Открывшаяся панорама обрушилась на Барта, как бронированный кулак; лавина уродливо-гротескных фрагментов реальности захлестнула все чувства. Прокопченая, похожая на пещеру неандертальцев, комната битком набита тощими ублюдками, и все они, казалось, кричали одновременно. У дальней стены высилась безобразная куча искореженных, обнаженных трупов; остекленевшие, как у рыб, глаза насмешливо пялились во все стороны. Из-под насыпи тел просачивалась огромная лужа сукровицы - покрытая по краям коркой, струпьями пятнающая серый каменный пол. Подобно полчищу муравьев, люди тащили трупы от общей кучи, неуверенно распутывая окоченевшие члены у выбранного товара; оттаскивали добычу на огромные деревянные столы, где разделывали тела большими секачами. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Клинки крушили кости с ужасным скрежетом, от которого у Фрейдена побежали по спине мурашки. Звуки разрубаемой плоти мешались с сотней хриплых голосов, истошно спорящих из-за самых лакомых кусков. Каждый стол был центром дико жестикулирующей группы; многие, сжимая в одной руке приличный шмат мяса, свободной тянули к себе еще и еще.
Ну и вонища! Прогорклый запах потных тел, застоявшейся крови, подгнившего мяса - тошнотворный, почти осязаемый смрад, его можно было раздвинуть рукой, как ряску на болоте.
Фрейден почувствовал приближение жестокого приступа рвоты. Глотку обожгло желчью. Барт придушил позыв лишь невероятным усилием. Стараясь держать над собой полный контроль, он пробивался под защитой телохранителей к большому столу в центре зала. Со всех сторон к отряду партизан потянулись любопытные садиане.
- Дорогу Президенту! - гаркнул один из бойцов, когда они добрались до стола, где, посреди маленькой толпы людей с ввалившимися глазами, какой-то садианин с нездоровой желтой кожей флегматично отпиливал руку от трупа сморщенной старухи.
- Очистить стол! - приказал партизан, и дюжина доходяг вцепилась в жмурика, потащила его прочь. Вокруг потихоньку стала сбиваться плотная толпа.
Весь дрожа, чувствуя слабость в коленях, Фрейден вскарабкался на крышку, встал в липкой луже крови, посмотрел сверху на угрюмые морды в толпе, на столы, усеянные расчлененкой, на гору серых трупов у стены… Почувствовал нестерпимые спазмы в животе, крепко сомкнул веки, пытаясь пересилить боль, и…
И в эту минуту бормотание и шепот толпы превратились в гортанный, отдающийся эхом гимн:
- Барт! Барт! Барт!
Пережив мгновение бесконечного отвращения к самому себе, Фрейден, не разжимая век, заставил свой разум воспринимать лишь распевный звук, повторяющий его имя. Он вцепился в эту невероятную песнь невидимыми железными когтями напряженной до предела воли, намертво припал к ней, заскользил вместе с ней над падалью, над кровью, над тошнотой. В утробном вое сангриан Барт поймал некую интонацию, ставшую путеводной звездой сквозь подступающую со всех сторон тьму. Плотную завесу безумия, разделяющую мир триумфа и мир бесконечного кошмара. Барт порвал ее! Он вновь ощутил себя центром Вселенной. Его народ, его планета скандировали имя своего Героя. "Мое! Мое! Мое!"
- Барт! Барт! Барт!
Фрейден открыл глаза. Все: трупы, кровь и вонь - стало лишь смутным миражом, легким бредом путника, давно не утолявшего жажду. Барт глянул вниз, увидел море нетерпеливо ожидающих лиц. Он резко сузил поле зрения, не отваживаясь смотреть куда-нибудь еще - и наконец почувствовал, как тошнота прошла, испарилась, испепеленная страстным призывом лихорадочно сверкающих глаз, остервенело разинутых ртов, - этаким первобытным жаром существ, открывших для себя некую новую, ошеломительную истину.
Барт поднял руку, призывая к молчанию, и заговорил:
- Вы знать, что за день через три дня от этого?
- День Боли! День Боли! День Боли! - завыли садиане, и в этом вое сквозила лютая волчья ярость. У Фрейдена даже кровь застыла в жилах, настолько неописуем был этот клич.
- День Боли! - проорал Барт, перекрывая шум толпы. - Но не только День Боли - День Смерти! Смерти Пророка и всего Братства!
Садиане затихли. Они смотрели на него снизу вверх, словно бараны, ожидающие забойщика с длинным ножом. Теперь нужно быть предельно осторожным. Когда на кон поставлена собственная жизнь, ошибиться нельзя! Для прикрытия тылов Барту необходима толпа, откликающаяся на звук только его голоса, толпа, способная выполнять приказы, - но не взбесившаяся орда.
Он понизил голос, скорчив заговорщицкую мину.
- День Боли стать день последней победы, - чуть ли не шепотом проговорил он. - И в та-победа быть место для вас. В День Боли вы, и я, и Народная Армия убить Пророка и все Братство!
Садиане сорвались с катушек, выплеснув под потолок дикий вопль:
- Да здравствует Свободная Республика! Убить то-Братство! Барт! Барт! Барт!
- Подождите! - прогрохотал Фрейден. - Подождите! Еще кое-что!
После долгой суматохи вновь установилась относительная тишина.
- Я не сметь посвятить вас весь план, - продолжил Барт. - Надо секретность. Но я сказать вам, что делать. В День Боли вы услышать на стадионе странные звуки - звуки оружейной пальбы. Это сигнал! Когда вы услышать стрельбу на стадионе, все до последнего человека в Саде: мужчины, женщины, дети - штурмовать стадион! Не бойтесь Киллеров - о них позаботятся. Не думать, как войти во Дворец, - ворота будут открыты настежь. Когда вы попадете туда, я буду там же, чтобы сказать вам, что делать. От меня! Вы услышите приказ именно от меня! Обещаю вам, это означать свободу для Сангрии и смерть Братству, смерть Киллерам, смерть…
Голос Фрейдена потонул в оглушительном реве:
- Смерть те-Киллеры! Смерть Братство! Убей! Убей! Убей!
Фрейден тщетно взывал к молчанию: надо было успеть сказать олухам, чтоб они постарались разнести слух по всему Саду. Да куда там! Напрасны призывы - банда людоедов жаждет крови! Им так не терпится потешить себя убийством, самим превратиться наконец-то в хозяев жизни. Кладовая наполнилась кипящим хаосом разбушевавшихся темных страстей и затаенных желаний. Черная яма отчаяния и злобы переполнилась, выплеснула через край болезненно-восторженную истерику дегенератов, доводящих себя до бессмысленной ярости, кричащих свое "Убей! Убей! Убей!..", снова и снова, заходясь в едином вопле - вопле одного огромного плотоядного монстра.
Фрейден спустился со стола, чуть замешкался, потом шагнул в водоворот толпы, прикрытый со всех сторон телохранителями.
"Они разнесут молву, все в порядке! Через три дня весь город будет готов растащить стадион по кирпичику, стоит мне пальцем пошевелить. Капкан поставлен. Добро пожаловать, господин Моро! Братству придет каюк, как только старина Дятел решит, будто овладел ситуацией. Армия ворвется во Дворец, когда Тыквы попытаются выполнить приказ Вандерлинга. Что там придумал для меня плешивый идиот? Наверняка что-нибудь легкое, изящное, в стиле бегемота во время случки… Вот тут-то горожане и обрушатся на незадачливых заговорщиков, преданные своему Герою, своему Президенту. Ребята получат небольшое развлечение на собственный вкус. Они порвут в клочья любого, кто протянет ко мне грязные лапы. Через три дня Сангрия будет моей!"
Теперь, пьяные от сознания своей значимости, от предвкушения скорой бойни, садиане сдергивали трупы со столов, роились подле огромной кучи тел у дальней стены, как гнездо сошедших с ума термитов. Голыми руками они отрывали у покойников руки и ноги, размахивали ими, как знаменами. Вот кто-то, не переставая визжать, пуская длинные липкие нити слюны, зубами выдрал из изувеченного трупа кусок мяса. Дойдя уже до предела животного экстаза, садиане принялись издеваться над трупами, топтать их, трясти, как дьявольскими погремушками, вгрызаться в них, царапать, раздирать на скользкие ошметки. Наверное, эти жалкие останки представлялись сейчас безумцам тушами живых ненавистных Братьев; они корчились в исступлении, будто уже очутились на стадионе в кульминационный момент наступившего Дня Боли. И несмолкающий, пронзительный вопль "Убей! Убей! Убей!" эхом отдавался от высокого, закопченного потолка, и мерцающий свет факелов освещал сцену, выхваченную, казалось, откуда-то из глубоких пределов ада.
Рвота опять забулькала в горле; тошнота сделалась нестерпимой, словно Фрейден неделю беспробудно бухал, а очнулся в штормовой круговерти на рыбацком баркасе. Барт лихорадочно подталкивал свою стражу вперед.
- Пошли, пошли, - умудрился промычать он, несмотря на судорожно сжатые челюсти. - Прочь отсюда!
Свирепо, почти ликующе охрана расчищала прикладами путь в визжащей бешеной толпе садиан.
В конце концов они оказались снаружи, и разгул в Кладовой превратился в завывающее эхо, беснующееся в дальнем конце улицы; гнусная вонь протухшего человечьего мяса осталась лишь дурным воспоминанием где-то на задворках сознания. Свежий воздух влетел в легкие, как пиратский крейсер в захудалый порт вшивого планетоида. Барт крысиной прискочкой шмыгнул в какой-то проулок, согнулся и… Да, звук явно не похож на марш Мендельсона! Мертвая плоть клокочет в плоти живой. Когда первая волна дурноты прошла, Барт глянул вниз и увидел, что его рвота присоседилась к омерзительной груде склизких помоев, из которых торчал, белея во тьме, человеческий череп. Одного взгляда на такой натюрморт достаточно, чтобы желудок расхо-хо-хо-тался вновь. Некоторое время Барт напоминал пожарную помпу на полной тяге. Он блевал и всхлипывал - и не мог отличить одно от другого. "Это стоит того! - кричал в темноте его рассудок. - Это стоит того! Целая планета!"
В конце концов спазмы прекратились, и Барт поднял глаза к холодному черному небу. Звезды безжалостно пялились на него: ледяные булавочные головки света в огромном-огромном "ничто".
- Проклятье! - пробормотал он как вызов, сам не зная чему. - Это должно того стоить!
День Боли уже совсем скоро… Партизанский бивак тих и темен, не снуют больше туда-сюда тени сонных раздолбаев. Пурпурное сангрианское солнце опустилось за горы на западе. Тусклый свет, безжалостно разграничив черную и красную светотень, только усилил муторную картину разоренного муравейника: покинутые бараки, зияющие пустотой склады оружия, выжженная до мертвенно-черного цвета бесчисленными походными кострами земля, всевозможный мелкий хлам, в беспорядке разбросанный по всему лагерю. "Стая обезьян погуляла, порезвилась и свалила на новое стойбище", - хмуро думал Барт, привалившись к стене своей хижины и озирая опустевший лагерь.
Практически вся Народная Армия уже перебазировалась на позиции к холмам, окаймлявшим долину Сада. Оттуда всего минут двадцать быстрой езды до самого Дворца: бойцы готовы по первому приказу ринуться в город на трофейных грузовиках. Там же, на холмах, находились и две тысячи "жертв" для Моро - по преимуществу, рядовые Животные или просто бандиты. Им доходчиво и кратко сообщили, что они являются главной частью в сложном плане предстоящего сражения. Бедолаги немного покочевряжились, но грозный вид целой армии, вставшей лагерем практически у стен столицы, убедил даже самых мрачных скептиков. "Свои солдаты не оставят в беде! Они прокатятся лавиной и сметут ненавистное Братство! А Киллеров передавят, как тараканов!" - скорей всего, именно так рассуждали про себя доходяги, отданные на заклание Жиртресту и его своре чернорясых ублюдков.
Этой ночью в лагере остались лишь Барт, София и Вандерлинг. Старый вояка храпел в своем логове, поблизости от хибар героинщиков. Для пресловутого почетного эскорта Дятел отобрал сотню самых уродливых, обшмыганных героином Тыкв. Сейчас они валяются в своих бараках, провалившись в черный омут забвения после двойной дозы дури. Двадцать грузовиков с полными баками горючки притулились на краю бивака, там, где темнела просека от лагеря до ближайшего шоссе.
Фрейден смотрел на опустевший лагерь посреди бескрайнего моря джунглей, и странное чувство наполняло душу: "А ведь это же мой дом! Да-да! Убогий, жалкий, построенный существами, которых трудно назвать людьми. Но… Джунгли приютили меня, укрыли от жадных до чужого страдания упырей! Боже, сколько времени я провел здесь, сколько пережил горестей и побед? Месяцы, года, столетия…" Барт с тоскою осознал, что больше никогда уже не вернется сюда, не встанет вот, как сейчас, на пороге хижины встречать восход или провожать закат кроваво-алого светила. Все! Ставки сделаны, карты давно на руках. Что ж, эту партию он разыграл неплохо. Меньше года назад эта поляна ничем не отличалась от других глухих местечек в джунглях. Барт превратил ее в центр Великого Бунта, который завтра либо вознесет его над Сангрией как Президента Свободной Республики и подарит целую планету, либо…
"Либо я стану всего лишь смиренной тушкой для увеселительных мероприятий с расчлененкой, - усмехнулся про себя Фрейден. - У этой игры очень простое название: "Все или ничего". Только так играют в Революцию, именно так выкладывают карту с мастью "Жизнь". Все остальное - хлам и дерьмо!" Барт лениво поднял взор наверх, к звездам, к холодным белым огням в сгущающейся черноте сангрианского неба… Потом снова оглядел бивак. И поймал себя на том, что пристально разглядывает какой-то тускло блестевший поблизости предмет - гладкий, серый булыжник торчит из земли, словно башка некоего древнего чудовища, вымершего в допотопные времена. Торчит себе нахально, будто нежит свои слюдяные чешуйки в тонких, призрачно-ломких лучиках звезд.
Фрейден содрогнулся, сам не зная отчего. Он почувствовал, как внутренности внезапно сжались и странная горечь подкатила к горлу. Ледяная волна окатила душу, заставила скрючиться в судороге… чего? Ужаса? Сожалений? Страха? Непонятный приступ еще не миновал, а Барт понял, в чем дело. Проклятый камень всему виной! Черт возьми, обыкновенный валун! Но Фрейден увидел нечто иное - двойника, призрака, созданного прихотливым освещением. Нечто столь же отталкивающе-белое в свете звезд совсем другой ночи: разбитый человеческий череп в грязном проулке, до омерзения жуткий, весь в липкой блевотине самого Фрейдена. Видение промелькнуло, как тень ночного зверя, но внезапная острая боль, вызванная этим deja vu, отказывалась исчезать.
Фрейден громко засмеялся, пытаясь изгнать демона. "Чувство вины? - думал он. - Нелепо! О чем теперь сожалеть, чего стыдиться-то? Ты делал, что должен был делать! Уж всяко лучше, нежели хряк Моро или плешивая горилла Вильям". Безымянное чувство не исчезало, наоборот, стучало дробным пульсом в висках, накатывало жаром, дразнило. Снова Барт через силу засмеялся. "Ладно-ладно! - уговаривал он себя. - Тень Отца Зигмунда! Ты зациклился на убийстве этого ребенка, вот в чем все дело, Барт! Воскресил то ужасное мгновение… Вскрик, ощущение мягкой плоти под топором… дрожь, пробежавшая по руке… стук лезвия о дерево алтаря…"
- Господи… - хрипло прошептал Барт. Нет, не вину он ощущал, не угрызения совести! В сердце расплывалось ледяное пятно… пустоты. Ни малейшего намека на сострадание, ни капли покаяния! Его вынудили обстоятельства, всего лишь… И теперь, оглядываясь назад после долгих месяцев кровопролитной войны, после десятков тысяч смертей, которые он сознательно спланировал, самое ужасное мгновение в его жизни выглядело невинной забавой. Пустотой! Холодные объятия неведомой силы - только обыкновенный человеческий страх. И страх не перед грядущими опасностями, с которыми еще предстоит столкнуться, но страх прошлого.
Что-то произошло с ним. Всю свою жизнь Фрейден умело манипулировал окружающими, подчинял людей своей воле, использовал в собственных целях. Барт всегда считал себя единицей постоянной, а мир вокруг - изменчивым и податливым. Подобно скале, он стоял незыблемо и невредимо в центре водоворота событий и страстей; стоило только протянуть руку, и события поворачивали в нужную ему сторону. Менялся мир, но не менялся Барт. Его вышвырнули из Большого Нью-Йорка, а он остался прежним. У него оттяпали Астероиды, а он - все тот же! Но на Сангрии… Что-то произошло с ним. Он глубоко изменился от одного лишь совершенного лично им убийства. Изменился достаточно, чтобы искать уже не просто новых владений взамен утраченной Федерации, - он хотел мести. Первоначальные муки совести щедрой дланью вскормили ненависть, ненависть к себе, немедленно переросшую в ненависть к Братству. Каким-то образом Барт совершил ошибку и оказался вовлеченным в борьбу, коварно соблазненным, изнасилованным - он увидел в Революции нечто большее, чем средство для достижения корыстных целей. Это заставило его заботиться об имидже Великого Героя. Звук собственного имени на устах кровожадной толпы недоумков стал уже не просто свидетельством удачно прокрученной операции. И теперь… все сомнения и печали прошлого обернулись в зияющее ничто!
Барт изменился… Его испортили… Непроизвольно, он совершил единственный грех в его личном кодексе: он утратил спокойствие. Впервые в жизни Барт чувствовал, что силы, которые им движут, неподвластны сознательному контролю, впервые он осознал себя игрушкой в лапах безжалостного Рока.
Случилась какая-то пакость! Он изменил Сангрию - или изменился сам? Действительно ли он переделал Сангрию по собственному подобию, или планета потихоньку превратила его в чудовище, приспособленное стоять на вершине власти - в циничного людоеда, типа Моро? В отродье, обожающее власть ради нее самой, а не из-за комфорта и безопасности?
Одна из самых опасных разновидностей страха - неуверенность! Вопреки всем своим эгоистическим желаниям и неблаговидным поступкам, Барт все-таки считал себя человеком приличным. Тем, кто не причиняет боль без нужды… Правда ли это? Неужели он на самом деле выродился в безжалостного монстра? Или это очередной приступ инфантильного малодушия? Ведь София все время пыталась ему что-то такое сказать - и не решалась! Что именно?
Соф… Может быть, она сумела разглядеть в нем некую черту, глубоко упрятанную в подсознании? То, в чем Барт не отважился признаться самому себе… Самоуверенный осел! Возомнил, будто уже выучил себя вдоль и поперек! Истинное малодушие - врать такой женщине, как Соф! До мерзкого обряда Посвящения Барт никогда не врал ей, не чувствовал в этом необходимости. А теперь…
Фрейден выругался, стукнул кулаком о ладонь. В сомнениях можно ковыряться всю жизнь! К черту сомнения! Непреложным остается один факт: София заслуживает правды. Если он скажет ей правду, возможно… возможно, подруга сумеет разогнать всю эту душевную муть. "Не стой на месте, идиот, - одернул он себя. - Когда дерьмовые мыслишки проедают лысину, надо орать без промедленья!" Ему сейчас до зарезу необходимо, чтоб кто-нибудь, в ответ на его горестные вопли, дружески похлопал по плечу. Или начистил рыло.
Он резко повернулся, шагнул в хижину.
София обнаружилась здесь же, за порогом. Она смотрела на Барта округлившимися глазами, рот приоткрылся в изумлении. "Наверное, у меня сейчас не лицо, а ретроспективный показ фильма "Фрейден - вселенский страдалец", не иначе!" - мелькнула у Барта мысль, когда он увидел растерянность и испуг своей подруги. Фрейден вновь грязно выругался про себя. Значит, нагло врать Софии уже вошло у Него в привычку? Ох и гад же он!
- Соф… - пробормотал Барт. - Я… изменился?
- Изменился? - повторила женщина голосом настолько лишенным смыслового содержания, словно он принадлежал роботу или животному. Барт внимательно посмотрел на ее гладкое лицо, большие зеленые умные глаза и впервые задумался о том, что в действительности происходит в голове у этой красотки. Он никогда прежде не задавался подобным вопросом.