И каждый день хоть что-то напоминало нам о том, что Принц Рама уже не был властелином в своих владениях.
Над головой пролетали Завоеватели - иногда в воздушных кораблях, напоминающих колесницы, иногда вообще без них, за счет собственной энергии. Их было много в небе. Они будто проводили инвентаризацию теперь уже своих собственных владений. Их тени мелькали над нами, как мгновенные затмения. Я смотрел в небо, чтобы разглядеть новых хозяев и, как ни странно, я чувствовал не гнев, а только облегчение, что такое долгое бдение на Страже Земли закончилось. У Принца были совсем другие ощущения. Он, казалось, видел, когда над нами пролетали Завоеватели и сжимал кулаки, и хмурился, и шептал проклятия. Может быть, у него есть оптические нервы, которые фиксируют движение теней? Или, может быть, другие его чувства настолько обострены теперь, что он может слушать почти бесшумное жужжание воздушного флота и ощущать запах кожи парящих в небе Завоевателей? Я не спрашивал. Я старался почти ничего не спрашивать.
Иногда по ночам, когда он думал, что я сплю, я слышал его рыдания. Мне было очень жаль его в эти минуты. Ведь он слишком рано потерял все, что имел. В эти минуты, когда над миром царила тьма, я понял, что он и рыдает-то не как обычный человек, а как-то с вызовом, сердито подвывая. Но все же он рыдал.
Временами мне казалось, что он принял свои потери, как неизбежность, и просто стоически переносит это. С отрешенным видом он делал быстрые короткие шажки, и каждый такой шаг уводил его все дальше от великого города Рама и приближал к Парришу. Иногда же мне казалось, что за бронзовой решеткой маски скрывалась раненая душа. А бывало, что его сдерживаемая ярость впивалась в меня жалящими змеиными укусами. Он издевался над тем, что я стар, что у меня невысокий ранг, что жизнь моя теперь бесцельна, теперь, когда произошло Вторжение, в ожидании которого я вел свои долгие Наблюдения. А то он начинал играть со мной, как кошка с мышкой.
- Скажи мне твое имя, Наблюдатель.
- Но это запрещено, Ваше Высочество.
- Старые законы уже не действуют. Ну же, нам еще долгие месяцы странствовать вместе, ну что, мне тебя так и называть все время - Наблюдатель?
- Но это обычай моего союза.
- А мой обычай, - сказал он, - отдавать приказания, которым подчиняются. Твое имя!
- Даже союзу Правителей не пристало требовать имя Наблюдателя без веских оснований и письменного разрешения главы союза!
Он сплюнул.
- Шакал, ты бросаешь мне вызов, когда я в таком положении! Если бы мы сейчас были в моем дворце, ты бы не осмелился ослушаться!
- В Вашем дворце, Ваше Высочество, вы бы не предъявили мне такого несправедливого требования перед лицом двора. У Правителей тоже есть обязательства, и одно из них - уважать законы других союзов.
- Он мне еще читает мораль, - сказал Принц. В раздражении он опустился на обочину. Потом лег на спину и растянулся на склоне, покрытом густой травой, дотянулся рукой до звездного дерева и оборвал листья с одной из веток, сжал их в руке так, что они, должно быть, впились ему в ладонь. Я стоял возле него. Мимо прогрохотала машина, первая, которую мы встретили в это утро на пустынной дороге. В ней сидели Завоеватели. Кто-то из них помахал нам. Через некоторое время Принц произнес как бы извиняющимся, почти подобострастным голосом:
- Меня зовут Энрик. А теперь назови свое имя.
- Прошу простить меня, Ваше Высочество, но…
- Но теперь ты знаешь мое имя! А ведь мне, так же как и тебе, запрещено его называть!
- Но я у вас его не спрашивал, - сказал я твердо.
Я так и не назвал своего имени. Конечно, это была небольшая победа - не назвать свое имя Принцу, который был лишен власти. Но он заставил меня платить за это непослушание, отыскивая самые мелочные поводы для мести. Он придирался ко мне, досаждал мне, дразнил, проклинал и поносил меня. Он с презрением говорил о моем союзе. Он требовал от меня лакейских услуг. Я смазывал его металлическую маску, я закладывал мазь в его глазницы; я делал многое другое, о чем унизительно даже, вспоминать. Так мы и брели по дороге в Парриш, пустой старик и опустошенный юноша, ненавидя друг друга; два странника, связанные необходимостью и долгом.
Это было трудное время. Мне приходилось терпеть его постоянно меняющееся настроение: то он строил радужные, но несбыточные планы о том, как освободить Землю, то снова проваливался в пропасть отчаяния, сознавая, что Завоевание уже свершилось. Мне приходилось защищать его, когда он опрометчиво вел себя в селениях. Забывая, что он уже не Принц Рама, он отдавал жителям приказы, а иногда даже позволял себе кого-то ударить. А ведь это было совершенно недопустимо для святого человека, каким бы должен быть Пилигрим. Но самое ужасное другое - я вынужден был заботиться о том, чтобы он удовлетворял свою похоть, и покупал для него женщин, которые приходили к нему под покровом ночи, не имея понятия, что отдавали себя тому, кто называл себя Пилигримом. А он был обманщиком, потому что у него не было даже звездного камня, с помощью которого Пилигримы общаются с Провидением. Мне чудом удалось уберечь его от казалось бы неминуемого разоблачения, когда однажды в пути мы повстречали еще одного Пилигрима, теперь уже настоящего. Это был очень непростой старик, умеющий и готовый спорить, буквально напичканный теологическими софизмами.
- Подойди и давай поговорим об имманентности Провидения, - сказал он Принцу, а Принц, нервы которого в этот день были натянуты до предела, ответил ему какой-то грубостью.
Я украдкой пнул его в царскую голень, а потрясенному Пилигриму сказал:
- Наш друг неважно себя сегодня чувствует. Вчера вечером он общался с Провидением и услышал откровение, из-за которого его рассудок немного помутился. Молю тебя, позволь нам продолжить путь и не говори с ним о святости, пока он не придет в себя.
Благодаря этой моей импровизации, мы могли продолжить путь.
С наступлением тепла Принц немного оттаял. Может быть, он примирился со своей катастрофой, а возможно где-то в закоулках своей легкомысленной головы он осваивал тактику приспособления к своему новому положению. Он даже как-то беззаботно говорил о себе, о своем падении и об унижении, которое он испытал. Он так говорил о власти, которая у него когда-то была, что было ясно - он и не помышлял о том, чтобы ее вернуть. Он рассказывал о своем богатстве, о своих женщинах, о драгоценностях, которые ему когда-то принадлежали, и о странных машинах, о своих Измененных, Музыкантах, Слугах и Магистрах, и даже друзьях Правителях, которые преклоняли перед ним колени. Не могу сказать, что в такие минуты он вызывал у меня чувство симпатии, но, по крайней мере, я видел, что за холодной маской - страдающий человек.
Он даже и во мне увидел, наконец, человека. А это было для него нелегко.
Он говорил:
- Ты знаешь, Наблюдатель, когда обладаешь властью, то вся беда в том, что ты отрезан от людей. Люди становятся для тебя чем-то неодушевленным. Ну вот ты, например, был для меня просто машиной, которая где-то рядом проводит Наблюдения, чтобы обнаружить Завоевателей. А ведь у тебя были мечты, надежды, огорчения и все остальное, но я-то воспринимал тебя, как старика, который существует только ради того, чтобы выполнять в союзе свои функции. Теперь я понял гораздо больше.
- Что же?
- Что ты был когда-то молод, Наблюдатель. У тебя был родной город, который ты любил. Семья. Наверное, даже девушка. Ты выбрал союз, выбрал дело и научился ему, ты боролся, у тебя болела голова и подводило живот, и вообще было очень много трудных минут в твоей жизни, когда ты пытался разобраться, что к чему в этом твоем деле, для чего оно. И ты видел, как проезжали мы, Магистры, Правители, пролетали мимо, как кометы. И вот судьба свела нас на этой дороге в Парриш. И кто же из нас больше счастлив сейчас?
- Я ощущаю себя вне счастья или печали, - ответил я.
- Это правда? Это правда? Или это просто маска, за которой ты прячешь истинные чувства? Признайся, Наблюдатель, ведь по законам твоего союза ты не имеешь права жениться. Но ты хоть когда-нибудь любил?
- Случалось.
- А сейчас?
- Я уже стар, - ответил я уклончиво.
- Но ведь теперь ты можешь любить, правда? Ты теперь свободен от клятвы своего союза. У тебя может быть невеста.
Я рассмеялся:
- Кому я нужен?
- Не говори так. Ты совсем не стар. Ты полон сил. Ты повидал мир и понимаешь его. А что, в Паррише ты бы мог найти себе какую-нибудь молодую женщину, которая… - Он вдруг замолчал, а потом спросил: - А ты когда-нибудь испытывал искушение, когда ты еще должен был соблюдать клятву?
Как раз в этот момент над нами пролетела Воздухоплавательница. Это была женщина средних лет, и ей трудно было лететь, потому что умирающий дневной свет давил на ее крылья. Меня пронзила острая боль. И мне хотелось сказать Принцу: да, да, было такое искушение. Совсем недавно ворвалась в мою жизнь маленькая Воздухоплавательница, девушка, совсем еще ребенок, Эвлуэла. И по-своему я любил ее, хотя даже ни разу не коснулся, и я до сих пор люблю.
Но я ничего не сказал Принцу Энрику.
Я все смотрел на эту Воздухоплавательницу, которая была свободней меня, потому что у нее были крылья и, окутанный теплом этого весеннего вечера, я почувствовал, как меня пронизывает холод одиночества.
- Еще далеко до Парриша? - спросил Принц.
- Мы будем идти и идти и когда-нибудь придем туда.
- А потом?
- Я буду учиться в союзе Летописцев, для меня Парриш - начало новой жизни. А для вас?
- Я надеюсь отыскать там друзей.
И мы шли вперед долгие часы каждый день. Некоторые из тех, кто проезжал мимо, предлагали подвезти нас, но мы отказывались, потому что на проверочных постах Завоеватели наверняка будут искать таких, как Принц. Мы прошли десятки миль по туннелям, прорытым под горами, ледяные вершины которых вздымались в заоблачную высь. Потом мы пересекали равнины, на которых раскинулись крестьянские угодья. И мы останавливались у пробуждающихся после зимы рек, чтобы охладить горящие ступни ног. Нас нещадно палило золотое солнце. Мы шли через этот мир, но были вне его. Мы не слушали новостей Завоевания, хотя было очевидно, что победа Завоевателей была полной и окончательной. Они сновали повсюду в своих маленьких машинах и рассматривали наш мир, который теперь принадлежал им.
Я подчинялся всем приказам Принца, включая и те, которые были для меня неприятны. Я пытался сделать его жизнь более сносной. Поэтому я давал ему возможность все еще чувствовать себя правителем - правителем хотя бы одного никудышнего старого Наблюдателя. Я учил его, как нужно себя вести и что нужно делать, чтобы люди верили, что он Пилигрим. Конечно, я знал немного, но я рассказал ему, как нужно держаться, какие фразы произносить, какие молитвы читать. Было ясно, что он редко обращался к Провидению, пока правил. Теперь он стал праведником, но неискренним, это было просто игрой в Пилигрима.
В городе, который назывался Дижон, он сказал: "Здесь я куплю себе глаза".
Конечно, он не имел в виду настоящие глаза. Секрет такой замены глаз был утерян еще во Втором Цикле. Там, на более счастливых звездах, за деньги можно купить любое чудо, а наша Земля была уже давно забытой Богом планетой где-то на задворках Вселенной. Во времена до Завоевания Принц мог бы отправиться к этим звездам и купить там себе новое зрение, но сейчас он мог приобрести глаза, которые могли помочь ему лишь различать светлые предметы от более темных. Но даже и это было хотя бы каким-то элементарным зрением, ведь пока что у него был лишь рефлектор, который предупреждал его о препятствиях на пути. С чего он взял, однако, что в Дижоне он найдет мастера, который сможет ему помочь? И как он собирается платить?
Он сказал:
- Там есть человек, брат одного из моих Секретарей. Он из союза Изобретателей, и я часто покупал его работы в Раме. У него найдутся для меня глаза.
- А как платить?
- У меня найдутся средства.
Мы остановились в поле у сучковатых пробковых деревьев, и Принц расстегнул одежды. Показав на бедро, он сказал:
- Здесь у меня кое-какой запас на случай крайней необходимости. Дай мне лезвие!
Я протянул ему лезвие, он схватил его за рукоятку и нажал на кнопку. Из рукоятки вырвался плотный холодный луч света. Левой рукой он ощупал свое бедро, чтобы точно определить нужное место. Потом, натянув кожу между двумя пальцами, он сделал ровный надрез длиной около пяти сантиметров. Крови не было, и создавалось впечатление, что ему совсем не больно. Я в изумлении наблюдал, как он просунул пальцы в надрез, растянул его края и, казалось, нащупывал там что-то, как в сумке. Он бросил мне назад лезвие.
Их его бедра посыпались драгоценности.
- Смотри, чтоб ничего не потерялось, - повелительно сказал он мне.
На траву упали семь сверкающих драгоценных камней, явно не земного происхождения, маленькая, ловко сделанная модель земного шара, пять золотых монет прошлых циклов Императорского Рама, кольцо с мерцающей каплей квази-жизни, флакон каких-то неизвестных духов, несколько миниатюрных музыкальных инструментов, выполненных из редких пород дерева и инкрустированных драгоценными металлами, восемь статуэток, изображающих кого-то вроде царственных особ, и что-то еще. Я сгреб все эти диковины в ослепительную кучу.
- Это сумка, - холодно пояснил Принц, - которую искусный Хирург имплантировал в мое тело. Я предвидел, что может прийти такое время, когда мне придется спешно оставить дворец. Я насовал туда всего, что смог, но это еще далеко не все. Скажи мне, скажи, что я достал?
Я подробно все перечислил. Он напряженно слушал меня, и я понял, что он пересчитывал все, что достал, и просто проверял мою честность. Когда я закончил, он кивнул с довольным видом.
- Возьми глобус, - сказал он, - кольцо и два самых ярких драгоценных камня. Спрячь их у себя, остальные я положу назад.
Он опять растянул края надреза и по одной убрал драгоценности, и они вновь соединились с невидимым великолепием, укрытым в каком-то другом измерении, выход из которого был в бедре у Принца. Может, у него там пол-дворца. Наконец, он сжал края надреза и разгладил это место, на котором не осталось никакого следа. Потом застегнул одежды.
В городе мы довольно быстро нашли магазин Изобретателя Бордо. Это был маленький приземистый человечек с рябым лицом и седой бородой; один его глаз подергивал тик, а нос был крупным и плоским, но пальцы его были тонкие и изящные, как у женщины. У него был мрачный магазинчик с пыльными деревянными полками и маленькими окнами. Этому зданию, наверное, было десять тысяч лет. На витрине было выставлено несколько элегантных вещиц. Все остальное не заслуживало интереса. Он осторожно поглядывал на нас, видимо, озадаченный появлением Пилигрима и Наблюдателя в его магазинчике.
Принц толкнул меня в бок, и я сказал:
- Моему другу нужны глаза.
- Я делаю такие вещи. Но это стоит очень дорого и потребует долгих месяцев работы. Вряд ли это по средствам любому Пилигриму.
Я положил один драгоценный камень на потертый прилавок:
- У нас есть средства.
Потрясенный до глубины души, Бордо схватил камень, начал вертеть его в разные стороны и увидел, что в сердце камня горит чужеземный свет.
- Если вы придете ко мне еще раз к осени…
- У вас нет готовых глаз? - спросил я.
Он улыбнулся.
- У меня очень редко спрашивают такие вещи, поэтому мы не держим их в запасе.
Я положил на прилавок модель глобуса. Бордо сразу понял, что это работа мастера, и челюсть его отвисла. Он положил глобус на ладонь, а другой рукой стал дергать себя за бороду. Я не мешал ему, я дал ему время полюбить эту вещицу, а потом забрал ее и сказал:
- Мы не можем ждать до осени. Пойдем в какое-нибудь другое место. В Парриш, например.
Я взял Принца под руку, и мы двинулись к двери.
- Постойте! - закричал Бордо. - Дайте мне время хотя бы проверить! Может, у меня и найдется где-нибудь пара…
И он ожесточенно начал рыться в сумках которые висели в глубине магазинчика на стене.
Разумеется, у него нашлись глаза, и я поторговался немного, и мы остановились на кольце, глобусе и одном драгоценном камне. Принц все это время не проронил ни слова. Я настоял на том, чтобы глаза вставили немедленно, и Бордо, возбужденно кивая, закрыл магазинчик, надел шлем мыслепередачи и вызвал Хирурга с угрюмым лицом. И вот уже началась подготовка к операции. Принц лежал на каком-то нелепом ложе в герметическом и стерильном колпаке. Он снял рефлектор и маску. Как только миру предстали резкие черты его лица, Бордо, который бывал при дворе Рама, пробормотал что-то в изумлении. Но тут я наступил ему на ногу. Бордо будто проглотил свои слова, а Хирург, так и не понявший, в чем дело, начал спокойно обрабатывать тампоном раненые глазницы.
Глаза - сферы жемчужно-серого цвета - были меньше настоящих глаз, с узкими поперечными разрезами. Я не знаю, что за механизм был там внутри, но с обратной стороны у них были тончайшие золотые выводы для подсоединения к нервным окончаниям. Всю первую стадию операции Принц спал, пока я и Бордо ассистировали Хирургу. Потом пришло время его разбудить. Лицо его исказила конвульсия боли, но вскоре это прошло, и Бордо пробормотал какую-то молитву.
- Дайте свет, - сказал Хирург.
Бордо подвел ближе круг лампы. Принц сказал:
- Да, да, я вижу разницу.
Бордо вышел, я последовал за ним. Он дрожал, лицо его позеленело от страха.
- Теперь вы убьете нас? - спросил он.
- Конечно, нет.
- Я узнал…
- Вы узнали бедного Пилигрима, - сказал я, - с которым случилось в пути несчастье. И не больше. Больше ничего.
Пока я смотрел, что есть у Бордо в магазинчике, вышли Хирург и его пациент. В глазницах Принца поблескивали жемчужно-серые сферы искусственных глаз. Он больше был похож на машину, чем на человека, и когда он передвигался, прорези в глазах расширялись, сужались, потом опять расширялись, бесшумно, будто украдкой.
- Смотри, - сказал он и пошел через комнату, указывая на предметы и называя их. Я понимал, что он видел их будто через плотную ткань, но все-таки видел, хоть как-то видел. Он опять надел маску, и с наступлением ночи мы ушли из Дижона.
Принц казался почти бодрым. Но глаза, которые он получил, были лишь жалким подобием тех, которые у него вырвал Гормон, и очень скоро он понял это. В ту ночь, когда мы спали на жестких лежанках в приюте Пилигримов, Принц кричал от ярости, и в свете луны я видел, как поднимались его руки со скрюченными пальцами и как его ногти вонзались в невидимого врага снова и снова.