Сборник научно-фантастических произведений Герберта Франке.
Содержание:
Вл. Гаков - Свет в конце туннеля 1
Стеклянная западня 5
Башня из слоновой кости 37
Сириус-Транзитный 71
Холод вселенной 97
Рассказы 126
Примечания 137
Герберт В. Франке
Стеклянная западня
(сборник)
Вл. Гаков
Свет в конце туннеля
Книга, которую вы, читатель, держите в руках, - это продолжение знакомства с ведущим писателем-фантастом Западной Германии.
Обычно перед автором вступительной статьи стоит очевидный выбор: вести рассказ об авторе, об эволюции его творчества или погрузиться в анализ включенных в сборник произведений. Я однозначно выбираю первое. То, о чем пишет Герберт Франке, проблемы, которые составляют и наполняют его творчество, настолько серьезны, что, пожалуй, следует поговорить о корнях, о "литературных координатах" Герберта Франке, о его месте в пространстве - времени немецкоязычной фантастики.
И поскольку наш читатель вообще мало наслышан об этой литературе, есть резон начать - с начала. С истории.
"Главная трудность для всякого пишущего о немецкой научной фантастике, состоит прежде всего в поиске вторичных источников - справочного материала, ибо можно констатировать почти полное отсутствие как литературы критической, так и сколько-нибудь солидных библиографий по этой теме". Этими словами, как будто нарочно сказанными с целью отбить охоту у конкурентов заняться столь неблагодарным делом, открывает свой обзор фантастики на немецком языке (трудность, как видим, преодолимая!) живущий в Вене критик и редактор Франц Роттенштайнер.
То, что подобное вспомогательное "вторсырье" - серьезные критические штудии и обстоятельные библиографии - все-таки есть, убеждает лишь беглый просмотр источников, на которые ссылается сам Роттенштайнер. Конечно, критико-библиографической немецкой литературы на порядок-два меньше, чем аналогичного материала на английском языке, но это неудивительно: и собственно научно-фантастической литературы авторы обеих Германий, Австрии и немецкоязычной Швейцарии поставляют к читательскому "столу" неизмеримо меньше, чем их англоязычные коллеги. Все же общая картина, восстанавливаемая по этим вторичным источникам, достаточно многогранна и по-своему поучительна.
Собственно "научная фантастика" (термин, нигде и никем из критиков внятно и однозначно не объясненный, однако интуитивно угадываемый читателями этой литературы) в рассматриваемом языковом регионе не может похвастать титанами, подобными Жюлю Верну или Герберту Уэллсу. Тем не менее имеются две боковые генеалогические ветви, которыми современный фантаст, пишущий на немецком языке, вправе гордиться.
Во-первых, он с понятным трепетом назовет плеяду имен воистину великих, чьи обладатели всем творчеством или отдельными произведениями навечно вписали себя в анналы фантастики романтической. Новалис, Гофман, Тик, Шамиссо… Эти имена для читателя-фантазера, любителя всего таинственного и несбыточного, звучат притягательно (как равнозначно - Александр Грин для читателя советского!). А особо пристрастное увлечение немецкого романтизма образами "пограничными", рожденными на узкой полоске ничейной земли, поделившей суверенные территории научно достоверного и вымышленного, - всеми этими "одержимыми" автоматами, големами и двойниками (Doppelgangers), - не могло не дать обильного всхода в веке XX. С самого его начала хватало тревожных раздумий о границе человеческого в человеке, о "достижениях" науки и техники, не отягощенных моральной рефлексией; в те же первые десятилетия века впервые, кажется, пришло отдельным светлым умам откровение - образ заведенного, подобно маятнику, "научно" скроенного государства, в коем человеку и не осталось иной роли, как быть исправным "винтиком"… Обо всем этом в начале века писали Густав Мейринк и Альфред Кубин, почти не известный у нас Оскар Паницца и не нуждающийся в представлениях Франц Кафка.
С другой стороны, немцы отличаются замечательной тягой к порядку, олицетворяемому в литературе утопией . Плеяда немецких писателей-утопистов выглядит не менее впечатляющей.
Почти век понадобился европейской общественной мысли нового времени, чтобы вслед за пионерским сочинением Томаса Мора "раскачаться" на вторую по счету утопию. "Христианополис" Йоханна Валентина Андреа в 1619 году открыл счет "идеальным будущим" в немецкоязычной литературе. А наибольшее число их пришлось на канун нашего столетья, попытавшегося реализовать многие из подобных проектов на практике и цену за то заплатившего, как мы сейчас понимаем, дорогую. Более того, сам термин "утопизм" XX век дискредитировал, как ни одно столетие до него…
Утопия - только зеркало, в коем отражаются чаяния и надежды пишущего, у каждого свое представление об идеале… И если, к примеру, весьма критичная по отношению к кайзеровской Германии Вильгельма утопия Михаэля Георга Конрада "В пурпурном мраке", вышедшая в 1895 году, была, вне всяких сомнений, навеяна сочинениями Ницше, то другие "идеалисты" черпали вдохновение в иных книгах, например в трудах социалистов. Две утопии той поры - "Социал-демократические картины будущего" Ойгена Рихтера и "Взгляд в грядущее" Рихарда Мйхаэлиса - это, по сути, прямое подражание (или, наоборот, острая полемика) знаменитому утопическому роману американца Эдварда Беллами "Взгляд назад", в 1890 году переведенному на немецкий язык.
Были в Германии, как и в любой другой национальной литературе, утопии патриархальные и технократические, религиозно-мистические и социалистические, преисполненные шовинизма и пафоса интернационализма… Чтобы читатель представил себе всю широту диапазона, напомню еще о двух. Первая - это технократическая утопия австрийца Теодора Герцки "Земля свободных" (1890), о которой у нас много писали. О второй, напротив, наши критики предпочитали в данном контексте - история утопической литературы - стыдливо помалкивать. А между тем вышедшая спустя двенадцать лет после произведения Герцки книга "Новая родина" (1902) одного из крупнейших идеологов сионизма (в первоначальном, историческом значении этого слова, а не в трактовке какого-нибудь современного "охотника на масонов"!) Теодора Герцля - это, по парадоксальному замечанию Ф. Роттенштайнера, единственная литературная утопия, которая, хотя и с издержками, осуществлена на практике!
Говоря о писателях-визионерах, грезивших светлым будущим, нельзя обойти молчанием одинокую фигуру Пауля Шеербарта, прусского пацифиста, который, как говорят, умер в 1915 году в результате голодовки, объявленной по случаю начала мировой войны. В литературном отношении все, что написал Шеербарт, - это классическое творчество аутсайдера, никому не наследовавшего и не оставившего после себя учеников. Его какая-то "детская" проза искушенному читателю может показаться упражнениями графомана. Однако если рассматривать сочинения Шеербарта в контексте эпохи - эпохи предвоенной, революционной и "упадочно-декадентской", - то трудно не заразиться его особым светоносным пафосом.
Прилагательное "светоносный" я употребил не для красного словца. Ощущение света, мистического, играющего, льющегося отовсюду, пронизывает страницы произведений Шеербарта. Он как религиозный подвижник истово верил в исцеляющую силу света и даже строил вполне серьезно проекты какой-то невообразимой "прозрачной" архитектуры… Не принадлежа формально ни к какой литературной школе, своим противопоставлением романтических звездных далей мерзкой, погрязшей в мелочных заботах Земле писатель определенно строил свою собственную утопию. Самая известная из его книг - "Лезабендио" (1913) - это лишь на первый взгляд научно-фантастический роман о возведении разумными червеобразными обитателями астероида Паллас их собственной "вавилонской башни". Сквозь привычный для любителей фантастики антураж проступает пусть наивная, но исступленная, до конца выстраданная мечта; целый калейдоскоп визуальных образов, метаморфоз увлекает, отрывает читателя от опостылевшей повседневности.
Однако подобных наивных оптимистов в немецкой литературе указанного периода немного. Век XX вносит в построения утопистов коррективы. Грядущее противоречие между благородной целью "осчастливливания всего человечества" и ценой, за которой не постоят "инженеры" всеобщего человеческого счастья (куда там до одной-единственной слезинки, о коей, помнится, сокрушался Алеша Карамазов!), многие авторы почувствовали остро и своевременно. И к утопии все чаще стали подгонять тревожную приставку "анти"… Пришествие машин, в которое некогда так верили, больше не сулило панацеи от социальных невзгод, да и сам взлет научно-технического прогресса кого-то по привычке манил, зато у других вызывал легкопредставимый ужас.
Две ипостаси прогресса - пока в традиционной черно-белой разрисовке - отражены в двух известных немецкоязычных произведениях. "Метрополис" Теи фон Харбу обязан славой быстро последовавшей в том же, 1926 году экранизации, которую осуществил муж австрийской писательницы, "гений немого кино" Фриц Ланг. Это, безусловно, "черная" утопия, показывающая механизированный ад мира-фабрики. А известный нашему читателю "Туннель" (1913) Бернхарда Келлермана - наоборот, выражение "веры без берегов" в благотворную сущность технического прогресса.
В то время когда над Европой сгущалась ночь, роман Келлермана во всех отношениях оставался "белым пятном". Обратим внимание на дату выхода книги в свет: самый канун войны, на полях которой, сожженных и изрытых воронками от снарядов, технический прогресс впервые показал свои зубы. Кое-кто из коллег Келлермана оказался прозорливее; та же дата стоит на последней странице другого знаменитого романа - уэллсовского "Освобожденного мира", где провидчески предсказана атомная война…
Но вернемся к утопистам (а они теперь с неизбежностью все чаще будут выступать в амплуа "антиутопистов"). В свое время огромной популярностью пользовался роман Альфреда Дёблина "Горы, моря и гиганты" (1924) - впечатляющая иллюстрация к знаменитому философскому труду Освальда Шпенглера "Закат Европы", которым, кстати, многие зачитывались как увлекательным романом. Свой собственный "закат Европы" рисует и Дёблин, причем его книга оказывается тем яичком, что приспело к Христову дню. Нужно помнить, что за котел вскоре забурлит в Германии; здесь, в самом сердце Европы, жители униженной и растоптанной страны ежедневно ожидали конца света, каких-то катаклизмов - словом, черт знает чего. И - подсознательно - реванша и нового возрождения!
В масштабах описываемых событий автор романа себя не стесняет. Ему не до тщательной разработки характеров, счет идет на столетия, на людские массы, на идеи. Смертоубийственная европейская война усугубляется конфликтом внешним - европейцев с азиатами, а кроме того, открыто противостоят друг другу "машинные" идолопоклонники и неолуддиты. В книге множество интереснейших догадок; синтетическая пища, генная инженерия, даже циклопический проект растопления льдов Гренландии. Причем вторжение в экологическое равновесие приводит к появлению новой расы "гигантов" - это даже не люди, а какая-то новая форма жизни, "разбуженная" упоенным своим технократическим всемогуществом человечеством, - и появление ее ничего хорошего человечеству не сулит…
Мрачная фреска Дёблина (я коснулся ее только вскользь) соединила в себе две стороны утопизма, не многими в те годы замеченные. Естественный титанический порыв человека "переломить" Природу - и в то же время неизбежно следующий за этим слом человеческого в человеке. Потребность в социальных свершениях, своего рода подстегивании общественных процессов, - и неотвратимая месть Истории за это насилие над нею.
Последовавшая затем вторая мировая война, еще более кровавая, отягощенная ужасами фашизма, окончательно поставила крест на проспектах безоблачной идеальной жизни, сконструированной по умозрительному проекту. Немецкоязычные утопии 30 - 40-х годов - а прежде всего нужно отметить многоплановое философское полотно Германа Гессе "Игра в бисер" (1943) (обстоятельный разговор об этом произведении увел бы нас слишком далеко) - это, может быть, последние попытки такого рода. В мире, неотвратимо погрузившемся в национал-социалистские мерзости, писателям, по точному выражению Ф. Роттенштайнера, "было донельзя сложно оживить почти полностью растоптанные ценности западного ума и сердца".
За редкими исключениями - я еще постараюсь напомнить о них - утопическая линия в немецкой литературе прервалась. В немалой степени благодаря выросшему на немецкой же почве течению мысли - тоже по-своему утопическому! - позже первым из всех идеологий объявленному трибуналом в Нюрнберге преступлением против человечества. Кто мог предвидеть, что так необратимо закончится круг судьбы немецкого утопизма…
А теперь обратимся к собственно научной фантастике, к тому жанру или виду литературы, который так себя называет.
Не сомневаюсь: у большинства читателей, не слишком хорошо знакомых с нею, немедленно возникнут ассоциации с космосом. Звездолеты, экспедиции на другие планеты…
Да, с космических приключений научная фантастика и началась.
Германия не составила исключения. Достаточно упомянуть одно из первых произведений фантастики вообще и космической в частности - "Сон" великого астронома Иоганна Кеплера. Пионером освоения "научно-фантастического" Марса по праву следует назвать другого астронома, Эберхарда Киндермана, автора скучнейшего романа под длинным названием "Быстрое путешествие, совершенное пятью молодыми людьми на воздушном корабле" (1744). С некоторой натяжкой можно причислить к космической фантастике и произведения уже упоминавшегося Пауля Шеербарта, которого, кстати, критика не случайно окрестила "немецким Фламмарионом" - в честь известнейшего французского астронома и писателя, автора научно-популярных и фантастических книг.
Если же разбираться пристрастно, то с научной фантастикой Кеплера и Киндермана роднила больше их основная профессия, нежели их сочинения. А вот "непрофессионал" - в вопросах науки - популярный немецкий беллетрист Курд Лассвиц более других претендует на титул "отца немецкой научной фантастики". Его самый известный роман "На двух планетах" вышел в свет в 1897 году и был переведен, в частности, на русский язык. Лассвиц первым, вероятно, в Германии смог облечь различные научно-фантастические идеи в адекватную художественную форму. И хотя его произведения литературными шедеврами назвать нельзя, это все-таки уже романы или рассказы, а не скучные трактаты или более "раскованные" описания сновидений. Кроме того, они полны самых удивительных - и осуществимых! - проектов, вроде зависших над полюсами планеты гигантских орбитальных космических станций…
Любопытно, что космическая фантастика в Германии развивалась в начале века бок о бок с практической космонавтикой! Идеи основоположников и активных членов немецкого Межпланетного общества, из которых наиболее известными были Отто Гайль, Герман Оберт и Макс Валье, часто преподносились читателям в увлекательной научно-фантастической форме. Что же касается серьезных трудов членов общества, то для широкой публики, да и науки в целом, они представляли собой чистейшую фантастику от начала до конца.
Первые десятилетия века ознаменовались в Германии рождением еще одного феномена. Речь идет о специфической журнальной и "сериальной" фантастике, которой американская литература, к примеру, обязана появлением Рэя Брэдбери, Айзека Азимова, Курта Воннегута (я мог бы продолжить список до конца страницы, но ограничусь только этими, самыми известными именами). Американцы и по сей день глубоко убеждены, что столь любимая ими научная фантастика - это явление типично американское и рождение ее датировано совершенно точно: апрелем 1926 года, когда вышел в свет первый номер первого специализированного журнала научной фантастики - "Эмейзинг сториз".
Между тем еще до начала первой мировой войны многие немецкие газеты и журналы охотно печатали фантастику. Были и специальные периодические издания, типа "Журнал собеседования и научных знаний" ("Das Magazin der Unterhaltung und des Wissens"), где подобная литературная продукция подавляла порой все остальные материалы.
Особой популярностью среди читателей-подростков пользовались и специфические немецкие "грошовые серии" брошюрок, из которых бесспорным лидером была серия "Воздушный пират"; начав выходить в 1908 году в Берлине, она в последующие пять лет стала любимым чтивом немецких школьников.
К сожалению, их духовный рацион составляли отнюдь не одни только приключения "воздушного пирата" - бесстрашного и благородного Капитана Морса, помеси звездного Немо со звездным Робином Гудом. Период между войнами вывел на авансцену немецкой фантастической литературы еще одну ее разновидность.
Самой заметной фигурой в этом жанре становится Ганс Доминик. По профессии инженер, он начал свой путь в литературе с рассказов "о технике", обращенных преимущественно к молодому читателю. Однако в научно-фантастических романах Доминика, из которых наибольшую популярность завоевал роман "Власть трех" (1922), лозунг "Техника - молодежи" постепенно приобретает специфический оттенок. Настолько специфический, что автор обращает на себя внимание новых руководителей Германии. Чем же им так потрафил писатель-фантаст?
Все романы Доминика строятся сюжетно вокруг какого-нибудь чудесного изобретения, будь то новый вид топлива, способ добывания электроэнергии из воздуха или даже "невидимость" в духе уэллсовского Гриффина. Но суть не в этом. Каким бы ни было открытие или изобретение, судьбу ему автор определяет неукоснительную: служить вящей славе фатерлянда! Герои Доминика словно предвосхищали (и как знать - не послужили ли примером) будущих вернеров фон браунов, ковавших железные мускулы германской нации, которой свыше ниспослана власть над миром.