Женщины шли по лесу и смеялись. Словно шли по деревенской улице на посиделки. А вокруг был лес, страшный и непонятный, а они хихикали, и болтали, и сплетничали, они были дома, а Нава шла между ними и спала, но они сделали так, что она шла довольно уверенно и почти не спотыкалась… Беременная женщина мельком оглянулась, увидела меня и рассеянно сказала:
- Ты еще здесь? В лес иди, в лес… Зачем за нами идешь? Пшел!..
А действительно, зачем? Какое мне до них дело? А ведь какое-то дело есть, что-то у них надо узнать… Нет, не то… Нава! - вдруг прошибло меня осознанием потери. Я потерял Наву!.. В лукавой деревне не потерял, Карл уберег, а здесь… С этим ничего не поделаешь… Нава уходит со своей матерью, все правильно, она уходит к Хозяевам. А я? Я остаюсь. И так это напомнило мне мои ощущения в лукавой деревне, что мне захотелось завыть. А зачем я все-таки иду за ними? Провожаю Наву? Она же спит, не знает, они усыпили ее. Тоскливые ужастики вцепились в затылок и принялись сползать на спину… Прощай, Нава… Что я могу сделать? Я ничего не могу сделать! Они здесь Хозяйки, а я - чужак, сбоку припека, бантик, заусеница… Я должен что-то сделать! А что я могу сделать? Я ничего не могу сделать! Что мы вообще можем в этой жизни? Только есть и испражняться, испражняться и есть… Бе-е-е… Или ме-е-е-е?.. За что Хозяйкам нас уважать? И нам самим за что себя уважать? За то, что мы отдаем своих детей тем, кто сильнее нас?.. Судьба… Случай… Социум… Хозяйки… Хозяева…
На развилке тропы женщины свернули налево, к озеру. К озеру с утопленницами. Они и есть утопленницы!.. Опять все всё переврали, всё перепутали… Они прошли мимо того места, где я ждал Наву и ел землю.
Это было очень давно, почти так же давно, как биостанция…
Био-стан-ция… Я едва плелся за ними; если бы сзади по пятам не шел мертвяк, я бы, наверное, уже отстал. Потом женщины остановились и задумчиво посмотрели на меня.
Тогда я вспомнил и спросил:
- Как мне пройти на биостанцию?
На их лицах изобразилось изумление, и я сообразил, что говорю на родном языке. На котором говорил до того, как попал в лес. И на котором здесь не говорят. Я и сам удивился: я уже не помнил, когда в последний раз говорил на этом языке. И о том, что он существует, не помнил. Только изредка слова выскакивали, пугавшие Наву.
- Как мне пройти к Белым скалам? - спросил я.
Беременная женщина сказала, усмехаясь:
- Вот он, оказывается, чего хочет, этот козлик… - Она говорила не со мной, она говорила с матерью Навы, но мне показалось, что все они ждали от меня других слов. Я тоже ждал от себя других слов, но я их вдруг забыл. А вместо них выскочили эти вопросы. - Забавно, они ничего не понимают, - продолжила рассуждения женщина. - Ни один из них ничего не понимает. Представляешь, как они бредут к Белым скалам и вдруг попадают в полосу боев!
- Они гниют там заживо, - кивнула мать Навы задумчиво, - они идут и гниют на ходу и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте… А в общем-то, пусть идет, для Разрыхления это только полезно. Сгниет - полезно. Растворится - тоже полезно… А может быть, он защищен? Ты защищен? - спросила она меня.
- Я не понимаю, - признался я упавшим голосом. Чувствовал, что должен понимать, но не понимал - понималка отказала.
- Милая моя, что ты его спрашиваешь? Откуда ему быть защищенным?
- В этом мире все возможно, - пожала плечами мать Навы. - Я слышала о таких вещах.
- Это болтовня, - отрезала беременная женщина. Она снова внимательно оглядела меня. - А ты знаешь, - сказала она, - пожалуй, от него было бы больше пользы здесь… Помнишь, что вчера говорили Воспитательницы?
"Это про лукавую деревню и про Карла, что ли?" - догадался я.
- А-а, - сказала мать Навы, - пожалуй… Пусть… Пусть остается.
- Да, да, оставайся, - сказала вдруг Нава. Она уже не спала и тоже чувствовала (я сразу определял, как она чувствует), что происходит что-то неладное. - Ты оставайся, Молчун, ты не ходи никуда, зачем тебе теперь уходить? Ты ведь хотел в Город, а это озеро и есть Город, ведь правда, мама?.. Или, может, ты на маму обижаешься? Так ты не обижайся, она, вообще, добрая, только сегодня почему-то злая… Наверное, это от жары…
Про какую маму она говорит? Про ту, что мертвяки увели, а она просунула дочку между их ног на свободу? Или про эту?.. Дочка одна, а мамы совсем разные…
Мать поймала ее за руку. И я увидел, как вокруг головы матери быстро сгустилось лиловатое облачко. Глаза ее на мгновение остекленели и закрылись, потом она сказала:
- Пойдем, Нава, нас уже ждут.
- Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…
Обе женщины брезгливо поморщились.
- Пойдем, пойдем, - поторопила мать Навы. - Ты пока еще ничего не понимаешь… Он никому не нужен, он лишний, они все лишние, они ошибка… Да пойдем же! Ну хорошо, потом придешь к нему… Если захочешь, - раздраженно посулила она.
Нава сопротивлялась; наверное, она чувствовала то же, что чувствовал я, - что мы расстаемся навсегда. Это похоже на долгое падение без парашюта… О чем это я?.. Словно сосульку вколачивают в позвоночник…
Мать тащила ее за руку в тростники, а Нава все оглядывалась и кричала:
- Ты не уходи, Молчун! Я скоро вернусь, ты не вздумай без меня уходить, это будет нехорошо, просто нечестно! Пусть ты не мой муж, раз уж это им почему-то не нравится, но я все равно твоя жена, я тебя выходила, и теперь ты меня жди! Слышишь? Жди!..
Я смотрел ей вслед, слабо махал рукой, кивал, соглашаясь, и все старался улыбнуться, а губы заледенели и не желали улыбаться.
"Прощай, Нава… Прощай… Прощай… - билось пульсом в висках. - Прости…"
Я хотел броситься следом, но вдруг почувствовал себя деревом, пустившим корни в слякотную почву, она была полужидкая, и поэтому корни быстро прорастали в глубину. Можно было бы их выдрать. Но тогда я упал бы головой в тростники и перестал видеть Наву. А может, я - прыгающее дерево? Вот сейчас как присяду да как прыгну туда, к Наве!..
Они скрылись из виду, и остались только колышущиеся тростники. Но голос Навы был еще слышен:
- Не уходи, Молчун! Жди, Молчун! Я вернусь, Молчун! Ты молчи сколько хочешь, Молчун, без меня не надо говорить, нечего с ними говорить, они нас не понимают, а когда я вернусь, уж мы с тобой поговорим - я все-все тебе расскажу, ведь ты мой муж, хоть это всяким тут и не нравится… Ты только дождись!..
А потом Нава замолчала, раздался всплеск, и все стихло. Не знаю, как я проглотил ледяной комок, застрявший в горле, - было больно - и спросил беременную женщину:
- Что вы с нею сделаете?
Она все еще внимательно разглядывала меня. Все это время разглядывала, пока я прощался с Навой.
- Что мы с нею сделаем? - задумчиво произнесла она. - Это не твоя забота, козлик, что мы с нею сделаем. Во всяком случае, муж ей больше не понадобится. И отец тоже… Но вот что нам делать с тобой? Ты ведь с Белых скал, и не отпускать же тебя просто так…
- А что вам нужно? - спросил я.
- Что нам нужно… Мужья нам, во всяком случае, не нужны. - Она перехватила мой сомневающийся взгляд, направленный на ее откровенные женские достоинства во главе с торчащим вперед животом, и презрительно засмеялась. - Не нужны, не нужны, успокойся… Попытайся хоть раз в жизни не быть козлом. Попытайся представить себе мир без козлов…
"Да что ты знаешь о мире?! - мелькнуло вдруг у меня в голове. - Что ты знаешь о мире, кроме своего вонючего леса?.. Глядя на тебя, непроизвольно думаешь, что не быть козлом означает быть крокодилом. Беременным крокодилом. А я не хочу быть крокодилом, я брезгую".
Она говорила, явно думая о чем-то другом, уделяя мне лишь малый краешек своего сознания.
- На что же ты еще годен?.. Скажи мне, козлик, что ты умеешь?
Было за всеми ее словами, за ее тоном, за ее пренебрежением и равнодушной властностью что-то важное, что-то неприятное и страшное, но определить это было трудно, и я только почему-то вспомнил черные квадратные двери и Карла с двумя женщинами - такими же равнодушными и властными.
- Ты меня слушаешь? - спросила беременная. - Что ты умеешь делать?
- Я ничего не умею, - вяло ответил я. Бесполезно. Все бесполезно. Она не поймет меня. Я не пойму ее. Впрочем, она и не нуждается в моем понимании.
- Может быть, ты умеешь управлять?
- Умел когда-то, - не покривил душой я.
"Да пошла ты к черту, к лешему, в болото и в задницу, что ты ко мне привязалась? Я тебя спрашиваю, как пройти к Белым скалам, а ты ко мне привязываешься…" Я вдруг понял, что боюсь ее, и страх парализовал мою волю, иначе я бы давно ушел, убежал, смылся, унес свои козлиные копыта. Она была здесь Хозяйкой, а я был жалким, грязным, глупым козлом, которому никуда от нее не скрыться, пока она не разрешит. Был момент, когда она меня гнала, теперь поздно, упустил, но тогда мне было не до собственных копыт.
- "Умел когда-то…" - передразнила она. - Прикажи этому дереву лечь!
Я посмотрел на дерево. Это было большое толстое дерево с пышной кроной и волосатым стволом. На хрена этому дереву ложиться? У тети не в порядке с головой. Я пожал плечами.
- Хорошо, - сказала она. - Тогда убей это дерево…
Этого еще не хватало! Всю жизнь ненавидел тех, кто убивает деревья. Может, поэтому лес принял меня?
- Тоже не можешь? - кивнула она. - Ты вообще можешь делать живое мертвым?
- Убивать?
- Не обязательно убивать. Убивать и рукоед может. Сделать живое мертвым. Заставить живое стать мертвым. Можешь?
- Я не понимаю.
- Не понимаешь… Что же вы там делаете на этих Белых скалах, если ты даже этого не понимаешь? Мертвое живым ты тоже не умеешь делать?
Чушь какая! Что она несет? Я не Бог. Да и Он вряд ли такое умеет. Да, из клеток мертвого человека можно вырастить клон живого человека, но для этого клетка должна быть живой. Она явно путает понятия, но ей же не объяснишь.
- Не умею, - признался я.
- Что же ты умеешь? Что ты делал на Белых скалах, пока не упал в лес? Просто жрал и поганил женщин?
- Я изучал лес, - вспомнил я. Или это не я изучал лес, а Карл или еще кто-то? Но вроде бы и я.
Она строго посмотрела на меня:
- Не смей мне лгать. Один человек не может изучать лес, это все равно что изучать Солнце. Если ты не хочешь говорить правду, то так и скажи.
- Я действительно изучал лес, - сказал я, отметив про себя, что и Солнце давно уже изучают, моделируют и даже в младших классах школы все о нем знают. Люди. Я уж и не говорю о люденах. - Я изучал… - Я поискал подходящие слова, одновременно пытаясь вспомнить, что я изучал, будто это было не со мной. - Я изучал самые маленькие существа в лесу. Те, которые не видны глазом.
- Ты опять лжешь, - терпеливо сказала женщина. - Невозможно изучать то, что не видно глазом.
О тетя… Да ты - чайник…
- Возможно, - согласился я, стараясь случайно не обидеть ее, жить мне еще почему-то хотелось. Я же обещал Наве дождаться ее, а для этого мне надо выжить, а не стать мокрым пятном. Как рукоед. - Нужны только… - Я опять замялся в поисках слов: - микроскоп… линзы… приборы… Это не передать. Это не перевести. - Если взять каплю воды, - попытался объяснить я попроще, - то, имея нужные вещи, можно увидеть в ней тысячи тысяч мелких животных.
- Для этого не нужно никаких вещей, - сказала женщина. - Я вижу, вы там впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых скалах. Вы вырождаетесь. Я уже давно заметила, что вы потеряли умение видеть то, что видит в лесу любой человек, даже грязный мужчина… Постой, ты говоришь о мелких или о мельчайших? Может, ты говоришь о строителях?
- Может быть, - пожал я плечами. - Я не понимаю тебя. Я говорю о мелких животных, от которых болеют, но которые могут и лечить тоже, которые помогают делать пищу, которых очень много и которые есть везде… Я искал, как они устроены у вас здесь в лесу, и какие они бывают, и что они могут…
- А на Белых скалах они другие! - саркастически усмехнулась женщина. - Впрочем, ладно, я поняла, чем ты занимаешься. Над строителями ты никакой власти, конечно, не имеешь. Любой деревенский дурак может больше, чем ты… Куда же мне тебя девать? Ведь ты сам пришел сюда…
- Я пойду, - сказал я устало. Она мне надоела. И бояться надоело. И жить надоело. - Я пойду, прощай.
- Нет, погоди… Стой, тебе говорят! - крикнула она, когда я сделал шаг прочь и ощутил раскаленные клещи, сжавшие сзади мои локти.
Я рванулся, но это было бессмысленно. Женщина размышляла вслух:
- В конце концов он пришел сам. Такие случаи бывают. Если его отпустить, он уйдет в свою деревню и станет совершенно бесполезным… Ловить их бессмысленно. Но если они приходят сами… Знаешь, что я с тобой сделаю? - сказала она. - Отдам-ка я тебя Воспитательницам для ночных работ. Ведь были же удачные случаи… К Воспитательницам его, к Воспитательницам! - Она махнула рукой и неторопливо, вперевалку ушла в тростники.
И тогда я почувствовал, что меня поворачивают на тропинку. Локти онемели, казалось, даже обуглились. Я рванулся изо всех сил, и тиски сжались крепче. Я не вполне понял, что со мной будет, и куда меня должны отвести, и кто такие Воспитательницы, и что это за ночные работы, но, наверное, не случайно вспомнил самые страшные из своих впечатлений: призрак Карла посреди плачущей толпы и рукоеда, свертывающегося в пестрый узел. Что-то подобное мне было явно уготовано…
Я сначала расслабился, усыпляя бдительность тюремщика, потом изловчился и ударил вертухая ногой, ударил назад, вслепую, отчаянно, зная, что второй раз этот прием уже не пройдет. Нога погрузилась в мягкое и горячее, мертвяк всхрапнул и ослабил хватку. Я упал лицом в траву, вскочил, повернулся и закричал - мертвяк уже снова шел на меня, широко расставив неимоверно длинные руки. Не было ничего под рукой: ни травобоя, ни бродила, ни палки, ни камня. Топкая теплая земля разъезжалась под ногами. Потом рука сама сунулась за пазуху, и, когда мертвяк навис надо мной, я ударил его скальпелем куда-то между глаз, зажмурился и, навалившись всем телом, потянул лезвие сверху вниз до самой земли и снова упал.
Я лежал, прижимаясь щекой к траве, и глядел на мертвяка, а тот стоял, шатаясь, медленно распахиваясь, как шифоньер, по всей длине оранжевого туловища, потом оступился и рухнул навзничь, заливая все вокруг густой белой жидкостью, дернулся несколько раз и замер.
Тогда я поднялся и побрел прочь. По тропинке. Подальше отсюда. Я смутно помнил, что хотел кого-то здесь ждать, что-то хотел узнать, что-то собирался сделать. Но теперь все это стало не важно. Важно было уйти подальше, хотя я сознавал, что никуда уйти не удастся. Уйти и подумать…
* * *
И было молчание. И лес молчал, и Нава молчала, теперь уже, видимо, навсегда. По крайней мере для меня навсегда. И нудеж в моей голове непривычно затих. И по этой противоестественной тишине медленно плавали мысли, как водоросли, цепляясь друг за друга и расцепляясь.
И никто больше во мне не диктовал мне, что должны говорить и делать те, кто окружал меня. Возможно, потому, что меня никто не окружал. Я был один в непонятном мне лесу.
"Свой путь земной пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу…" - всплыло вдруг невесть откуда, но очень уместно. Интересно бы еще уточнить - до половины или до конца?..
Главное, что закончился панический безоглядный бег "по" и "от", бег до разрыва мышц и аорт, до обжигающего горло сухого дыхания, бег, завершившийся падением и неконтролируемым по времени отключением сознания.
Очнулся я, естественно, уткнутый мордой в грязь. Естественно, потому что грязь была везде. Хорошо еще, что не носом погрузился, а подбородком, оставив нос на воздухе. В противном случае сознание могло бы и не вернуться. Да и на фиг ему было возвращаться? Чтобы осознать глубину унижения и невосполнимость потери? И бездарную глупость и трусость собственного поведения?
Но пришло Великое Молчание и все расставило по местам. Приступило к расстановке…
"Тишины хочу, тишины!
Нервы, что ли, обнажены?.. Или обожжены?"
Какая разница? Больно им…
Никто меня не преследовал. Никому я не был нужен. Козлом больше, козлом меньше - Великое Разрыхление почв и не почувствует. Или, может быть, они меня из-за Навы пожалели? Не смешите Молчуна, а то как заговорит!.. Это жалкие, презренные людишки могут позволить себе жалость, а делающие живое мертвым и мертвое живым на такие мелочи не размениваются… Это какими же мерзавцами должны быть боги?! Слава им, что они не существуют! Но в теории…
Да, я многое узнал, но какой ценой! Стоило ли оно того? Стоила ли эта разлука того?.. Нава, девочка моя… Настоящие мужчины не плачут… Но если больше нечем умыться…
Я обнаружил себя на окраине болота у подножия холма, но не того генератора живности, где хозяйничали тетки, а другого, лесистого и вроде бы нормального, насколько в этом лесу может существовать что-то нормальное.
Я поднялся на вершину и между деревьев разглядел вдали то теплое озеро, в котором утопили Наву. Нет, не утопили, на это у меня соображения еще хватает. Если они сами оттуда выбрались здоровехонькие и довольные, то и Наве утопление не грозит… Наверное, не грозит, если я все правильно понимаю. Но прежней Навы больше не будет, и я ей не буду нужен ни в каком качестве.
Однако слово мужчины… Хотя чушь все эти слова; я просто чувствую, что прицеплен к этому озеру упругой привязью - не то резиной, не то пружиной - и она сейчас растянута до предела. Я, конечно, еще могу постоять здесь, но сделать еще один шаг прочь - вряд ли.
Ну не могу я отсюда уйти. Хотя надо бы, пока Воспитательницам не отдали в помощники Карла.
На прохладном ветру мокрая грязь неприятно стекала по телу, но постепенно все же засыхала коростой на коже в прорехах одежды и поверх одежды, а между кожей и одеждой бугрилась наплывами. Козел стал еще грязнее. Ау, Хозяйки, что ж у вас тут и умыться негде - сплошные грязные болота да бульонные озера? Родничок бы мне чистый, речушку бы болтушку-журчавушку. Как же, дождешься от вас чего-нибудь человеческого…
Я обнаружил, что до сих пор крепко сжимаю в кулаке скальпель. С него грязь стекла, оставив матовый след, и он тускло поблескивал острием. Хорошая штука! Очень полезная в лесу.
Содрал с молодой ветки дерева эластичную кору и соорудил из нее ножны для скальпеля, сплел веревку и повесил ножны с оружием на шею, спрятав за пазуху. Дело сделано, труба зовет, пружина сжимается… Над озером дышит туман. А у меня зуб на зуб не попадает.
Я удивлялся себе - страх полностью прошел, как спадает температура после кризиса болезни. Не то чтобы мне все было по фигу, но я был готов отразить покушение на свою свободу и физически, и словесно. А если не удастся отразить, то уж лучше умереть свободным, чем жить рабом. Я это точно знал, непонятно только откуда.
Болотная трясинная хлюпотня осталась позади, но хорошо протоптанная тропинка в тростниках сыто чавкала под моими ногами. И когда нажрется, ненасытная? Скольких она тут пожевала?.. Труп мертвяка исчез… Чистюли, травинку им в ноздрю!.. Стало быть, поняли, что я не лыком шит. Надо бдеть, чтоб не зацапали.
Я огляделся по сторонам, прислушался - никаких признаков постороннего присутствия. А ведь отсюда я последний раз видел Наву!..