- И иметь человека, который брил и стриг бы тебя по утрам?
Дриоли только стоял, широко разинув рот.
- И пухленькую хорошенькую девушку, которая делала бы тебе маникюр?
Послышалось чье-то хихиканье в толпе.
- И звонок подле твоей кровати для того, чтобы звать по утрам горничную с завтраком? Тебе бы хотелось иметь все это, дружок? Нравится ли тебе все это?
Дриоли стоял тихо и смотрел на него.
- Видишь ли, я владелец отеля "Бристоль" в Каннах. Я приглашаю тебя приехать ко мне туда гостем и жить до конца жизни в роскоши, с комфортом.
Человек сделал паузу, чтобы дать возможность своему собеседнику переварить радужную картину жизни, нарисованную им.
- Твоя единственная обязанность - скорее это можно назвать удовольствием - будет заключаться в том, что ты все свое время будешь проводить на моем пляже в плавках, прогуливаясь вместе с моими гостями; будешь загорать, плавать и попивать коктейли. Разве это не здорово?
Но ответа не последовало.
- Ты догадываешься почему? Ведь тогда все мои гости будут иметь возможность любоваться твоей изумительной картиной. Ты станешь знаменитым, и люди будут говорить друг другу: "Послушай, здесь есть один малый, который ходит с десятью миллионами франков на спине". Что ты на это скажешь? Неплохо, а?
Дриоли взглянул на высокого человека в перчатках канареечного Цвета, все еще думая, что тот его разыгрывает.
- Все это звучит забавно, - проговорил он в нерешительности. - Неужели вы все это предлагаете мне всерьез?
- Разумеется, всерьез.
- Погодите-ка, - прервал их владелец галереи. - Вот что, старина. Я придумал, что делать. Я куплю картину, а затем договорюсь с хирургом, чтобы он снял кожу с вашей спины, а после этого идите на все четыре стороны и живите в свое удовольствие на те большие деньги, которые я заплачу вам.
- Как! Без кожи на спине?
- Ну пожалуйста, зачем вы так! Вы не поняли меня. Хирург наложит другую кожу на спину вместо вашей. Это делается очень просто.
- Сумеет ли он?
- Ничего трудного в этом нет.
- Это невозможно! - вмешался человек с перчатками канареечного цвета. - Он же очень стар для того, чтобы ему делать операцию с пересадкой кожи. Он не выдержит. Это убьет тебя, друг мой.
- Это убьет меня?
- Естественно. Ты никогда не выдержишь такой операции. А вот с картиной все будет в порядке.
- Упаси бог! - вскричал Дриоли.
Пораженный ужасом, он посмотрел на лица людей, наблюдавших за ним. Потом последовало молчание, которое нарушилось чьим-то голосом, тихо проговорившим в толпе стоящих людей: "А что, если нашелся бы человек, который предложил бы этому старику кругленькую сумму денег, может, он согласится убить себя тут же на месте. Кто знает?" Несколько человек хихикнули. Владелец галереи стал неловко переступать с ноги на ногу.
Тут рука в перчатке канареечного цвета снова стала похлопывать Дриоли по плечу.
- Давай-ка, - сказал человек, обнажая при этом белые зубы в широкой улыбке, - отправимся мы с тобой сейчас и вкусно пообедаем, а за обедом можно будет поговорить. Ну что, пошли? Разве ты не хочешь есть?
Дриоли хмуро смотрел на него. Ему не нравились ни длинная, гибкая шея незнакомца, ни то, как он, подобно змее, вытягивал ее вперед к собеседнику во время разговора.
- Возьмем жареную утку и "Чарбертин" к ней, - продолжал незнакомец, сочно выговаривая каждое слово, как бы выплескивая его языком. - А может, суфле из каштанов.
Дриоли отвел глаза к потолку, рот приоткрылся и губы стали влажными. Было видно, что бедный старик стал в буквальном смысле пускать слюни.
- Ну как, хочешь жареную утку? - продолжал незнакомец. - Ты как любишь, когда она хорошо зажарена, с хрустящей корочкой или тебе нравится, когда…
- Я иду, - быстро проговорил Дриоли. И тут же стал поспешно натягивать рубаху через голову. - Подождите меня, мсье. Я иду.
И через мгновение он исчез из галереи со своим новым покровителем.
Не прошло и нескольких недель, как новая картина Сутина - портрет женщины, написанный в необычайной манере, покрытый лаком, в красивой раме - была выставлена на продажу в Буэнос-Айресе. Эта новость и тот факт, что не существует никакой гостиницы "Бристоль" в Каннах, не только дают повод для печальных размышлений, но и вызывают желание помолиться за здоровье старика и питать горячую надежду, что где бы он ни находился в эту минуту, у него в услужении имеются пухленькая хорошенькая маникюрша и горничная, которая приносит ему завтрак в постель.
ЖЕЛАНИЕ
Порез на коленке уже покрылся коростой. Ребенок ладошкой нащупал его и наклонился, чтобы получше рассмотреть. Это всегда очаровывало ребенка: струп словно бросал ему вызов, и он не мог не принять его.
"Да, - подумал ребенок, - я сковырну корку, даже если она еще не засохла, даже если она еще держится, даже если будет больно".
Пальцем он осторожно обследовал порез, потом зацепил ногтем коросту и тихонько потянул. Корка легко сошла, оставляя забавный маленький кружок гладкой красной кожи.
Хорошо. Очень хорошо. Ребенок потер кожу. Не больно. Он подобрал твердую коричневую корку, положил на колено и ловко щелкнул по ней ногтем. Корка полетела далеко и упала на самый край ковра у противоположной стены. Огромный красно-черно-желтый ковер тянулся от лестницы, где сидел мальчик, до входной двери, занимая всю площадь пола. Громадный ковер. Больше чем теннисный корт. Много больше. Мальчик пристально рассматривал его. Раньше он такого не замечал, но сейчас, внезапно, ему показалось, что все краски ковра почему-то стали ярче и живее и словно наполнились смыслом и таинственным содержанием.
"Я знаю, что это, - сказал сам себе ребенок. - Красный цвет - это кучи раскаленного угля. Что я должен сделать? Я должен пройти весь путь до двери, не коснувшись их. А если прикоснусь, то получу страшные ожоги. Ну а если быть совсем точным, я просто сгорю. А черный цвет ковра… да, черный цвет - это змеи, ядовитые змеи, главным образом, гадюки и кобры, толстые, как стволы деревьев; и если До них дотронуться, они искусают меня и я умру, не дождавшись вечернего чая. Если же я пройду по всему ковру и останусь цел и невредим, мне завтра на день рождения подарят щенка".
Он встал и залез на ступеньку выше. Внизу расстилалось безбрежное страшное поле. Сможет ли он? Достаточно ли желтого цвета? Желтый был единственный цвет, по которому можно ступать. Реально ли это сделать? Трудно решиться на такое путешествие. Риск слишком велик. Лицо ребенка - золотистая челка, большие голубые глаза, маленький острый подбородок - выражало беспокойство, когда он, перегнувшись через перила, смотрел вниз. Желтые полосы были немного узковаты местами, но, кажется, тянулись по всей длине ковра, хотя и было один-два довольно широких проема. Для того, кто только вчера с триумфом прошествовал по тропинке, выложенной кирпичом, от конюшен до беседки, не наступив ни на одну из много численных трещин, путь по ковру вряд ли будет слишком трудным. Все бы хорошо, но змеи! От одной мысли о них возникает страх, который будто иголками покалывает ноги.
Мальчик медленно спустился. Подойдя к ковру, он вытянул ногу в сандалии и аккуратно поставил ее на желтое пятно, затем также осторожно перенес вторую. Так! Пошел! Он был предельно собран и, раскинув в стороны руки, удерживал себя в равновесии. Потом он сделал еще шаг, высоко поднимая ноги, и остановился передохнуть. Узкая желтая тропинка тянулась метров на пять вперед, и мальчик постепенно, с большой осторожностью, словно по натянутому канату продвигался по ней. Там. где тропинка изогнулась, он, переступая через зловещее черно-красное месиво, вынужден был сделать шажок пошире. На полпути его качнуло, и, чтобы сохранить равновесие, он яростно замахал руками, будто ветряная мельница. Ему удалось удержаться, и, перешагнув, он отдыхал, стоя на носочках, затаив дыхание и вытянув в стороны руки с плотно сжатыми кулаками. Он находился сейчас на большом островке желтого цвета. Здесь было просторно, и он замер в нерешительности, желая остаться навсегда на этом славном безопасном желтом острове. И только мысль о том, что он может не получить щенка, заставила его продолжать путь.
Медленно мальчик пробирался вперед, после каждою шага останавливаясь, чтобы решить, куда ставить ногу. Один раз у него был выбор: либо пойти направо, либо - налево. Мальчик предпочел второе: хотя этот путь казался более трудным, там было не так много черного цвета. Черный цвет вселял в ребенка ужас. Мальчик лихорадочно обернулся, чтобы посмотреть, сколько же он прошел. Почти половину. Обратно уже не повернешь. Он стоял в центре зала и не мог ни вернуться назад, ни отпрыгнуть в сторону - ковер слишком широк. Его окружали черные и красные полосы, и он почувствовал внезапно, как отвратительная волна панического страха захлестывает его - так было в прошлую пасху, в тот день, когда он потерялся в самом мрачном уголке Старого леса.
Он сделал еще шаг, осторожно ступая на единственное, в пределах досягаемости, крошечное желтое пятно. На этот раз его ногу отделяло о г. черной полосы не больше сантиметра Он не касался ее и отчетливо видел это, и знал, что между носком сандалии и черным цветом оставалась тоненькая полоска желтого цвета, но змея зашевелилась, будто чувствуя его близость, подняла голову и яркими глазами-бусинками уставилась в ожидании на его ногу.
- Я не трогаю тебя! Ты не должна кусаться! Ты же знаешь, я не трогаю тебя!
Еще одна змея бесшумно скользнула к первой и подняла голову. Две пары глаз сейчас смотрели на ногу, уставившись именно в то место, где под ремешком сандалии прогладывало голое тело. Ребенок, охваченный ужасом, вытянулся, стоя на цыпочках, и замер. Прошло некоторое время, прежде чем он осмелился двинуться дальше.
Ему предстояло сделать очень широкий шаг; пересекая ковер, бежала глубокая петляющая черная река, и он вынужден был перебираться через нее в самом опасном месте. Он подумывал о том, чтобы перепрыгнуть страшную реку, но боялся, что не справится и не сможет точно опуститься на узкую желтую ленту. Он глубоко вздохнул, поднял ногу и очень медленно начал вытягивать ее вперед перед собой, все дальше и дальше, потом также медленно начал опускать, пока наконец не коснулся носком сандалии безопасного берега. Затем, наклонившись и перенося вес на переднюю ногу, он попытался проделать тоже самое со второй ногой. Он напрягался и дергался всем телом, но ноги были расставлены слишком широко, и ему это не удавалось. Мальчик попробовал вернуться в прежнее положение. И также безуспешно. Он застрял. А под ним черная река шевелилась, распутывалась, разворачивалась и сияла ужасным маслянистым блеском. Он стал терять равновесие и в отчаянии замахал руками, но, кажется, сделал себе только хуже. Он падал. Его тянуло вниз, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и в последний момент, инстинктивно, желая удержаться, он вытянул руку. Следующее, что увидел ребенок, была его обнаженная, опускающаяся прямо в гущу черной блестящей массы рука, и при их соприкосновении он издал пронзительный, исполненный ужаса крик.
Снаружи, за домом, на залитой солнечным светом лужайке сына искала мать.
ГЕНЕЗИС И КАТАСТРОФА
- Ну вот, все нормально, - сказал доктор. Его голос звучал глухо. Казалось, что он говорит откуда-то издали. - Просто лежите и отдыхайте. У вас сын.
- Что?
- У вас замечательный сын. Вы понимаете? Замечательный сын. Слышите, как он плачет?
- Доктор, с ним все в порядке?
- Разумеется, все в порядке.
- Пожалуйста, покажите мне его.
- Сейчас увидите.
- Вы уверены, что все в порядке?
- Совершенно уверен.
- Он все еще плачет.
- Попробуйте расслабиться. Вам совершенно не о чем беспокоиться.
- Я хочу увидеть его. Пожалуйста, покажите.
- Дорогая, - сказал доктор, поглаживая ее руку, - у вас прекрасный, сильный, здоровый мальчик. Вы не верите тому, что я говорю?
- Что с ним делает эта женщина?
- Ребенка готовят, чтобы он понравился вам, - ответил доктор. - Мы его чуть-чуть обмоем и все. Вы должны дать нам минутку-другую.
- Поклянитесь, что с ним все в порядке.
- Клянусь. Ну а теперь лежите и отдыхайте. Закройте глаза. Ну же, закройте глаза. Вот так. Вот и отлично. Умница…
- Я все время молилась, чтобы он выжил, доктор.
- Конечно, он будет жить, не волнуйтесь.
- Остальные не выжили.
- Что?
- Никто из моих детей не выжил, доктор.
Стоя за кроватью, врач вглядывался в бледное, измученное лицо молодой женщины. Он никогда раньше не видел ее. Они с мужем появились в городе недавно. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь при родах, рассказала ему, что муж работал в местной таможне на границе и что эти двое появились совершенно неожиданно месяца три назад. Из вещей - только один сундук и чемодан. Муж - пьянчужка, рассказывала хозяйка, - высокомерный, властный, вечно задирающийся маленький пьянчужка, но молодая женщина казалась нежной и набожной. Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что семья провела в гостинице, хозяйка ни разу не видела улыбки на лице женщины. Ходил слух, что у пьянчужки это уже третья женитьба, что первая жена умерла, а вторая бросила его. Почему? Причина, говорили, была весьма необычной. Но это только слухи.
Доктор нагнулся и поправил одеяло на груди у роженицы.
- Вам не о чем беспокоиться, - ласково прошептал он. - Это совершенно нормальный ребенок.
- Это же мне говорили про всех остальных. Но я потеряла их, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла всех троих моих детей, так что не вините меня за излишнее беспокойство.
- Троих?
- Это мой четвертый… за четыре года.
Доктор неловко переминался с ноги на ногу.
- Вы не можете себе представить, что значит потерять их всех, всех троих, медленно, по очереди, одного за другим. Они сейчас у меня перед глазами. Я вижу лицо Густава так же ясно, как если бы он лежал здесь, в кровати, рядом со мной. Густав был восхитительным ребенком, доктор. Не он вечно болел. Это ужасно, когда дети постоянно болеют, а ты ничем не можешь помочь.
- Я знаю.
Женщина открыла глаза, посмотрела на врача и отвела взгляд.
- Мою маленькую дочку звали Ида. Она умерла накануне Рождества. Всего четыре месяца тому назад. Я хотела бы, чтобы вы видели Иду, доктор.
- У вас теперь новый ребенок.
- Но Ида была такой красавицей.
- Да, - сказал доктор. - Я знаю.
- Откуда вы знаете?! - вскрикнула она.
- Я уверен, что она была прекрасным ребенком. Но и этот не хуже. - Доктор отвернулся от кровати, прошелся по комнате и остановился у окна. Посмотрел на улицу. За дорогой он видел красные крыши домов и крупные капли, бьющиеся о черепицу. Дождливый, серый апрельский полдень.
- Иде было два года, доктор… и она была так красива, что я глаз не могла от нее оторвать с самого утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она опять лежала в своей кроватке. Я все время жила в священном ужасе, как бы чего не случилось с этим ребенком. Густав умер, мой маленький Отто тоже умер, и она была всем, что у меня осталось. Порой я просыпалась среди ночи, тихонько подходила к колыбели и прикладывала к дочке ухо, чтобы убедиться, что она дышит.
- Попробуйте расслабиться, - сказал доктор, вернувшись к ее постели, - пожалуйста, попробуйте расслабиться.
- Когда она умерла… Я снова была беременна, доктор, когда это случилось. Этому было уже целых четыре месяца, когда Ида умерла. "Я не хочу! - кричала я после похорон. - Я не хочу его! Я уже похоронила достаточно детей". А мой муж… он бродил среди гостей с большой кружкой пива… он сразу обернулся и сказал: "У меня новости для тебя, Клара, хорошие новости". Вы можете вообразить, доктор? Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он стоит с кружкой пива и говорит мне, что у него хорошие новости. "Сегодня меня направили в Брно, - сказал он, - так что можешь начинать собираться. Тебе надо сменить обстановку, Клара, и у тебя там будет новый доктор".
- Пожалуйста, не разговаривайте больше.
- Скажите, вы - тот новый доктор?
- Да.
- Я боюсь, доктор.
- Постарайтесь не волноваться.
- Каковы шансы теперь у этого, четвертого?
- Вы должны перестать думать об этом.
- Я не могу. Я уверена, что наследственность губит моих детей. Обязательно должно быть что-то такое.
- Чепуха, перестаньте!
- Доктор, знаете, что сказал мне муж после рождения Отто? Он вошел в комнату, заглянул в колыбель, где лежал Отто, и сказал: "Почему все мои дети должны быть такими маленькими и слабыми?"
- Я уверен, что он не говорил этого.
- Он смотрел в колыбель Отто, как будто разглядывая крошечное насекомое, и рассуждал: "Я говорю, почему бы им не быть крупнее. Вот и все". А через три дня после этого Отто умер. Мы поспешили окрестить его, и в тот же вечер он умер. А потом умер Густав. А потом Ида. Они все умерли, доктор, и сразу в доме стало пусто…
- Не думайте теперь об этом.
- А этот тоже очень маленький?
- Это нормальный ребенок.
- Но маленький?
- Ну, может быть, чуть-чуть маленький. Но эти малыши зачастую крепче тех, кто побольше. Только вообразите, фрау Гитлер, через год, в это же время он будет учиться ходить. Подумайте, как это прекрасно!
Она промолчала.
- А через два года он будет вовсю разговаривать и сводить вас с ума своей болтовней. Вы уже придумали ему имя?
- Имя?
- Ну да.
- Не знаю. Я не уверена. Кажется, муж говорил, что если будет мальчик, то мы назовем его Адольфус.
- То есть, его будут звать Адольф?
- Да. Мужу нравится имя Адольф, потому что оно сходно с Алоисом. Моего мужа зовут Алоисом.
- Превосходно.
- Нет, нет! - она вдруг села в кровати и зарыдала. - Этот же вопрос мне задали, когда родился Отто! Это значит, что и он умрет! Нужно немедленно окрестить его!
- Ну-ну, - проговорил доктор, нежно положив ладонь ей на плечо, - это все ерунда. Говорю вам: все это ерунда. Я просто интересуюсь, вот и все. Мне нравится говорить об именах. Я думаю, что Адольфус чрезвычайно хорошее имя. Одно из моих любимых. Ага, взгляните, вот и он!
Хозяйка гостиницы плавно прошествовала к кровати, бережно неся ребенка у своей огромной груди.
- Вот он, красавец-малыш, - воскликнула она, сияя. - Хотите подержать его, дорогая? Положить его с вами рядом?
- Его хорошо запеленали? - спросил врач. - Здесь очень холодно.
- Ну, разумеется, хорошо.
Ребенок был крепко-накрепко спеленут в большой шерстяной платок, торчала только крохотная головка. Хозяйка нежно положила его на кровать рядом с матерью.
- Ну вот, - сказала она, - теперь лежите и любуйтесь на него сколько душе угодно.
- Я думаю, он вам понравится, - улыбаясь, сказал доктор. - Прекрасное дитя.
- Какие у него красивые ручки, - воскликнула хозяйка. - Какие благородные пальчики!
Мать не двигалась. Она даже не повернула головы.
- Ну же! - воскликнула хозяйка, - он вас не укусит!
- Я боюсь смотреть. Я не смею верить, что у меня есть еще один ребенок и что он здоров.
- Ну не будьте же такой упрямой.
Мать медленно повернула голову и посмотрела на маленькое, удивительно спокойное личико, лежащее перед ней на подушке.
- Это мой ребенок?
- Естественно.
- Но… но он такой красивый…