Мюллер поморщился. Неожиданно он испытал такой страх, что весь задрожал. А если это правда? Если существует способ исцеления? Покинуть Лемнос? Что-то я расстроился. Парнишка прав: веду себя как студент-второкурсник, не иначе. Неужели я такой мизантроп? Нет. Это он меня вынудил. Спора ради. И теперь тешится своей победой. Но ведь лечение наверняка невозможно. Ловко парень смог преподать: вру, мол, хотя и сам не знаю зачем. Он хочет поймать меня в ловушку, заманить на их корабль. А если он не лжет? Почему бы мне и не вернуться на Землю? Мюллер с трудом дал себе на это ответ. Это страх сдерживает. Вновь увидеть эти миллиарды людей… Броситься в круговерть жизни… Девять лет я провел на необитаемом острове и теперь боюсь возвращения. Его охватило безмерное отчаяние, когда он отдал себе отчет в неприятных, но неоспоримых фактах. Человек, который возжелал стать богом, оказался жалким одиночкой, цепляющимся за свою самоизоляцию, сходящим с ума и презрительно отвергающим помощь. Это невесело, - подумал Мюллер. - Это весьма невесело.
- Я чувствую, - сказал Раулинс, - как запах твоих мыслей меняется.
- Чувствуешь?
- Ничего конкретного. Ты был такой самоуверенный, непоколебимый. А в эту минуту мне видится что-то вроде… тоски… что-то жалобное…
Мюллер изумился:
- Никто никогда не говорил мне, что способен различать значения излучения. Никто! Мне лишь говорили, что находиться в моем обществе невыносимо.
- Так от чего же ты так растрогался? Это я явственно ощутил. От мыслей о Земле?
- Возможно.
Мюллер снова замкнулся. Сжал зубы. Поднялся и неторопливо подошел к Раулинсу, наблюдая, как тот борется с собой, чтобы не показать тревоги. Затем сказал:
- Не пора ли тебе вернуться к своим археологическим занятиям, Нед? Твои коллеги будут вновь недовольны тобой.
- У меня есть еще немного времени.
- Уже нет. Иди.
3
Вопреки ясному приказу Чарльза Бордмана, Раулинс настоял, чтобы вернуться прямо в лагерь в зоне "F" под тем предлогом, что должен доставить новую бутылку напитка, которую он в конце концов все-таки смог выпросить у Мюллера. Бордман хотел выслать кого-нибудь за бутылкой, чтобы избавить его от риска не отдохнув преодолеть силки зоны "Р". Ему же, однако, нужен был непосредственный контакт. Он чувствовал себя безгранично потрясенным. И знал, что он во все большей и большей растерянности.
Бордмана он застал за обедом. Перед стариком помещалась плита из темного полированного дерева, инкрустированная деревом светлым. В прекрасных керамических сосудах помещались овощи в сахаре, зелень в коньячном соусе, мясные экстракты, пикантные приправы. Бутылка вина темнооливкового цвета возвышалась рядом с его мясистой рукой. Разные загадочные таблетки располагались в углублениях вытянутой пластины из черного стекла. Время от времени Бордман совал одну из них в рот. Достаточно долго он делал вид, что не видит гостя, стоящего у входа в эту часть палатки.
- Я тебе сказал, чтобы ты не приходил, Нед, - сказал он наконец.
- Это от Мюллера. - Раулинс поставил бутылку рядом с вином.
- Чтобы поговорить со мной, вовсе нет нужды приходить ко мне в гости.
- С меня довольно всех этих разговоров на расстоянии. Мне надо было с тобой увидеться. - Раулинс стоял, поскольку сесть ему не предложили, в явной растерянности от того, что Бордман даже не прервал обед. - Чарльз… я думаю, что я больше не смогу ему врать.
- Сегодня ты лицемерил первоклассно, - заметил Бордман, потягивая вино. - Весьма убедительно.
- Да, я учусь лгать. Но что из того? Ты же его слышал. Он испытывает отвращение к человечеству. Он в любом случае не захочет сотрудничать с нами, когда мы извлечем его из лабиринта.
- Он не искренен. Ты сам это заметил, Нед. Глупый щенячий цинизм. Этот человек любит людей. Именно потому он так себя и вел… поскольку он измеряет их этой своей любовью. Но она не переходит в ненависть. На самом деле - нет.
- Ты там не был, Чарльз. Ты с ним не говорил.
- Я наблюдал. Я присутствовал, вслушиваясь в него. Я ведь уже сорок лет знаю Дика.
- Только последние девять лет не в счет. Те, за которые он так переменился. - Раулинс согнулся чуть ли не пополам, чтобы смотреть в глаза сидящему Бордману. Бордман насадил засахаренную грушу на вилку, уравновесил ее и лениво поднес к губам. Он намеренно меня игнорирует, подумал Раулинс.
- Чарльз, - снова начал он, - будь же серьезен. Я хожу туда и рассказываю Мюллеру жуткую ложь. Я очаровываю его этим исцелением, а он мне все мои предложения швыряет назад в лицо.
- С оговоркой, что он не верит в такую возможность. Но он уже поверил, Нед. Он просто боится покинуть свое убежище.
- Я прошу тебя, Чарльз, послушай. Допустим, он поверил. Допустим, он выйдет из лабиринта и отдастся нам в руки. Что же дальше? Кто возьмет на себя труд разъяснить ему, что ни одним из способов излечить его невозможно, и что он был бессовестно обманут, и что мы хотим, чтобы он вновь был нашим послом среди чужих существ, в двадцать раз более странных и в пятьдесят раз более опасных, чем те, которые разбили ему жизнь? Я ему это говорить отказываюсь.
- Тебе и не придется, Нед. Я сам это сделаю!
- Но как он прореагирует? Ты надеешься, что он улыбнется, поклонится и еще похвалит: "Ах, как ты дьявольски пронырлив, Чарльз, опять ты своего добился!" И отправится, и будет во всем послушен? Нет! Наверняка нет. Может быть, тебе и удастся выманить его из лабиринта, но именно те методы, к которым ты прибегаешь, сделают так, что все это окажется ни к чему.
- Не исключено, что так и будет, - спокойно согласился Бордман.
- Так может ты посвятишь меня в свою тактику с того момента, когда ты сообщишь ему, что излечение - это ложь, а ты подготовил ему рискованное задание?
- Пока бы я предпочел об этом не говорить.
- Тогда я складываю свои полномочия, - заявил Раулинс.
4
Бордман ожидал чего-то в таком духе. Какого-нибудь благородного жеста: внезапного раскаяния, ударившей в голову порядочности. Отбрасывая свое деланное равнодушие, он внимательно поглядел на Раулинса. Да, в этом парнишке есть сила. Решительность. А вот ловкости нет. Пока еще нет.
Он негромко произнес:
- Ты хочешь сложить полномочия? Это после стольких уверений в заботе о благе человечества? Ты нам нужен, Нед. Необходим. Ты являешь собой нить. Ты являешь собой нить, связывающую нас с Мюллером.
- В мою сферу входит также и Дик Мюллер, - строптиво возразил Раулинс. - Дик Мюллер также является частью человечества вне зависимости от того, так ли он считает сам или нет. Я уже достаточно провинился перед ним. Если ты не скажешь мне, как ты намерен довести эту интригу до конца, пусть меня черти утащат, если я приму в этом хоть какое-то участие.
- Меня удивляет твое поведение.
- Я повторяю свой отказ.
- Я могу даже согласиться с твоей точкой зрения, - сказал Бордман. - Я нисколько не горжусь тем, что мы вынуждены здесь делать. Однако, я воспринимаю это как историческую необходимость. Время от времени приходится опускаться до обмана, если это делается исключительно ради пользы всех. Пойми, Нед, у меня тоже есть совесть. Ей, этой совести, уже пятьдесят лет, и она очень чуткая. Ведь совесть человеческая не подвержена атрофии с ходом времени. Мы просто учимся справляться с укорами совести, и ничего больше.
- И каким способом ты намерен принудить Мюллера к сотрудничеству? При помощи наркотиков? Пыток? Или же промыванием мозга?
- Ни одним из этих способов.
- Тогда каким же? Я серьезно спрашиваю, Чарльз. Моя роль во всей этой истории сейчас подойдет к концу, если я не буду знать, что мы собираемся делать дальше.
Бордман закашлялся, допил вино до конца, съел персик и быстро, одну за другой, проглотил таблетки. Он знал, что бунта Раулинса не избежать, и приготовился к нему. И все же ему было неприятно. Пришла пора идти на намеренный риск. Он сказал:
- Я вижу, что пришла пора покончить со всеми недомолвками, Нед, и потому скажу тебе, что ждет Дика Мюллера. Однако, я хочу, чтобы ты посмотрел на это с более широкой точки зрения. Не забывай, что маленькая игра, которую мы затеяли на этой планете, это не вопрос чьих-то моральных принципов. Хоть мы и стараемся избегать громких слов, я вынужден тебе напомнить, что ставка в ней - судьба всего человечества.
- Я слушаю, Чарльз.
- Вот и хорошо. Дик Мюллер должен отправиться к нашим внегалактическим знакомым и убедить их, что мы, люди, представляем собой вид разумных существ. Согласен? Он один сможет справиться с этим заданием, поскольку лишь он один проявляет уникальную в своем роде неспособность экранировать свои мысли.
- Верно.
- Нам нет нужды доказывать тем существам, что мы добрые, добропорядочные, или попросту милые. Достаточно, чтобы они поняли, что мы наделены сознанием и обладаем способностью думать. Что мы чувствуем, переживаем, что мы не бездушные, мудро сконструированные машины. Таким образом, неважно, что излучает Мюллер, важно лишь то, что он вообще излучает что-то.
- Я начинаю понимать.
- Когда он выйдет из лабиринта, я сообщу ему, какое задание его ожидает. Вне сомнения, он будет в ярости, что его обманули. Но, может быть, в нем перевесит чувство долга. Я надеюсь на это. Ты вот думаешь, что нет. Но это ни в коем случае не изменит ситуацию. Я не дам Мюллеру никакого выбора, пусть только он выберется из этой пещеры. Он будет доставлен куда следует и отправлен к тем чужим существам, чтобы наладить с ними контакт. Отправлен силой, как я знаю. Но иного решения тут нет.
- Значит, все дело не в его желании помочь нам, - отметил Раулинс. - Его попросту отправят туда. Как мешок.
- Как мыслящий мешок. В чем наши знакомые смогут убедиться.
- Я…
- Нед, Нед. Сейчас мне ничего не говори. Я вижу все твои мысли. Тебе неприятен весь этот разговор? Разумеется. Мне тоже все это омерзительно. А теперь иди и подумай над сказанным. Разбери ситуацию со всех точек зрения, а потом принимай решение. Если утром ты решишь покинуть нас, то дай мне знать, я уж как-нибудь попытаюсь обойтись без тебя… Но поклянись, что ты не станешь принимать поспешных решений. Это дело слишком большой ценности.
Какое-то время Раулинс был бледен, как полотно. Потом щеки его заполыхали. Он прикусил губу. Бордман добродушно улыбнулся. Сжав кулаки и прищурив глаза, Раулинс отвернулся и поспешно вышел.
Намеренный риск.
Глава одиннадцатая
1
Мюллер почти полюбил гидрян. Живее всего и с наибольшим удовольствием он вспоминал грациозность их движений. В самом деле, казалось, что они парят в воздухе. Причудливость их облика никогда особенно его не поражала. Он частенько повторял себе: если ты хочешь гротеска, то нет нужды искать его за пределами Земли. Жирафы, омары, актинии, каракатицы, верблюды. Поглядим объективно - вот верблюд. Разве он выглядит менее причудливо, чем гидрянин?
Он опустился на влажной унылой части Беты Гидры IV, несколько к северу от экватора, где на амебообразном континенте находилось несколько крупных квазигородов, занимающих площадь в несколько тысяч квадратных километров. Он был снабжен особой жизнеобеспечивающей системой, сконструированной специально для его миссии, в виде слоистого фильтра, облегающего его тело, как вторая кожа. Она поставляла ему свежий воздух через тысячи диалиховых чешуек. Двигаться в ней было легко, даже свободно.
Прежде чем он наткнулся на обитателей планеты, примерно с час длились его скитания по джунглям огромных, напоминающих грибы деревьев. Они достигали высоты в несколько сотен метров. Может быть небольшая сила притяжения, пять восьмых земной нормы, имела какое-нибудь значение, но в любом случае их изгибающиеся стволы не производили впечатление крепких. Он подозревал, что под корой, толщиной не больше, чем палец, кроется какая-то влажная и клейстероподобная масса. Кроны этих деревьев, а скорее шляпки, соединялись, образуя почти монолитный балдахин, так что свет лишь кое-где проникал до почвы. Слой облаков вокруг планеты пропускал только слабый перламутровый свет, а здесь его глушили деревья, так что в глубине леса царил каштановый полумрак.
Встретившись с первыми гидрянами, Мюллер был поражен тем, что рост их равнялся примерно трем метрам. С детских пор он не ощущал себя таким маленьким - он стоял среди этих чужих существ и вытягивался как только мог, стараясь заглянуть им в глаза.
Пришла пора, чтобы применить знания, полученные в области практической герменетики. Он спокойно произнес:
- Меня зовут Ричард Мюллер. Я прибыл с добрыми намерениями от людей земной зоны культуры.
Разумеется, гидряне не могли понять этого. Однако они стояли неподвижно, и выражения их лиц не свидетельствовали об иронии.
Он присел и на влажной мягкой глине начертил теорему Пифагора. Поднял глаза. Улыбнулся.
- Основная концепция геометрии. Универсальная система мышления. - Гидряне слегка наклонили головы. Ноздри, напоминающие вертикальные прорези, слегка задрожали. Он предположил, что они обмениваются какими-то соображениями. Располагая таким количеством глаз, размещенных со всех сторон, им даже не было необходимости оборачиваться друг к другу.
- А теперь, - продолжал Мюллер, - я покажу вам еще одно доказательство нашей близости.
Он начертил палочку. Чуть дальше нарисовал две палочки. Еще подальше три. Соединил их знаками.
I+II=III
- Верно? - спросил он. - Мы это называем сложением.
Соединенные суставами руки заколыхались. Двое гидрян столкнулись. Мюллер вспомнил, как гидряне едва только обнаружили исследовательский зонд, уничтожили его, даже не пытаясь разобраться в нем. Сейчас он был готов к такой же реакции. Но они только слушали. Великолепно. Он встал с колен и указал на то, что нарисовал.
- Ваша очередь, - сказал он.
Он говорил намеренно громко. Широко улыбался…
- Обратитесь ко мне на универсальном языке математики. Покажите мне, что вы поняли.
Ничего.
Он вновь указал на символы, а потом протянул открытую ладонь к ближайшему гидрянину.
Через какое-то время другой гидрянин, плавно передвигаясь, выступил вперед, поднял ногу и несколько раз качнул шарообразной ступней. Чертежи исчезли. Он разровнял почву.
- Хорошо, - сказал Мюллер. - А теперь ты что-нибудь нарисуй.
Однако гидрянин вернулся на свое место в окружившей Мюллера толпе.
- Превосходно. Существует еще один универсальный язык. Надеюсь, он не осквернит ваших ушей.
Мюллер извлек флейту и приложил ее к губам.
Играть через фильтрационную оболочку оказалось нелегко. Но он задержал дыхание и исполнил диатоническую гамму. Он во второй раз заиграл диатоническую гамму, но теперь в минорном ключе. Потом принялся играть гамму хроматическую. Ему показалось, что мелодии произвели на них какое-то впечатление. Это неплохо свидетельствует о вас, подумал он. В этом вы разбираетесь. И ему пришло в голову, что, быть может, полная гамма подойдет более под настроение этого облачного мира. Он заиграл ее и еще что-то из Дебюсси на закуску.
- Доходит это до вас? - спросил он.
Вроде бы они стали о чем-то совещаться.
Отошли от него.
Он двинулся за ними. Но не мог догнать, и они вскоре исчезли из его глаз в сумерках влажной чащи. Но он не расстроился и вскоре оказался там, где они собрались все вместе, словно ожидая его. Когда он приблизился, они снова отошли. И с такими перерывами они довели его до своего города.
Питался он искусственно. Химический анализ показал, что было бы, по меньшей мере, безрассудно даже попробовать то, что ели гидряне.
Он множество раз чертил "пифагоровы штаны". Выписывал арифметические действия. Играл Шуберта и Баха. Рисовал равносторонние треугольники. Погружался в стереометрию. Пел. Говорил гидрянам не только по-английски, но и по-французски, по-китайски, чтобы продемонстрировать им, сколь разнородны языки людей. Предлагал схематические изображения атома. И все же после шести месяцев пребывания среди них он знал о работе их сознания не больше, чем через час после посадки.
Они молча терпели его присутствие. Между собой они переговаривались, в основном, быстрыми жестами, прикосновением рук, подрагиванием ноздрей. Какой-то свой языку них явно был, но это был причудливый, полный посапывания шум, в котором он не сумел различить не только слов, но хотя бы слабых упорядоченных звуков. Разумеется, все, что он слышал, он записывал.
Пока, в конце концов, наверное, утомленные этим визитером из иного мира, они не взялись за него.
Он спал.
Только значительно позже он понял, что они сделали с ним, пока он был погружен в сон.
2
Ему было восемнадцать лет и он, обнаженный, лежал под яркими звездами в небе Калифорнии. Ему казалось, что он может дотянуться до звезд, может сорвать их с неба.
Быть богом! Овладеть Вселенной!
Он повернулся к ней, смуглый и прохладный, слегка напряженный. Накрыл ладонями ее груди, потом провел рукой по гладкому животу. Она слегка задрожала.
- Дик, - сказала она. - Ох…
Быть богом, думал он. Он быстро поцеловал ее, а потом надолго, прижался к ее губам.
- Подожди, - попросила она. - Я еще не готова.
Он ждал. Помог подготовиться ей или же это показалось ему, что помог, но скоро ее дыхание сделалось прерывистым. Она снова пробормотала его имя. Сколько звездных систем способен посетить человек за свою не слишком долгую жизнь? Если вокруг каждой звезды вращается в среднем двенадцать планет, и если во всей Галактике сто миллионов звезд… Бедра ее разошлись. Он закрыл глаза. Под коленями и локтями он ощутил бархатистые иголки старых сосен.
Она не была его первой девушкой, но первой, которая шла в счет. Когда мозг его вспарывали молнии, он туманно осознал ее реакцию, робкую, сперва приглушенную и вдруг взрывную. Напряжение этой страсти поразило его, но только на мгновение. Он позволил ей поглотить себя.
Он долго лежал рядом с ней. Показывал на звезды и говорил, как они называются, причем перепутал по крайней мере половину названий. Она, однако, этого не знала. Он доверил ей свои мечты. А потом они снова любили друг друга и было еще лучше.
Он надеялся, что к полуночи пойдет дождь, и они смогут потанцевать под его струями, но небо осталось безоблачным. И потому они всего лишь сходили поплавать. Они выскочили из воды, дрожа от холода и хохоча. Когда он отвозил ее домой, она запила свою противозачаточную пилюлю ликером шартрез. Он сказал ей, что любит ее.
Они обменивались поздравительными открытками на Рождество Христово еще много лет.