- Пей, - проговорил негромким шелковым голосом.
- Наркотик? - усмехнувшись, заметил Да-Деган.
- Притупит боль, - отозвался юноша. - Не боль тела. Боль души. Если ты не проходил через это, то не знаешь каково рабу расстаться с меткой Хозяина. Это - невыносимо. Многие на коленях готовы ползти назад, с повинной. Кто-то сходит с ума. Ты ведь предпочел бы умереть, нежели стать сумасшедшим?
Да-Деган заглянул в яркие сиреневые очи, усмехнулся криво, но не отказался. Отчего-то не смог не поверить. И становилась влагой тела вода, заключенная в гранях бокала. И уносились мысли прочь, и распадалось бытие….
Словно сквозь сон он ощущал прикосновения нежных пальцев к коже и нерезкую боль, и запах озона. А еще, мелодично баюкая, ему шелестел океан, и глубокое синее небо наваливалось неистовыми всплесками воинственной сини.
И вспоминался краткий миг юного неподдельного счастья, когда лежа в высокой траве, он отслеживал полет быстрокрылой ласточки, ловившей шмеля.
Где то счастье? Та синь? Прозрачность чувств, открытость мыслей? Где тот мальчик, что любовался небом, лаская пальцами струны аволы, что сладко пела - о любви.
Ураган полонил небосвод, сорвал сапфирную синь, забрызгал холст грязью. Потеряна авола, оборвана струна. И душа - искорежена, сплюснута, раздавлена, поставлена на колени. Как подняться? Как вновь научится дышать полной грудью?
Прав был тэнокки. В воспоминаниях юности - одна боль. Прежним не стать, в былое не вернуться. Проще предстать под очи Хозяина, стоя на коленях вымаливать прощение. Проще согнуться, чем, гордо подняв подбородок, идти против бури! О, эта проклятая раздвоенность чувств! Хаос мыслей! Щупальца кода, железными кольцами обвившие душу.
Проще склониться. Но для этого ли он бежал? Для этого ли цеплялся за жизнь слабыми пальцами? Для этого вновь, по крохе и капле учился любить, надеяться, доверять?
И катятся то ли вызванные обманным зельем, то ли мутью, поднявшейся со дна души, соленые слезы обиды и боли. А боль тела - не так и страшна. Просто щиплет кожу там, где сводят старый шрам искусные руки мастера, да иногда прокалывает тело внезапным ударом тока. Но это - терпимо. Все это - ерунда. И время сочится из тела каплями пота. И откуда-то издали смеется Судьба….
Резкий запах нашатыря, холодная мокрая ткань на висках. И проворные пальцы мастера облачают его в прохладный шелк рубашки. Нет сил говорить. В душе страшная сосущая пустота, сходная лишь с холодом межзвездных пространств.
- Эй, братишка, очнись, - мягкий голос, нежный, приятный, но в глубине поселилась тревога, и колет, выпуская истерические нотки. - Я сделал все, что мог. Тебе пора….
Темный плащ наброшен на плечи, заботливо надвинут на лицо капюшон…..
- Деньги? - тихо выдавил Да-Деган, чувствуя, как подгибаются, словно ватой набитые ноги.
- Успеешь, рассчитаешься. Иди, милый, ступай, не медли… Клеймо старое?
- А?
- Ладно - ладно, иди. Да не той же дорогой!
Слабые руки подхватили его подмышки, слабые плечи служат опорой. Да разве ж возможно такое? И кружится голова.
- Два - три дня отлежишься, а там отпустит…. И да, не приведи Судьба тебе попасться под очи Хозяина! Давай, иди!
Темный зев тоннеля поглощает фигуру в черном плаще, и нет иной опоры, кроме старых кирпичных стен, а у ног тонким потоком течет зловонная вода.
Горит лицо и словно огнем палит плечо, там, где навек запечатлена черная метка.
Свет сияет издалека. На сапог прыгает крыса. Театр абсурда. Калейдоскоп неверояти. Он отшвыривает мерзкую тварь пинком - откуда только берутся силы. Он бредет.
Против ветра….
По пояс в ледяной воде….
Под насмешливый голос Госпожи Удачи….
Сколько времени прошло? Сколько минут минуло, сколько песчинок пересыпалось с одной из ладоней вечности в другую?
Вот и дворик, в который он входил, и напротив - та самая арка. Только и нужно, подняться по ступеням, проскользнуть сквозь прутья кованой решетки, которой никого не удержать.
Прислонившись спиною к каменной кладке, он втянул ледяной воздух. Словно лето сменила зима, за какие-то час - полтора, что он провел в душном подвальчике. Тонкие пальцы тянутся к плечу. Боль…. От слабости кружится голова. И необходима передышка. Краткий миг. Всего одна минута.
Он безвольно стек по серому камню, сев на ступень. Говорил же Хаттами, что не стоит идти одному. Не послушал. И это тоже судьба.
А опасность царапает нервы, врывается в мозг будоражащим зельем. Опасность невидимая, но ощутимая, поднимающая волоски на коже. Запах страха и запах крови.
Зажмуриться бы! И как назло - глаза ясны и зрячи. А из арки напротив выходят двое. И опасность идет впереди них, распугивая все живое в округе. Эрмийцы. Воины Императора. Каждый жест отточен и верен. Не люди - идеальные машины, созданные убивать.
И некуда бежать. От них не убежать, не защититься, остается только покорно ждать, когда ударит Судьба. Застонать бы от безысходности, да только страх пересушил горло и не выдавить ему из себя ни звука.
- Тащи раба…. - язык не забытый за тысячи дней, за десятилетия бегства из плена бьет по обнаженным нервам, и катятся слезы по щекам от понимания, что ничего не исправить, не вмешаться, не изменить. Не переиграть….
"Тащи раба", - равнодушное и несокрушимое. А в глазах синь шелковых прядей тэнокки, сиренева взгляда, нежные прикосновения слабых пальцев, жемчужное сияние кожи.
И тот, кому отдан приказ, чуть склонив голову направляется, но не к нему. А в проем, куда он входил на час или два ранее.
Время шуршит, время летит пущенной стрелой! Сколько же прошло времени? И через разрывы в тумане памяти - намек на улыбку, и ничего не значащий, так много значащий вопрос о возрасте клейма. Как будто в этом есть какая-то надежда!
А воин недалече, стоит, прислонившись спиной к стене, и закручиваясь спиралями черного торнадо падают локоны на сильную шею. Холодеет душа. Это ж как надо забыться, что б не узнать?!
Это ж в каком надо быть дурмане, что б не почувствовать, не вздрогнуть при звуке первого же шага? Не просто воин. Император! Черный Дьявол! Хозяин….
Стучит сердце, бьется пойманной птицей, скачет вспугнутой белкою! Закусив губу, только и остается надеяться, что сохранит Судьба и спрячет, потому что больше надеяться не на что.
И звучат шаги. Воин тащит за волосы из подвальчика хрупкого человека невероятной красоты, с глазами, вобравшими синь всего света. Тэнокки.
- Долго бегал, мой мальчик, - тихий, вкрадчивый голос, интонации змеи. И тихий шелестящий вздох. - Все! Набегался! Довольно! Не дает вам покоя побег Ареттара. А чем он там закончился, скажи?
И долгое молчание ответом.
- Умер ваш Ареттар. Утопился. Но стал героем. Прогремел! Первый из беглецов, что не вернулся в Империю!
И сколько насмешки! Сколько самого невероятного торжества! Плюнуть бы в ненавистное лицо! Выцарапать кошкою разные, топящие волю глаза! Согнуть, сломать, поставить на колени! Вывернуть бытие так, что б выл, ты, Хозяин, одиноким волком!
Но нет сил. Кружится голова.
- Я не вернусь… - тихий голос, шелестящий по ветру сорванным листом. Нечто невероятное! Невозможное. Возраженья тэнокки….
Лицо Хозяина, перекошенное от гнева; бледное от осознания собственной дерзости точеное лицо раба. И рвется тонкая ткань, обнажаются покровы. Плечо, на котором нет знака раба. А это значит…
- Ты осмелился, тварь! Ты забыл свое место! Ты умрешь, как собака!
И тихий вздох, похожий на всхлип, вдох, последний вдох без боли в этой краткой жизни, и острым когтем, холодной сталью ощерилась рука.
Не закрыться, не уклониться, не сбежать. Не рабу тягаться с воином! И нет спасения. Судьба! Да что ж ты, проклятая, делаешь? Да почему ж нет сил вмешаться, нет сил встать на ноги и защитить слабого, приняв удар на себя?
А сталь входит в мягкий живот, рассекая его от лобка до грудины, и искажаются болью точеные черты. Из сине-сиреневых глаз смотрит мука, и бессильно хватают воздух, пытаясь унять боль, умерить страдание губы и шепчут, словно заклинание, словно нет ничего более важного в мире - выплеснуть эти невероятные, самые нужные слова, не захлебнувшись ими перед смертью.
- Он отомстит. За все. За боль. За страх. За сына. Он…
И вновь удар. Точный, быстрый, как удар молнии, оборвавший слова и мучения. Удар в сердце, рассекший его напополам.
Летит прочь черный плащ на плечах коршуна. И хохочет судьба. Только слезы катятся по щекам - бессильные слезы ярости, а сердце в груди превращается в холодный, блистающий камень, что колет всеми гранями света. В холодный, не ведающий сострадания, алмаз. И с трудом поднявшись на ноги, шатаясь, словно колос под ударами ветра он идет, царапается, ползет….
Сиреневые пряди шелковых локонов в пыли. Бледная - бледная, жемчужная кожа, а кровь, не успевшая свернуться - алая, светлая. И странная улыбка на губах тэнокки, заглянувшего за грань бытия, туда, где нет страдания, страха и боли.
"Он отомстит…."
… да, отомщу…
9
- И коего Дьявола?! - голос Гайдуни, громкий, грозный. - Зачем вообще ты поперся туда?
Все что он может - молчать, комкая тонкими точеными пальцами край одеяла, не понимая на каком свете находится, и что сейчас за окном - утро, вечер, лето, зима…
Стоят перед глазами тот дворик, и мальчишка - тэнокки, не отпуская от себя. И забыть невозможно, как не забывается многое иное. Это, как метка клейма - навсегда. На весь остаток дней. На всю жизнь. На каждый миг, покуда идет игра.
Ну, как можно ответить? Ну что можно сказать? Отмолчаться - неизмеримо проще. Зачем он пошел туда? А зачем тебе это, друг мой, Гай? И пусть не назначена за голову награда, все ж она будет немалой. За такие деньжищи кого только не предашь? Даже себя.
- Надо, - ответил Да-Деган, отводя в сторону взгляд.
- Ты хоть понимаешь, что опять влип в неприятности? Тебя нашли рядом с телом эрмийца. Префект будет крайне заинтересован.
- Думаю, префекту, как и многим иным нужны деньги, - прошелестел он тихим голосом.
- О, да! Но не ты ли найдешь денег на взятку? Отец и так пошел побираться из-за тебя! Ты мне скажи рэанин, куда тебе такая прорва денег, а? Ну и размах для того, кто только вышел из форта!!!
И возникает на губах слабая улыбка. Славная улыбка, зажегшая теплым сияньем холодные серые глаза. И невозможно удержаться от соблазна поддразнить, словно котенка - несмышленыша бантиком на веревочке.
- Туфельки хочу купить. Самые прекрасные туфельки на свете из сапфиров, бриллиантов и серебра.
- Что? - гремит голос Гая, отражаясь от стен, стекол и потолка.
- Туфельки, - повторяет Дагги и закрывает глаза. Сил поддержать беседу нет.
- Туфельки, - ошеломленно бормочет Гай, ничего не понимая.
…Она вошла в его жизнь, словно ураган, ворвалась, разметав все и вся. Босоногая. Невысокая. Быстрая. Гибкая. Женщина - змея. Женщина - мечта. Черные кольца густых волос, темная бронзовая кожа, карие глаза с россыпью золотых монет на дне. Жаркие губы, от которых он сходил с ума.
Жадная. Щедрая. Страстная.
Первобытная.
Женщина-стихия.
Та, что забыть нельзя.
А до встречи с ней он и не знал, что любовь может принимать разные обличья. Ее любовь была дурманным, тяжелым хмелем. Ее любовь была наваждением. Любовь - ненависть, любовь - борьба. Поцелуи-укусы. Взгляды, полные пламени.
Он сходил с ума. И вся вселенная значила меньше, чем сладкое, геенной огненной горящее, дарящее безумное наслаждение лоно. Весь мир мог провалиться в преисподнюю, лишь бы рядом была она.
Что это было, Судьба?
Кувыркаться на ложе расстеленного плаща под звездными небесами, наплевав на условности, позабыв все на свете, не слушая предупреждений приятелей, не ведая страха. Исследовать каждый изгиб совершенного сильного тела, словно выточенного влюбленными руками искусного скульптора.
И когда она трепетала в его объятьях, крича от наслаждения, ее крики были самой волшебной музыкой. Затуманенные взлетом на небеса, глаза. Искаженные судорогой черты. Ногти, что оставляли на его спине кровавые следы.
Вся она - нежная и жестокая одновременно. Кто виноват, что его она выбрала в отцы своего сына? Кто виноват, что он не смог пройти мимо, когда позвали, ударив в грудь стрелой амура полные желания и страсти ее глаза?
Эрмийка. Ведьма. Валькирия.
Его любовница. Его женщина. Звенящая, как удар меча.
И давно стала тленом плоть. Давно, так что за туманом прожитых лет, и не помнится - знал ли он когда закрылись полные пригоршней золота ее глаза.
А все равно не забыта встреча, слова, сказанные под сенью огромных ив, сквозь ветки которых просвечивает небо….
- Я куплю тебе самые распрекрасные туфельки, что существуют на свете, моя королева….
И посмеялась Фортуна, недовольно наморщив носик. Хочешь простого тихого счастья отцовства, познания семейного уклада - плати! Плати так, что захлебнется в боли душа.
Знать бы заранее, но разве существовал бы выход и тогда? Что он смог бы сделать, как обмануть Фортуну, которой надоело улыбаться его выходкам?
Фортуна - девочка ревнивая…. Самая жестокая возлюбленная - Госпожа Судьба.
Не из-за того ли, что, поманив не жемчугами и алмазами, не золотом, не властью, а продолжением рода, самой великой драгоценностью поманила Фортуна, он, презрев все и вся, рванул как безумец на Эрмэ? Не из-за сына ли рискнул предстать перед очами Императора?
Дерзкий мальчишка! Ты так верил в свою Судьбу, в свою удачу!!! В то, что светит тебе особенным светом твоя и только твоя звезда!
И как больно оказалось падать с высоты, с пьедестала, на который Судьба вознесла.
Империя! Мир темный. Мир, полный яда. Не мир - сплошной океан отравы. Сосредоточье страстей и зла. Не мир - его изнанка. Стоило послушать друзей, стоило прислушаться к их голосам… - не рванул бы никуда. Жил бы в холе, тепле и неге. Не зная боли, не зная страха, ненависти. Не нося в сердце яда. И осталась бы вольной птицей душа. И неслись бы в пронзительную синь неба песни, от которых огнем горела, плавилась белым воском душа.
Все было б иначе. Да только б не было сына. Оказалась бы оборвана ниточка продолжения. И разве можно было б жить, не вспоминая утерянной возможности светло и не скорбя?
Все вышло, как вышло. И если б было дано переписать минувшее набело, не те ли самые шаги повторил бы он вновь, ступая рядом с Анамгимаром, не зная, что за шутку приготовила судьба?
Давно осыпалось золото волос. Сгорела в адском пламени юность. Давно он разучился доверять безоглядно. И голос, прекрасный голос, которому было дано увлекать сердца, смолк. Забыла умение петь душа. Что б петь - нужно любить. Ненависть, искажающая черты, песен не рождает.
И вспоминается краткое замечание Анамгимара, заставляющее гореть кровь огнем.
- Через неделю уходит транспорт на Эрмэ.
Что ж, он готов сыграть. У него тоже есть подарок для Императора. Кое-что весомое. Долги должны быть оплачены, каковой бы не была цена.
Глубоко вздохнув, он открыл глаза, посмотрел на Гайдуни. Не хотели повиноваться запекшиеся губы. Но так хотелось подарить хоть тень утешения.
- Все наладится, - проговорил он, - верь мне. Все будет как надо.
- Твоими бы устами…
- Ваш Пайше работает на Разведку. И у Стратегов появилась какая-то тема для обсуждения. Возьми за шиворот мальчишку. Насколько известно Разведка всегда щедро оплачивала услуги сторонним лицам.
- Хочешь, что б Оллами дала повод Анамгимару?
- Не дрожи коленками, Гай. Скоро, очень скоро Анамгимару Эльяна будет не до тебя.
- Твоими устами….
И вновь расцветает на губах слабая, славная улыбка, которой не поверить нельзя. И плещется в серых глазах океан нежности и тепла, изгоняя осколки зимней стужи, растапливая старую толстую корку льда. Подступают к глазам слезы. Соль и вода.
И вновь, встрепенувшись в душе, расправляет слабые крылья надежда. Птица, что всегда ждет добра.
Тяжелый вздох Гайдуни разрывает тишину. Катятся с губ полновесные, хоть и приглушенные проклятья.
Но надежда уже расправила крылья. И кажется, что с неба, покрытого стеганым одеялом мохнатых туч, светит, сияет, переливается яркая и сильная, непутевая и дерзкая - его путеводная звезда. Его воскресшая звезда!
10
Суета космопорта. Шум. Гам. Толчея. Своеобразный мир, в котором несведущему легко сойти с ума. Мир, подчиненный строгому порядку.
- На Эрмэ? - усмехается диспетчер, которого удалось выловить средь суеты. - Это лично к Анамгимару. Сумеешь понравиться - возьмет. Даже задарма.
Насмешливый взгляд скользит по прядям волос, уложенных с тщательной небрежностью, присыпанных бриллиантовой пудрой, по правильным чертам молочно - белого лица, с искусно подведенными глазами, доброжелательной улыбкой на четко очерченных чуть пухлых губах. С плеч стекают дорогие ирнуанальские паучьи шелка, блистая бриллиантовым блеском. И смешит изысканный веер в руках с точеными пальцами, где каждый ноготок сияет капелькой сапфира. Но особо бросаются в глаза туфельки - стилеты каблуков, изысканное сплетенье сапфиров, сверкание бриллиантов, скромные ниточки серебра.
- Так и ни одного корабля? - в шелковом голосе насмешка. А в руке приличного достоинства купюра. Весьма и весьма весомый знак признательности.
- Ну, не хочешь искать Анамгимара, так обратись к его капитану. За хорошую плату подкинет хоть к Шайтану на рога. "Кариафа" стоит на краю поля. Сектор А. Заправлен и ждет команды на старт. Уходит сегодня во второй половине дня. Туда, куда тебе и нужно. Капитана зовут Иялла.
Купюра перекочевывает из руки в руку.
- Эй, - голос диспетчера срывается, дрожа. - Только не суйся ты на Эрмэ. Тебе не нужно туда! Найдешь приключений!!! Слышь, или тебе голова не дорога?
- Спасибо за совет, - откликается посетитель. - Но я не нуждаюсь в них. Сам могу дать кому угодно.
- Вот каналья! Да говорят же тебе, назад не вернешься никогда!
На бледных, четко очерченных губах возникает тень улыбки, но в серых глубоких глазах - ни тени страха. Ни тени интереса. Ни одного вопроса.
Развернувшись, странный посетитель следует к выходцу на летное поле. Диспетчер удивленно смотрит вслед, запоминая.
Мягкие движения сглажены летящими шелками, гордо поднята голова, дерзок разворот плеч. Полное отсутствие багажа.
Куда ты летишь? Зачем? Правда ли, что не ведаешь страха?
Остановиться бы. Остаться. Плюнуть на все. Затаиться, забившись в щель, откуда никто не достанет испуганного зверька. Но как смотреть в глаза Гаю? Как жить тогда? Обещано - немало. Ты всегда исполнял свои обещания, Дагги Раттера. Выполни и в этот раз. Ну что тебе стоит?! Тебе же улыбается, тебя любит Судьба, эта жестокая девочка - Леди Фортуна.
Чем ты заслужил ее милость?
А какая в этом, по сути, разница?
Давно спеты все песни.
Кто не знает - не узнает твоей тайны никогда. Нет Ареттара, словно и не было. Остались лишь звуки, сбереженные у сердца людьми. Голос, что не забыть никогда. Остались стихи - россыпи серебряных строк - слова, нанизанные в бусы. Остался свет, озорство, печаль. А имя давно отделилось от человека, который его носил.