее правда.
Шай медленно пробиралась сквозь тернии, постигая характер Ашравана, собирала общую картину по кусочкам, подобно мозаике.
Как и считал Гаотона, император был большим идеалистом. Сейчас, перечитывая его ранние записи, эта черта характера стала ей очевидна, в частности в том, как осторожно и беспокойно писал он об империи; и в своем обращении со слугами. Была ли империя чудовищной? Нет. Прекрасной? Тоже нет. Империя просто была.
Люди страдали, но терпели небольшой произвол, творимый тиранией. Привыкли и к повсеместной коррупции - как к чему-то неизбежному. Выбор невелик: либо принять порядок вещей таким, какой он есть, либо жить в полной непредсказуемости и неведении.
Великих откровенно поддерживали. Когда они поступали на государственную службу - престижную, денежную - с взятками, связями; профессиональные и личностные качества отходили на второй план. А настоящих тружеников, крестьян и торговцев империя обирала до нитки, тысячью жадных рук.
Все это ни для кого не секрет, но Ашраван мечтал изменить такие порядки. Поначалу…
А потом? Собственно, ничего особенного не случилось. Поэты, возможно, в своих стихах укажут лишь на один изъян в характере Ашравана, который и привел его к провалу. Но… как человек одержим множеством эмоций, так и изъянов в нем - не один. И если Шай вдруг решит заложить в основу печатей единственный недостаток характера, то получится не человек, а посмешище.
"Неужели, надежда только на это? Может быть, - думала она, - действительно, стоит воссоздать одну подлинную черту, с которой он будет действовать справедливо. Вполне сойдет, чтобы одурачить двор. Не получится, правда, обмануть приближенных".