Я принюхался. В доме все отчетливее пахло дрожжами. С запахом всплыло и слово. И установилось соответствие между понятиями "дрожжи" и "бродило". Дрожжи - это нечто концентрированное, а бродило - типа закваски дрожжевой.
- Что, почуял? Закрутил носом? - обрадовалась Нава, заметив познавательные жесты моего носа. - Точно, подходит еда. Я чувствовала, когда ты проснешься. А не проснулся бы - пришлось бы будить. Еде нельзя позволять перебродить - потом живот пучить станет… Ну, давай подниматься будем.
Мы общими усилиями сначала посадили меня на лежанке, потом тихо-тихо, мелкими шажками перешли к столу, где я сел на второй табурет.
Нава положила рядом со мной ложку и подвинула деревянный долбленый котелок, в котором пышно бугрилось нечто кашеподобное желто-зеленого цвета. Никаких отрицательных эмоций у меня зрелище этой еды не вызвало.
- Это вкусно, - вдохновила меня кормилица, зачерпнула из котелка своей ложкой и, положив в рот зачерпнутое, изобразила рожицу блаженства. Очень потешная рожица.
Не хотелось ее разочаровывать. И я решительно зачерпнул краешком ложки маленькую порцию каши. Так получилось - инстинкт самосохранения не дремлет.
По глазам было видно, что Нава слегка обижена моим инстинктом, но ничего не сказала, ожидая моей реакции. Я осторожно продегустировал незнакомую еду, покатав ее языком по небу. А вкусно оказалось! И очень душисто, даже духмяно, будто лучшие запахи леса в один котелок затолкали. И такой аппетит вдруг взыграл, что я принялся уплетать за обе щеки. Да не тут-то было - после нескольких ложек Нава отодвинула от меня котелок.
- Хватит, хватит! - весело объявила она. - А то в кустики не набегаешься! Я ж чувствую, что лежа ты больше не будешь… А бегать еще сил нет.
- Не буду! - набычился я. - Умру, а не буду!
- Слышу голос мужчины, - улыбнулась Нава. - Вкусно было?
- А то не видела - за уши оттаскивать пришлось… Ничего вкусней не едал! Мастерица ты! Хозяюшка!.. И одела меня, и накормила…
- Берешь в жены?
- Ты бы меня взяла, такого никудышного! - хмыкнул я. - Я же помру без тебя! Мы теперь навсегда связаны, пока ты меня не бросишь.
- Не говори так! - обиделась Нава.
- Не буду, - пообещал я, почувствовав, что перехлестнул. - А давай меня оденем, и ты позовешь Обиду-Мученика. Я его поблагодарить хочу за то, что он меня притащил сюда. Он будет меня спрашивать: а почему? А я буду его спрашивать: а почему?.. Так мы с ним и поговорим. А то нехорошо получается - он меня спас, а я его не поблагодарил.
- Одеться мы, конечно, можем, - согласилась Нава. - Но Обиду-Мученика я позвать не могу. Не думала, что ты его помнишь. Как ты его мог запомнить, когда у тебя голова почти отдельно от тела была и ты все время был без памяти.
- А ты же мне про него много раз рассказывала… И я сам помню, как он меня тащил. Плохо помню, отрывками, но помню. Больно было, наверное, много раз сознание терял… Еще помню, что полный дом гостей тут был, мужики одни, и кто-то Обиду-Мученика по имени называл. Тогда я этого не понимал, а сейчас вспомнил, когда язык понимать стал. Одни и те же звуки в лесу, когда он меня тащил, а его сзади окликали.
- Это Колченог окликал.
- Ну да, Колченог… - Эти звуки наконец-то воссоединились в моем сознании с образом мужика и его именем… - А почему ты Обиду-Мученика позвать не можешь?
- А потому что ушел он в Город и не вернулся. Он всех своими вопросами достал: и Колченога, и Кулака… Кулак его побить хотел, сильно рассердился, Старосте жаловался… И Старца довел, он даже перестал к нему есть ходить, так и сказал: у меня от твоих вопросов пища в рот не лезет. Я не знаю - почему, Город знает - почему. Вот пошел Обида-Мученик в Город и больше не возвращался. А сначала за ним вся деревня побежала, чтобы наказать, так он всех достал - ну прямо как жук-короед, все нутро людям проел своим "почему". Но не догнали, тогда он и ушел в Город и больше не вернулся.
- Жаль, - сильно расстроился я. Очень хорошо я понимал своего спасителя, потому что у меня этих "почему" было гораздо больше, чем у него. Хотя, кто его знает - может, он тоже не в лесу родился, а попал в него, как и я, только не так покалечился. Тогда мы с ним на равных в состязании "почемучек". Но если он родился в лесу, то ему до меня далеко. Хороший бы у нас с ним разговор получился. - Жаль, на одного доброго человека в деревне меньше стало.
- Да, Обида-Мученик был добрый человек, - сразу согласилась Нава. - Это он с Колченогом нашел тебя за Тростниками, - в несчетный раз принялась она рассказывать героическую историю моего спасения.
В голове монотонно нудело, и на фоне нудения возникала мутная зрительная иллюстрация к повествованию. Типа любительского видео. Бымц… Что такое любительское видео? Раз уж выскочило в связи, то, наверное, некое зримое сопровождение рассказа?.. Интересно, как это можно сделать? Чтоб не само в голове возникало, а со стороны смотреть. Еще интересно: почему от этих мимолетных мыслей стало так волнительно в груди, будто ветерок пролетел?
- А еще я вспомнила, - продолжала Нава, - что это не Колченог вовсе твою одежду разрезал и зарыл, а Обида-Мученик. Он когда тебя принес ко мне, то мы сняли твою страшную одежду - никто в деревне не мог понять, где такое растет и как… Вот тогда Обида-Мученик и разрезал твою одежду, и рассадил, думал, вырастет. Не выросло, не взошло даже. И он принялся расхаживать по деревне и у каждого допытываться: почему если любую одежду взять, разрезать и рассадить, то она вырастет, а твоя даже и не взошла? Он и к тебе приставал, приходил и долдонил: почему да отчего? Но ты тогда без памяти был и бормотал в бреду что-то свое и непонятное, а он тебя спрашивал: почему ты говоришь что-то непонятное, почему у тебя слова не такие, как у остальных людей? Но ты его не слышал, и он от тебя отстал.
- А ты говорила - одежные деревья, - удивился я. - Оказывается, надо старую одежду посадить, чтоб новая взошла.
- Так это если хочешь обновить изношенную одежду, - снисходительно улыбнулась она. - А если хочешь что-то новое вырастить, то приходишь к одежным деревьям.
- А может, и мою одежду кто-то с одежными деревьями придумал?
- Нет, не может, тогда бы она взошла, а она не взошла. Да и не могут такого одежные деревья. Потому что никто им представить такое не может.
"А я вам и не такое еще представлю", - подумал я, еще не представляя, что могу представить. Одно устремление обнаружилось. Зудящее. Очень мне хотелось этой девочке сюрприз вырастить.
- Ну, тогда Колченога позови.
- А он сам каждый день приходит, про тебя спрашивает, все сомневается - мертвяк ты или не мертвяк.
- А ты ему что отвечаешь?
- А какой же ты мертвяк?! У мертвяков мужского корня сроду не было, потому они и мертвяки, а у тебя вон какой симпатичненький…
- Нава! - воскликнул я предупреждающе. - Неужели, кроме этого, никаких других отличительных признаков нет?
- Есть, конечно, но этот главный! - удивилась она моему возмущению. - Сразу видно. А по фигуре бывают и похожие.
- Так мужики тоже в штанах ходят - ничего не видно!
- Еще как видно - корень, как ни прячь, он отовсюду торчит.
- Ну, по твоим рассуждениям, женщины тоже мертвяки - нет у них корня, главного отличительного признака.
- Скажешь тоже, - засмеялась она. - Ты, Молчун, иногда как скажешь, так хоть стой, хоть падай! Женщину даже ты с мертвяком не спутаешь. Женщина и есть женщина, даже глупый мертвяк женщину сразу узнает, а ты говоришь женщины - мертвяки. Смешной ты, Молчун!
Я вздохнул. Спорить бесполезно - она меня не слышит. Не разумеет. Хотя это я не разумею. Она в своем мире, а я - чужак. Тащу свои комплексы из другого мира. Ничего не помню, а комплексы сохранил. Глупость очевидная.
- Ну, давай оденемся, а то вдруг опять придет, - поторопил я. - А я не смогу ему показать, какую одежду замечательную ты мне вырастила.
- Да вот, вырастила, - гордо улыбнулась Нава. - Давай оденемся. Вдруг и правда кто придет. Колченог - не знаю, он не очень любит ходить, хотя вот тебя с Обидой-Мучеником аж от Тростников доставил. Это ерунда, что не он тебя нес, он то, что из тебя падало, собирал, да только потом все выбросил - страшно стало. И Обиду-Мученика разговором вдохновлял. Мы без разговоров никак не можем. Ты это, Молчун, учти и не молчи, как Молчун. Болтать без умолку, как Болтун, тоже плохо. Потому что все говорить хотят, а когда только один говорит, то другим плохо. Потому что слова если в голове появились, то должны изо рта выскочить, а то голова лопнет.
За разговором она помогала мне натянуть штаны и рубаху. Я поел кашу чисто, ничего на себя не капнул, не успел - отобрали. Вторая процедура одевания прошла легче - я уже мог сам задирать ноги и руки и делать прочие необходимые телодвижения.
- Ты поела бы, пока еда свежая, не перебродила, - вспомнил я, что она сама еще не ела.
- А и поем, - обрадовалась Нава. - Я все думаю, что я еще не сделала, а оказывается, не поела. Ну, ты посиди рядом. Мне с тобой веселей есть будет. А то, когда одна тут жила, редко готовила. Скучно одной-то есть. Совсем мало еды не сделаешь; когда мало, она не так вкусно получается, а на одну много не надо. А с тобой теперь хорошо - и тебя покормить, и самой поесть.
- Не болтай, Нава, садись и ешь, - подтолкнул я ее рукой к табуретке.
Она и села, и есть начала. Я сидел напротив и любовался. Очень мне понравилось, как она ест. Не жадно, чистенько-аккуратненько, но со вкусом, с наслаждением едой. Что-то мне это напомнило, как будто я когда-то уже так сидел и смотрел, и мне нравилось сидеть и смотреть, хоть я знал, что первый раз вижу, как Нава ест.
- А давай я тебя тоже покормлю, - предложила она. - Ты так вкусно смотришь на меня!.. Чуть-чуть… Чтоб живот не заболел.
Она протянула ложку с кашей мне. Я с удовольствием снял губами с ложки кашу, стараясь быть предельно аккуратным.
- Как ты хорошо кушаешь, - похвалила кормилица. - На еще.
Я взял, но посоветовал, жуя:
- Сама ешь, чтоб вместе.
- Угу, - кивнула Нава, наполнив рот кашей. Хорошо у нас получалось.
И тут в дверях послышались покряхтывание, попыхивание и ехидный скрипучий смешок:
- Шамаете, значит… Меня не дождались, сами все хотели слопать… А я тут как тут, иду мимо, чувствую - пахнет… Как не зайти? Когда в доме есть еда, надо заходить и снимать пробу. Оказать внимание хозяевам. Дом без гостя, что человек без кости.
Он решительно приставил к столу третью табуретку, подвинул к себе котелок, с сопливым хлюпаньем понюхал его содержимое и, взяв мою ложку, лежавшую на столе, принялся есть.
Я вопросительно посмотрел на Наву. Вроде старого человека гнать неудобно, но как-то он себя не так ведет, нехорошо. Как у них здесь принято? Не должен ли я защитить свою женщину?
Она совсем не реагировала на старика, будто он предмет мебели. Ну и я расслабился. А дед чавкал и брызгал на одежду с застарелыми и свежими пятнами. Я даже отодвинулся подальше, чтобы он на мою новенькую одежку случайно не попал. Вот на кого было неприятно смотреть! При этом он еще зыркал по сторонам в поисках съестного. Особенно его интересовало корытце, закрытое крышкой, чтоб плесень не образовалась. Это мне Нава объяснила.
Старец поскреб по дну, на удивление быстро опорожнив котелок, облизал ложку и губы, далеко высунув язык, и сообщил:
- Невкусно. Не научилась ты еще, Нава, вкусно готовить. Без мужика разве научишься? Женщина без мужика, как рот без языка. Вот Молчун станет мужиком - ты и научишься. С мужиком сразу научишься, потому что его кормить надо, а если мужика не кормить, он по сторонам глядит. А ежели по сторонам глядит, то и ноги сделать норовит… Так что ты корми его. Пока он, правда, не мужик. Какой из него мужик. Если голова только-только приросла, а то отдельно от тела была. Обида-Мученик тело нес, а Колченог - голову и разговаривал с ней. Только голова без тела не по-людски шелестела.
- Ты чего несешь, старый пень? - вдруг осерчала Нава. - Какая голова без тела? Это у тебя тело без головы! Все высохло внутри: стукни - дым пойдет с пылью. Ты чего болтаешь? Всегда у Молчуна голова на месте была, не то что у некоторых, у которых что есть голова, что нет - все равно. И мужик он хороший!
- Какой же он хороший мужик, если женщину распустил? Еще никого не родила и готовить не научилась, а уже кричит на меня.
И тут я почувствовал, что мне надоело стоять бревном вкопанным и даже листьями не шелестеть.
- Знаешь, дед, - сказал я, - кажется, я уже стал мужиком, и почему-то мне хочется табуреткой тебе по грибной шляпке стукнуть, посмотреть, что у тебя там внутри, - может, и на самом деле труха пыльная? Давай посмотрим…
Сил бы у меня поднять табуретку не хватило, но голос мне удалось изобразить весьма грозный, умел я, оказывается, голосом владеть. И брови нахмурил, гнев на физиономии быстренько сляпал. Но Старцу большего и не понадобилось - он вскочил с табуретки и мгновенно оказался у выхода.
- Ты, Молчун, лучше бы молчал! - сердито выкрикнул он. - Неправильно тебе голову прилепили. А может, она и не твоя вовсе?..
И растворился в сумраке сеней.
- Носит же ветер по лесу, - вздохнула Нава. - И гнать - грех, и терпеть - смех. Ты, если я старая такая же буду, лучше меня мертвякам отведи. Не хочу я так…
- Я старше тебя, - усмехнулся я. - Это тебе придется для меня местечко глухое в лесу искать.
- Фу-у, - нахмурилась Нава. - Куда-то у нас не в ту сторону разговор пошел. Давай снова начнем… Как ты меня здорово защитил! Мне даже самой страшно стало, когда ты меня защищал. Где это ты научился такой голос делать? У нас никто так не умеет, даже если сильно рассердится. Кричать умеют, а ты не кричал, ка-ак сказал… Если б я не знала, что это ты старику так говоришь, то раньше его в дверь выскочила бы… "Кажется, я уже ста-ал мужико-ом, - попыталась она меня изобразить, но с ее музыкальным, как колокольчик, голоском это получалось очень потешно. - И-и-и по-че-му-у-то мне хочется табуреткой тебе по грибной шляпке, - сделала она резкое ударение на "мне", - стукнуть, посмотреть, что-о-о у тебя там внутри, - может, и на самом деле труха пыльная? Дава-ай посмо-о-трим…" А правда, верно ты заметил, что у него лысина на грибную шляпку похожа - точно как у бледной поганки… Ты меня всегда защищай, Молчун, мне нравится, как ты меня защищаешь… Настоящий муж!
"Разве только мужья женщин защищают?" - хотел я было спросить, но вопрос мелькнул и растаял в потоке ее милой болтовни. Чирик-чирик, чирик-чирик - и мысли, как зернышки в воробьином клювике, пропадают, склевываются. Мне и не жалко для такого воробушка, только этот нудящий шум в голове достает. Наверное, последствия удара головой?
- Ты давай обопрись на меня, - предложила она. - Пойдем около дома погуляем… Надо скорей тебя мужиком делать, а то ведь голосом не каждого испугаешь. Это Старца да меня можно голосом испугать, а Кулака, к примеру, не испугаешь, он сам на кого угодно наорать может. Правда, у тебя все равно страшней получается. Может, и не так громко, а страшней. Сила в голосе, будто ветер в нутро ударяет. Но голосом не всех испугаешь, иного и кулаком надо или лучше палкой. Вот найдем тебе палку, и будешь всех от меня отгонять, потому что я жена твоя и нечего всяким ко мне приближаться. Правда, в нашей деревне, не в той, где мы с мамой жили, а в этой, все добрые, потому что они меня не выгнали, а оставили у себя и тебя дали выхаживать, а ты тут самый лучший, хоть и молчишь много. Но наверное, ты молчишь много, чтобы мне не мешать говорить, потому что ты добрый. Ты очень хорошо слушаешь, но если ты не будешь меня останавливать и сам не станешь говорить, то я могу и заговориться. Это когда говорят-говорят, а потом остановиться не могут. А если силой заставить замолчать - рот заткнуть или по голове стукнуть, - то заболеть может человек молчанкой. А молчанка - страшная болезнь. Слушай, Молчун, а может, у тебя молчанка? Надо тебе прививку от молчанки сделать, а то я не делала…
Это все из нее сыпалось, пока мы преодолевали два порога: из комнаты в сени и из сеней на улицу. Кажется, я слишком высоко поднимал ноги, на всякий случай, опасаясь споткнуться, но это мелочи. Главное, что на своих двоих, пусть и с Навиной помощью. Мои ходильные успехи меня вдохновляли и окрыляли. Мы вышли из дому и немного постояли, пока я щурился и моргал глазами, привыкая к яркому свету и цвету. Отвыкло мое зрение на лежанке от этого великолепия. С ума сойти - какие сочные и яркие краски! Мечта оператора! Какого такого оператора? Мне это действительно начинает надоедать: выскакивают какие-то слова, смысла которых я понять не могу, хотя чувствую, что должен. А это тебе, Молчун, наука: не бейся впредь головой о дерево. Можно подумать, что я специально. Но зачем-то я здесь оказался? Или это чистая случайность - должен был оказаться в другом месте, а очнулся здесь?.. Но до чего же вся эта лепота знакома, будто во сне ее видел, а сейчас разглядел наяву. И приземистый глинобитный домик, заросший кудрявым плотным зеленым мхом вперемешку с изумрудной травкой, как в две недели раз бритый мужчина. Очень даже приятный зелененький домик. Уж точно приятнее небритого мужика.
- Знаешь, как мох здорово укрепляет глину корнями! - восторженно сообщила мне Нава, проследив за моим взглядом. - Даже если дерево упадет, дом устоит, проверено. И никакой дождь не промочит этот слой - все отскакивает и стекает. Остается ровно столько, сколько мху для жизни нужно. Только не любую траву и мох на доме сеять можно… Ну, я тебя еще научу различать, какие можно, какие нельзя.
А на фига мне? Что ли, построить дом, родить сына (не люблю я пацанов!), посадить дерево? Последнее особенно актуально в лесу… Лезет же в голову чушь всякая! И как проскальзывает сквозь Навино чириканье?
Мы уже тихо-тихо брели по тропинке от дома через заросли кустарника, усыпанного аппетитно красующимися ягодами темно-синего с серебристой пыльцой цвета. Через смешанную березово-хвойную рощицу вышли на большую поляну, заросшую молодой травой, в которой кувыркались голые загорелые дети. Впрочем, при нашем появлении они моментально бросили свои кувыркания и обступили нас. Маленькие такие лесовички и лесавочки, побеги, цветочки, ягодки, орешки… Будущее этой расы.
Они смотрели на меня с откровенным интересом - не каждый день в деревне появляются новые жители, тем более такие диковинные, на местных мужиков непохожие. И стрижка у меня на голове еще вполне короткая, и лицо бритое, сохраненное в таком виде стараниями Навы, и фигура тощая и высокая. Да и выражение лицемордии, надо полагать… Хотя я его и не вижу, но догадываюсь.
Я смотрел на них, они смотрели на меня, а Нава все это сопровождала ознакомительной речью, которую я воспринимал пунктиром - "чик-чик-чик-чирик":
- Этот побег от Старца, пра-пра, кажется, маленький, а похож - посмотри… А этот стручок - внук Старосты… Эта ягодка - Тутина дочка… А это зернышко… А этот орешек… А эта почечка…
И тут они заговорили, все разом:
- Чирик-чирик, дилинь-линь, фить-фить, тирлибом, т-р-р-р-рям, ля-ля-ля, лю-лю-лю…
Я ничего понять не мог, кроме изредка проскакивающего "Молчун", а в ушах у меня зазвенело. Нава, видимо разглядев мою растерянность и готовность потерять сознание, подставила энергично свое плечо и, обхватив за талию, повлекла меня обратно.