- Хорошо, - сказал он, горько усмехнувшись, - но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы придумаем, как выжить. Бессоюзные горазды на выдумки. Им приходится. Может быть, мы найдем какое-нибудь временное жилье в Раме, а потом двинемся вслед за тобой в Парриш. Если ты, конечно, не возражаешь против того, чтобы странствовать с уродами и неверными Воздухоплавательницами.
Я пожал плечами:
- Посмотрим, когда придет время.
- А раньше тебе приходилось бывать в компании Мутантов?
- Нечасто. И недолго.
- Я польщен. - Он забарабанил пальцами по парапету. - Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть с тобой рядом.
- Почему?
- Я хочу увидеть твое лицо в тот день, когда машины скажут тебе, что Вторжение началось.
Плечи мои опустились.
- Тогда тебе придется долго ждать.
- А разве ты не веришь, что Вторжение состоится?
- Когда-нибудь, но не скоро.
Гормон усмехнулся.
- Ты не прав. Они уже почти здесь.
- Не смеши меня.
- В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру? Это известно уже тысячу лет: Иная раса захочет получить Землю, и получит ее по условиям договора, и в один прекрасный день явится, чтобы взять ее. Все это было известно еще в конце Второго Цикла.
- Я знаю это, но я не Летописец. - Потом я повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, я никогда не произнесу вслух. - Я слушаю звезды и провожу свои Наблюдения уже в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Произнеси свое имя тысячу раз, и оно превратится в пустой звук. Я Наблюдал, и Наблюдал хорошо, но в ночные часы я иногда думал, что Наблюдаю впустую, что зря растрачиваю свою жизнь. В Наблюдении есть свое удовольствие, но, вероятно, нет смысла.
Он схватил меня за руку.
- Твое признание так же неожиданно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель! Вторжение близко!
- Откуда ты можешь знать это?
- Бессоюзные тоже кое-что могут.
Разговор этот задел меня за живое. Я спросил:
- Ты, наверное, иногда сходишь с ума оттого, что ты бессоюзный?
- С этим можно смириться, да и потом отсутствие статуса компенсируется некоторыми свободами. Я, например, могу свободно разговаривать, с кем захочу.
- Я заметил это.
- Я иду, куда хочу. У меня всегда есть пища и кров, хотя пища может быть гнилой, а кров - убогим. Женщины тянутся ко мне вопреки всем запретам. Благодаря этому, вероятно, я не страдаю комплексом неполноценности.
- И ты никогда не хотел подняться на ступеньку выше?
- Никогда.
- Будь ты Летописцем, ты был бы счастливее.
- Я и сейчас счастлив. Я получаю все удовольствия Летописца, но у меня нет его обязанностей.
- До чего же ты самодоволен, - не выдержал я. - Это ж надо, говорить о преимуществах бессоюзности!
- Как же еще можно выдержать волю Провидения? - Он взглянул на дворец. - Смиренные - побеждают. Власть предержащие - проигрывают. Выслушай мое пророчество, Наблюдатель: этот похотливый Принц еще до прихода лета узнает о жизни кое-что, ему неизвестное. Я выдавлю ему глаза за то, что он увел Эвлуэлу!
- Громкие слова! В тебе клокочет жажда мести!
- Воспринимай это как пророчество.
- Но ведь тебе даже близко к нему не подойти, - сказал я. И раздосадованный тем, что принимаю все эти глупости всерьез, я добавил: - А почему ты, собственно, во всем винишь его? Он поступает так, как поступают все Принцы. Почему ты не обвиняешь девушку за то, что она пошла к нему? Она могла бы отказаться.
- И лишиться крыльев. Или умереть. Нет, у нее не было выбора. Но я сделаю это! - и он с неожиданной яростью ткнул в воображаемые глаза раздвинутыми большим и указательным пальцами. - Подожди, - произнес он, - вот увидишь!
Во дворе появились трое Хрономантов. Они разложили приборы своего союза и зажгли тонкие свечи, чтобы по ним определить, каким может быть завтрашний день. Тошнотворный запах ударил мне в ноздри, и у меня пропала всякая охота разговаривать с Измененным.
- Становится поздно, - сказал я. - Мне нужно отдохнуть. Скоро мне проводить Наблюдение.
- Смотри в оба, - сказал мне Гормон.
5
Ночью у себя в комнате я провел четвертое и последнее Наблюдение за этот день и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его. Это были какие-то смутные чувства, смесь каких-то звуковых и световых ощущений и еще ощущение того, что я находился в контакте с какой-то огромной массой. Обеспокоенный, я прирос к своим приборам намного дольше обычного, но к концу Наблюдения понял ненамного больше, чем вначале.
А потом я подумал о своих обязанностях.
Наблюдателей с детства учат объявлять тревогу без промедления; если только Наблюдатель решит, что мир в опасности, он должен бить тревогу. Должен ли я сейчас известить Защитников? Четырежды за мою жизнь объявлялась Тревога, и каждый раз она была ошибочной, и каждый из Наблюдателей, повинный в ложной тревоге, был обречен на вызывающую содрогание потерю статуса. У одного вынули мозг и поместили его в хранилище памяти; другой от стыда стал ньютером; третий разбил свои приборы и отправился к бессоюзным; четвертый же, тщетно желая продолжать Наблюдение, постоянно подвергался издевательствам со стороны своих же товарищей. Я не вижу ничего добродетельного в том, чтобы подвергать презрительным насмешкам того, кто поторопился, ибо для Наблюдателя лучше поднять ложную тревогу, чем промолчать. Но таковы обычаи нашего союза, и я вынужден подчиняться им.
Я обдумал положение дел и решил, что не стоит зря сотрясать воздух. Я подумал, что Гормон в этот вечер дал мне много пищи для размышлений. Может быть, это просто была реакция на его разговоры о скором Вторжении. Я не мог заставить себя действовать. Я решил не осложнять свое положение, объявляя поспешную тревогу. Я не очень-то доверяю своим эмоциям.
И я не объявил её.
Взмокший, растерянный, с мятущимся сердцем, я закрыл свою тележку, проглотил таблетку снотворного и погрузился в сон.
Я проснулся на рассвете и бросился к окну, ожидая увидеть на улицах захватчиков. Но все было тихо. Над двором нависла сероватая зимняя дымка, и сонные слуги отдавали распоряжения лениво двигающимся ньютерам. Первое Наблюдение далось мне с трудом, но, к моему облегчению, странность ночи не повторилась. Правда, я помнил о том, что ночью моя чувствительность выше, чем сразу после сна.
Я поел и вышел во двор. Гормон и Эвлуэла были уже там. Она выглядела усталой и подавленной, истощенная ночью, проведенной с Принцем Рама, но я промолчал. Гормон, прислонившийся с пренебрежительным видом к стене, усеянной круглыми ракушками, спросил меня:
- Ну, как твое Наблюдение?
- Ничего.
- Что ты собираешься делать?
- Поброжу по Раму. Вы со мной?
- Конечно, - ответил он. Эвлуэла едва кивнула, и мы, словно туристы, отправились осматривать величественный Рам.
Получилось так, что Гормон стал нашим гидом в этих нагромождениях прошлого Рама и тем самым опроверг свои заверения, что никогда не бывал здесь раньше. Так же, как и любой Летописец, он описывал все, что мы видели, бредя по вьющимся лентой улицам. Перед нашими глазами представали разбросанные уровни всех тысячелетий истории Рама. Мы видели купола энергетических станций Второго Цикла; Колизей, где в неимоверно далекие времена со зверями состязались люди, сами напоминавшие зверей. И среди развалин этого вместилища ужасов Гормон рассказывал нам о дикости тех невероятно далеких времен. Огромные толпы, рассказывал он, приходили посмотреть на это зрелище. Люди выходили на арену обнаженными и безоружными бросались в схватку со зверями, которых называли львами. Это были гигантские волосатые кошки с огромными головами. И когда лев уже бился в агонии, победитель поворачивался к Принцу Рама и просил помиловать его за то преступление, которое он совершил и которое бросило его на арену. Если он дрался хорошо, Принц делал особый жест рукой, и этого человека освобождали. Гормон показал нам этот жест; он поднял вверх большой палец и несколько раз указал им на правое плечо. Но если человек трусил или лев вел себя как достойный соперник, даже получив смертельную рану, Принц делал другой жест, и этого человека отдавали на растерзание другому зверю. И Гормон показал нам и этот жест: из сжатого кулака он высунул средний палец и резко поднял кулак вверх.
- А как обо всем этом узнали? - спросила Эвлуэла, но Гормон притворился, что не услышал ее.
Мы увидели вереницу ядерных пилонов, построенных в начале Третьего Цикла, чтобы выкачивать энергию земного ядра; они все еще функционировали, но уже были покрыты ржавчиной. Мы увидели разбитые остатки синоптической машины Второго Цикла, - могучую колонну, раз в двадцать выше человеческого роста. Мы увидели холм, буквально покрытый белокаменными развалинами Рама Первого Цикла, похожими на узоры инея на стекле. Войдя во внутреннюю часть города, мы прошли мимо ограждений защитных сооружений, готовых в любой момент обрушить на врага всю мощь Провидения. Мы видели рынок, на котором гости со звезд торговались с крестьянами, покупая у них реликвии античных времен. Гормон моментально смешался с этой толпой и купил несколько вещей. Мы зашли в мясную лавку, где прибывшие издалека могли купить что угодно от квази-жизни до искусственного льда. Мы пообедали в маленьком ресторанчике на берегу Тивера, где без всяких церемоний обслуживали и бессоюзных. По настоянию Гормона мы заказали пышную мягкую тестообразную массу и запили ее фруктовым желтым вином.
Потом мы прошли через крытую галерею, где в многочисленных закутках Торговцы предлагали товары со звезд, дорогие безделушки из Африкии и аляповатые изделия здешних Производителей. Выйдя из галереи с другой стороны, мы попали на площадь, в центре которой красовался фонтан в виде корабля, а за ним виднелись потрескавшиеся и обитые временем ступени, ведущие к пустырю, покрытому щебнем и сорной травой. Гормон подозвал нас кивком головы, мы быстро прошли это унылое место и вышли к роскошному дворцу, который, похоже, был построен в начале Второго, а то и в Первом Цикле, и будто навис над поросшим зеленью холмом.
- Говорят, это центр планеты, - воскликнул Гормон. - В Иорсалеме тоже можно найти такое место. Они считают, что центр планеты там. Но это место отмечено на карте.
- Как же это у мира может быть один центр, - спросила Эвлуэла. - Ведь он круглый.
Гормон рассмеялся. Мы вошли внутрь. Там в холодной темноте высился огромный глобус из драгоценных камней, освещенный изнутри ярким светом.
- Вот ваша планета, - произнес Гормон и сделал величественный жест.
- О! - выдохнула Эвлуэла. - Да здесь все, все есть!
Глобус был воплощением подлинного мастерства. На нем были обозначены все контуры и возвышенности, моря казались глубокими бассейнами, пустыни были настолько реальны, что вы начинали испытывать неутолимую жажду, а в ярко освещенных городах бурлила жизнь. Я разглядывал континенты: Эйропу, Африкию, Айзу, Стралию. Я видел просторы Земного Океана. Я пересек золотистую цепь Земного Моста, который я прошел недавно пешком с таким трудом. Эвлуэла бросилась к глобусу и стала показывать Рам, Эгапт, Иорсалем, Парриш. Она дотронулась до высоких гор к северу от Хинды и тихо сказала:
- Вот здесь я родилась, здесь, где лежат льды, где горы касаются лун. Вот здесь находятся владения Воздухоплавателей. - Она провела пальцем на Запад к Фарсу и дальше, к страшной Арбанской пустыне и дальше до Эгапта. - Вот куда я полетела. Ночью, когда я простилась с детством. Мы все должны летать, и я полетела сюда. Сотни раз я думала, что умру. Здесь, здесь в этой пустыне… песок в горле… песок сечет крылья… Меня швырнуло на землю, проходили дни, а я лежала обнаженная на горячем песке. Потом меня заметил какой-то Воздухоплаватель, он спустился, пожалел меня и поднял наверх и, когда я была высоко, силы вернулись ко мне, и мы полетели к Эгапту. А он умер над морем. Жизнь покинула его, хотя он был молодым и сильным, и он упал в море, и я полетела вниз, следом, чтобы быть вместе с ним, а вода в море была горячей даже ночью. Меня качали волны и пришло утро, и я увидела живые камни, которые, подобно деревьям, росли в воде, и разноцветных рыб. Они подплыли к нему и стали кусать его покачивающееся на воде тело с распростертыми крыльями, и я оставила его, я толкнула его вниз, чтобы он нашел там покой, а сама поднялась и полетела в Эгапт, одинокая и напуганная, и там я встретила тебя, Наблюдатель. - Она застенчиво мне улыбнулась. - Покажи нам место, где ты был молодым, Наблюдатель.
С трудом, будто у меня вдруг окостенели суставы, я подошел к глобусу с другой стороны. Эвлуэла встала рядом, а Гормон остался стоять позади, как будто ему это было ни капельки не интересно. Я показал на разбросанные островки, поднимающиеся двумя длинными лентами из Земного Океана - остатки Исчезнувших Континентов.
- Здесь, - сказал я, показывая на мой родной Остров на западе. - Здесь я родился.
- Так далеко! - воскликнула Эвлуэла.
- И так давно, - заметил я. - В середине Второго Цикла, так мне иногда кажется.
- Нет! Этого не может быть!
Но взглянула она на меня так, будто и вправду мне было несколько тысяч лет.
Я улыбнулся и коснулся ее бархатной щеки.
- Это мне только так кажется, - сказал я.
- А когда ты ушел из дома?
- Когда я был вдвое старше тебя, - ответил я. - Сначала я пришел сюда, - и я показал на группу островов на востоке. - Десятки лет я был Наблюдателем в Палеше. Затем Провидение повелело мне пересечь Земной Океан и отправиться в Африкию. Я отправился. Какое-то время я жил в жарких странах. Потом отправился дальше, в Эгапт. Там я встретил одну маленькую Воздухоплавательницу.
Наступило молчание. Я долго смотрел на острова, которые когда-то были моим домом, и в моем воображении исчез неуклюжий, потрепанный жизнью старик, которым я стал, я увидел себя молодым и сильным юношей, который взбирается на зеленые горы и плывет в студеном море, и проводит Наблюдение у кромки воды на белом берегу, о который неустанно бьет прибой.
Пока я вспоминал, Эвлуэла подошла к Гормону и попросила:
- А теперь ты. Покажи нам, откуда ты, Мутант.
Гормон пожал плечами.
- На этом глобусе нет этого места.
- Но это невозможно!
- Разве? - спросил он.
Она прижалась к нему, но он отстранил ее, и, пройдя через боковой выход, мы оказались на улицах Рама.
Я начал уставать, но Эвлуэла просто жаждала увидеть этот город, она хотела все увидеть днем, и мы брели по сплетению улиц, мимо сверкающих особняков Магистров и Торговцев, мимо грязных лачуг Слуг и Продавцов, которые переходили в подземные катакомбы, мимо прибежищ Клоунов и дальше, туда, где союз Сомнамбул предлагал свой сомнительный товар. Какая-то опухшая Сомнамбула умоляла нас войти и купить правду, являющуюся ей, когда она была в трансе, и Эвлуэла наставала, чтобы мы вошли, но Гормон отрицательно покачал головой, а я только улыбнулся, и мы прошли мимо. Теперь мы подошли к парку совсем рядом с центром города. Здесь прогуливались жители Рама, двигаясь с такой энергией, которую редко заметишь в жарком Эгапте. Мы присоединились к этой марширующей толпе.
- Посмотрите, - воскликнула Эвлуэла. - Какая яркая!
Она показала на сияющую арку громадной полусферы, под которой покоилась какая-то реликвия древнего города. Прикрыв глаза ладонью, я увидел внутри обветшалую от времени и погоды стену и горстку людей. Гормон сказал:
- Это Уста Правды.
- Что это? - переспросила Эвлуэла.
- Идем. Увидишь.
Под полусферу тянулась очередь. Мы встали в нее и вскоре были уже у входа, стараясь разглядеть бесконечное, не подчиняющееся времени пространство. Я не знал, почему эта реликвия в числе нескольких других была снабжена специальной защитой, и спросил об этом Гормона, чьи познания были столь же невероятно глубокими, как познания любого Летописца. Он ответил:
- Потому, что это царство определенности, где то, что кто-то говорит, соотносится с тем, что есть на самом деле.
- Я не понимаю, - сказала Эвлуэла.
- В этом месте невозможно лгать, - сказал ей Гормон. - Можно ли представить себе памятник старины, который бы стоило больше оберегать, чем этот?
Он вступил в узкий проход, фигура его стала размытой, и я поспешил за ним. Эвлуэла колебалась. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем она решилась войти. Она помедлила, уже стоя на пороге, словно ее сносило ветром, который дул вдоль невидимой границы, разделяющей внешний мир и этот закоулок вселенной, где мы стояли.
Уста Правды находились во внутреннем отсеке. Очередь тянулась именно туда, и Указатель с важным видом контролировал поток входящих в святилище. Прошло некоторое время, прежде чем нам было разрешено войти. Мы оказались перед барельефом, изображающим голову свирепого чудовища: барельеф был прикреплен к стене, изъеденной временем. Ужасные челюсти широко открыты; разверстый рот - темная и зловещая дыра. Гормон кивнул, окинув эту голову взглядом, словно удовлетворенный тем, что все оказалось точно таким, как он себе представлял.
- И что теперь надо делать? - спросила Эвлуэла.
Гормон сказал:
- Наблюдатель, положи свою правую руку в Уста Правды.
Я нахмурился, но подчинился.
- Теперь, - сказал Гормон, - один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить на него. Если ты солжешь, челюсти сомкнутся и отсекут твою руку.
- Нет! - воскликнула Эвлуэла.
Я обеспокоенно взглянул на челюсти, касающиеся моего запястья. Наблюдатель без рук - человек без дела. Во времена Второго Цикла можно было заказать протез получше собственной руки, но Второй Цикл давно закончился, и подобную роскошь теперь уже не найти.
- Как такое возможно? - спросил я.
- Воля Провидения необычайно сильна в пределах этого помещения, - ответил Гормон. - Она неумолимо отделяет правду от лжи. За этой стеной спят три Сомнамбулы, через которых и говорит Провидение, и они управляют Устами. Ты боишься Провидения, Наблюдатель?
- Я боюсь своего собственного языка.
- Смелее. Еще никогда перед этой стеной не произносилась ложь. И никто еще не потерял здесь руки!
- Тогда вперед, - сказал я. - Кто задаст мне вопрос?
- Я, - сказал Гормон. - Ответь мне, Наблюдатель, ответь честно, можно ли сказать, что жизнь, посвященная Наблюдению, это жизнь, проведенная с пользой?
Несколько долгих мгновений я молчал, собираясь с мыслями и глядя на челюсти.
Наконец, я сказал:
- Быть на страже во имя человека - это, наверное, самое благородное дело, которому себя можно посвятить.
- Осторожно! - закричал встревоженный Гормон.
- Я еще не закончил, - сказал я.
- Тогда продолжай.
- Но посвящать свою жизнь поиску мнимого врага - бесполезное занятие. Превозносить того, кто долго и добросовестно ищет врага, который никогда не придет, - глупо и грешно. Моя жизнь прошла впустую.
Челюсти Уст Правды не дрогнули.
Я вынул руку. Я смотрел на нее так, будто она снова выросла из запястья. Я вдруг почувствовал, что постарел на несколько циклов. Эвлуэла стояла с широко распахнутыми глазами и, прижав руки к губам, казалось, была потрясена тем, что я сказал. Мои слова словно повисли в воздухе перед лицом этого страшного идола.