– Заметь направление! – засмеялся Павел. – Даю следующую очередь.
Снова лёгкое гудение и Виктору послышался тонкий свист рассекаемого пространства.
"Глупость, конечно, – подумал он, – там ведь вакуум".
– Ну, вот и всё, – сказал Павел, обесточивая установку, – пошли отсюда. Жаль, конечно, что не увидим результатов – сколько времени пройдёт, пока инопланетяне найдут наше послание! Да и есть ли они? Что ж, будем считать, что мы поставили эксперимент, устремлённый в будущее… Что ни говори, а всё-таки лишний шанс. Я думаю, продолжение этой истории обязательно последует через несколько тысяч или миллионов лет. Обязательно!
* * *
Телефонный звонок заставил Виктора оторваться от вычислений. Он поднял трубку. Звонил капитан.
– Срочно зайдите ко мне, – сухо сказал он.
Поспешно собираясь, Виктор гадал, чем вызван вызов? Неужели кэп узнал, что они использовали пушку для своих целей? Вряд ли. А других проступков за последнее время будто не было.
Войдя в каюту капитана, он замер и прислонился к стене.
За столом сидел капитан – и рядом с ним шесть маленьких зеленоватых существ странного вида.
– Это он, Виктор Стогов? – повернулось существо к капитану.
Капитан кивнул. Существо спрыгнуло с кресла и подбежало к Виктору:
– Виктор, мы нашли ваше письмо в одном из журналов. Вот, возьми его.
Виктор покраснел. Это письмо…
– Вы поймали наш контейнер? – прошептал он.
– Все до единого, – гордо заявило существо. – Но послушайте, Виктор, почему вы отправили не все журналы? Нам очень понравился тот фантастический роман. А где продолжение? Там ведь написано: "Продолжение следует"!
Чертёж
Чертёж принёс Гошка. Ворвался в комнату – днём дверь в квартиру Голубевых никогда не закрывалась – как раз в тот момент, когда мы с Васей играли в шахматы, и закричал прямо от порога, подняв над головой сложенный вчетверо белый лист:
– Машина времени!
Мы с Васей посмотрели на Гошку, переглянулись и хмыкнули. После недавней Гошкиной попытки связаться с инопланетянами через радиоприёмник собственной конструкции, а также опытов по получению в домашних условиях антивещества, удивить нас было трудно. Вася сделал очередной ход… я вздохнул и пожал ему руку. А я-то надеялся, что он не заметит!
Гошка, бледнея от нашей холодности, подошёл к столу, с которого я не успел убрать шахматную доску, и, плотно сжав губы, положил перед нами гладкий белый лист.
Скорее, это была не бумага, а нечто вроде тонкого блестящего пластика.
– Вот. Машина времени, – сказал Гошка. Затем отошёл и сел на диван. Я прекрасно понимал его состояние: принести чертёж МВ, настоящей МВ – и встретить такую реакцию? Но я знал также, что долго в спокойном состоянии Гошка находиться не сможет, недаром я изучал его уже три года – с момента поступления в пединститут: я проверял на нём педагогические методики, которые нам преподавали. А вообще я знал Гошку с детства. Поэтому, когда Вася пробасил:
– Ну, чертёж – это нечто материальное, это по моей части (Вася работал слесарем пятого разряда на заводе "Энергомаш"), сейчас разберёмся, – Гошка оживился:
– Только он на английском. "Машина времени" я прочел, а больше ничего не получается. Мишк, прочитаешь?
– Посмотрим, – сказал я, – сначала посмотрим.
Мы расстелили чертёж на столе и склонились над ним.
Чертёж, несомненно, отпечатали типографским способом – чёрные линии глубоко вошли в белый пластик, и, казалось, частично скрывались в нем.
Меня заинтересовал заголовок. Набранный крупными буквами, он гласил:
"Машина времени".
И ниже, чуть мельче: "Английский вариант".
"Надо проверить по словарю, – подумал я, – правильно ли я понял слово "version"?
Под заголовком и в правом верхнем углу шли колонки текста. Но пока я всё внимание обратил на сам чертёж. Я не думал, что пойму много – мои знания ограничивались объёмом курса черчения средней школы – но надеялся, что Вася всё разъяснит, а посмотреть было интересно.
На чертёже я разобрал три проекции аппарата, имевшего вид сплюснутого эллипсоида – типа пресловутой "летающей тарелки", или большой галоши, окатанной морскими волнами, – несколько отдельно вынесенных узлов и вид изнутри с развёрткой по четырём осям – на этой формулировке особенно настаивал Гошка:
– Смотрите, – напирал он, – именно это можно увидеть, если сесть на сиденье: вот рычаги управления, это счётчики, экраны…
– А что за концентрические эллипсы? – указал Вася. – И что за удвоенность деталей?
Действительно, все детали на виде имели двойной контур, некоторые – тройной.
– Они, эти проекции, показывают, что машина принадлежит четвёртому измерению, – пояснил Гошка, – машина представляет собой сверхэллипсоид, то есть эллипсоид четвёртого измерения. При перемещении в четвёртом измерении все тела будто пульсируют – то уменьшаются, то увеличиваются. Поэтому в движении контуры двоятся.
К своим четырнадцати годам Гошка прочитал уйму научной фантастики и сам строил фантастические гипотезы. На почве любви к Уэллсу мы и сблизились. Помню, он читал "Пищу богов" на подоконнике в подъезде, и это меня удивило. "Такой маленький, а что читаешь?" – удивился я. "Сам больно большой, – огрызнулся Гошка, – я себе тоже такого наделаю и о-го-го как вырасту!"
Дома у Гошки оказалась неплохая библиотека, а его мать, Варвара Степановна, считала моё влияние на Гошку облагораживающим: всё-таки будущий педагог.
И я решил подбросить Гошке ещё одну гипотезу:
– Ты хочешь сказать, что при перемещении в прошлое машина будет уменьшаться, а в будущее – увеличиваться? – уточнил я. – Или наоборот? И именно это накладывает определённые ограничения на дальность путешествия?
Пока Гошка переваривал сказанное, мы с Васей обменялись мнениями относительно чертёжа.
– Чертёж, похоже, подлинный, – произнёс Вася.
– Мне тоже так кажется, – согласился я. – Но откуда он попал к Гошке?
– Скорее всего – из будущего. Маловероятно, что такие вещи существуют сегодня или существовали в прошлом.
– Кто знает… А Атлантида?
– А при чём английский язык?
– Сделаем, а, Вася? – перебил нас Гошка.
Голубев покачал головой.
– Нет. Ничего не получится.
– Почему-у? – удивился Гошка, раскрывая глаза, хотя шире, мне казалось, раскрыть невозможно.
– Это сборочный чертёж, – пояснил Вася. – По нему можно собрать машину – из готовых деталей. А делают их по рабочим чертёжам, где указаны всё – размеры, допуски, материал… Из чего мы её сделаем?
– Из алюминия… Самый ходовой металл!
– Можно и из алюминия. Но я бы не рискнул. Кто знает, из чего её надо делать? Где ты чертёж-то достал?
– Не скажу, – сквозь слёзы процедил Гошка. – Пока не соберёте – не скажу!
– Гошенька, – как можно ласковее произнёс я, – тебе разъясняет слесарь-сборщик пятого разряда, проработавший на заводе семь лет: это невозможно. У нас нет необходимых деталей. А всё-таки, где ты его нашёл?
– Дома старые ломали, а я пролез… Рылся на чердаке, среди бумаг и нашёл… Неужели его нельзя никак сделать? – обратился он к Васе.
Тот покачал головой.
– Никак. Я попробую сделать по чертежу модель. А настоящую машину… нет, не получится. Вот, смотри, – он указал Гошке на что-то в углу листа, "масштаб 1:50", то есть в одном сантиметре чертежа пятьдесят сантиметров натуры. Представляешь, какая она будет? Метров десять длиной. Где мы возьмем столько алюминия? И чем его обрабатывать в домашних условиях? Напильником? Тут ведь нужна особая точность, чтобы лишний хроноквант не проскочил. А то потонет в океане времени. Инструмент особый нужен.
Гошка вздохнул.
– А двигатель какой? – обратился Вася ко мне. – Почитай-ка, что сказано про двигатель? Машина же без двигателя не поедет.
И тут только я обратился к тексту. Честно говоря, до этой минуты я не верил, что чертёж подлинный – Гошку могли разыграть. Я, правда, не представлял, кому это было нужно, но Гошка мог поверить во что угодно. Он, к примеру, лет пять назад отправлял письмо в Гималаи снежному человеку – хотел узнать из первых рук, существует тот или нет. Но когда я прочитал первые фразы…
– Это не английский язык, – сказал я.
– Как не английский?
– То есть английский, но исправленный.
– Как это?
– Понимаешь, был когда-то проект реформы английского языка – чтобы писать слова так, как слышатся. Вот на таком английском текст и написан. Учитывая традиционный консерватизм англичан, можно предположить, что чертёж относится ко второй половине третьего тысячелетия, не раньше.
– Прочитать-то ты сможешь? – переполошился Гошка.
– Попробую.
Спотыкаясь на непривычной транскрипции – приходилось сначала проговаривать каждое слово про себя, и лишь потом переводить – с внутреннего слуха – я начал читать.
И понял, что нам никогда не удастся построить машину времени. В тексте под заголовком встречались, например, такие выражения, как "вероятностная сопричастность темпорального поля", "вектор свободной направленности", что видимо, представляло собой выдержки из теоретического обоснования движения во времени, и я не был уверен, что перевёл их правильно: без технического словаря переводить подобные тексты – неблагодарное занятие, получается какая-то белиберда, а может, она и получалась.
Всё остальное было в том же духе.
Гошка скисал на глазах. Совсем убила его фраза: "Двигатель стандартный, IВX-54ST, с дикомплексом".
– Ну а всё остальное, – сказал я, пробежав глазами, – наименование позиций деталей. "Квадрохронное сетто" "поливариальный бомп", "виттальный актор", "болт", "гайка".
Я отложил чертёж в сторону, и посмотрел на Гошку. Гошка чуть не плакал.
– Сделали бы… Можно б во времени путешествовать… Я уже столько всего придумал…
– Ничего не получается, Гошенька, ты же видишь. Технологию изготовления знать надо. Наша техника до такого уровня ещё не развилась.
Мы посидели молча.
– Может, этот чертёж видел и Уэллс, и именно он натолкнул его на создание "Машины времени"?
– Вряд ли. Видишь, они ведь совершенно непохожи. Хотя…
– Что будем делать с чертёжом?
– Пусть полежит у меня, – сказал Вася. – Сделаю модель, а там посмотрим.
– Надо с него копию снять, а то вдруг исчезнет, – пробормотал Гошка, – кто знает, на что способно четвёртое измерение…
Мысль оказалась ценной. Потому что чертёж действительно куда-то исчез – из закрытой коробки, где его держал Гошка.
Модель, правда, мы сделать успели. Из алюминия. В масштабе 1:50. Но что модель…
Ясным утренним днём
Ясным утренним днём – примерно в половине двенадцатого по летнему времени – я спускался босиком по крутой тропинке, ведущей к Северскому Донцу. Хотелось поскорее нырнуть в прохладную мокрую воду и смыть с себя всю пыль, которая осела на меня, пока я собирал малину. Сухость стояла необычайная. "Вроде и дождь прошёл недавно, – думал я, – а пыль…" Дача наша стояла у самой дороги, на отшибе, и любая машина, проезжавшая мимо, обдавала её целыми облаками пыли, окутывавшими в первую очередь малину. Но убирать-то надо, она вон осыпаться начала. Хоть и мелковата в этом году, зато сладкая.
Тропинка шла у мелового обрыва, правого края большого оврага, прорезавшего крутой склон, зеленевший невысокой травой, и иногда так близко подходила к краю обрыва, что я невольно замедлял бег, боясь, как бы подо мной не обвалилась земля. По тропинке ходили мало – в основном такие же дачники, и тоже как я – искупаться.
Прыгнув в воду, я некоторое время вертелся на одном месте, смывая с себя пыль и грязь. Мутной дорожкой она утянулась по течению. Затем, взобравшись на торчащую из воды колоду – сколько купаюсь, всегда тут торчит, наверное, в морёный дуб превратилась, несмотря на то, что ива – я осмотрелся по сторонам, примечая зелёный склон, белый обрыв, голубое небо, красные стены коровников на другом берегу, серебристую водонапорную башню возле них.
"Красота!" – подумал я, набрал побольше воздуха, и винтом ушёл в воду. В воде сразу раскрыл глаза, надеясь сквозь кипение воздушных пузырьков разглядеть живой блеск метнувшейся в сторону рыбки – интересно, была ли рыбка? – и так, с раскрытыми глазами, вынырнул. Пока вода сбегала по глазам, я ничего не видел и только усиленно протирал их кулаками.
А когда протёр, меня ожидал сюрприз: сверху, прямо из голубого неба, на лужайку между обрывом и речкой, на пологий берег, на котором лежала моя одежда, но чуть левее неё, опускалась летающая тарелка. Диск. Опускалась медленно, слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто выбирая место для посадки.
"Вылезти или переждать здесь?" – подумал я сначала. Если бы можно, я бы нырнул и не выныривал. Но вода вдруг показалась такой холодной, что я не смог оставаться ни минуты. "Замерзну", – подумал я и двинулся к берегу…
Тарелка между тем прочно утвердилась на земле, и я решил принять её как должное. Тем более что она чудно гармонировала с окружающей природой, прекрасно вписываясь в окрестный пейзаж: на её зеркальных боках отражались зелёная трава, цветы и моя одежда, лежащая кучкой на старом пне. Не с этого ли пня та колода? Тарелка лежала спокойно, не испускала вокруг себя смертоносных лучей, не издавала неприятных звуков – просто лежала и всё. Лежала и не дрожала.
И я решил подойти и поприветствовать незнакомых братьев по разуму. Ведь я, может быть, как-никак, первый человек, которого они увидят, и по моему виду будут судить обо всём человечестве в целом. Поэтому передо мной встал вопрос: этично ли появляться перед представителями иной цивилизации в одних плавках? Но одеться как следует я бы всё равно не успел: в борту (боку?) тарелки что-то открывалось, и я ограничился тем, что надел чёрные очки. Мне казалось, что так я выгляжу респектабельней. Да и потом: не так стыдно в глаза смотреть.
Люк – или как его назвать? – распахнулся, и оттуда вылез парень в рубашке с короткими рукавами и в шортах. Он огляделся – меня будто и не заметил, – свистнул одобрительно и полез обратно. Но не совсем. Не полностью.
Я подошёл поближе – за свой внешний вид я уже не опасался, считая его вполне в норме, – посмотрел на туго натянутые шорты и с трудом удержался, чтобы не сделать ему "иголочки": вытянуть со всего размаху кончиками ногтей. Вот взвился бы! Я даже попятился назад, опасаясь воплотить своё желание. Ничего себе была бы встреча!..
Вылез он с чемоданчиком в руках, который и поставил тут же на траву.
– Здравствуй, Брат по Разуму – высокопарно произнёс я, простирая к нему руку и стараясь, чтобы голос звучал как можно более приветливо и взволнованно (я хотел компенсировать неудавшуюся выходку), хотя никаких чувств я в данный момент не испытывал: таких ребят на улицах полно. Да и для истории – а я надеялся, что встреча попадёт в историю, всё-таки первый контакт – было бы полезней, чтобы я думал что-нибудь такое. Всё равно потом придумают. Вроде как Юлий Цезарь: "Рубикон перейдён!" или "И ты, Брут!" Было у него время что-нибудь говорить!
– Отойди, не мешай, – буркнул парень, раскрывая чемоданчик.
"И ты, Брут!.." – хотел сказать я, но вовремя сдержался. Да если и сказал бы, что бы это изменило? Он всё равно не знает, кто такой Брут.
Парень решительно не хотел вступать ни в какие контакты – ни в первые, ни во вторые. Сидел себе на корточках, сопел и копался в чемоданчике. В руках у него появилась пара наушников, которые он надел на голову, а сам продолжал собирать из блестящих стержней различной длины какую-то сложную конструкцию. Я присел рядом и потрогал один стержень – совершенно легкий, почти невесомый. Металлизированная пластмасса?
– Положи на место! – рявкнул парень. – Испортишь ещё…
Я отошёл в сторонку и сел на пенёк, сбросив одежду на траву. Прямо передо мной торчал зеркальный бок тарелочки, в котором криво отражался я сам. "А может, так оно и нужно? – думал я. – Что мы знаем о пришельцах? Никто ведь их не видел и не знает, какие у них цели и какие привычки. А они, может, такие, что нет в них, в этих целях, нам, землянам, никакого места. Вон он сидит и занимается своим делом, будто меня вовсе и нет. Ну ладно бы там черепаха какая или осьминог – не так обидно было бы. А то человек с виду, царь природы – и игнорирует себе подобного. Не думал я, что пришельцы такими окажутся..
Тут я хотел обидеться, подойти к пришельцу, схватить его, подлого, за грудки и заставить зауважать Землю, а заодно и её обитателей, но… Будет ли он уважать после этого? Да и неизвестно ещё, кто кого за грудки возьмёт – парень с виду крепкий и его, наверное, перед вылетом всяким приёмам обучали, вроде нашего каратэ. На случай подобных случаев… Лучше уж не надо. Посмотрю ещё.
Сидел я так, смотрел на него и вокруг, и так скучно мне стало!.. Уж очень обыденно всё происходило – и сама посадка, и его кряхтение над чемоданчиком (чудак, ей-богу, право слово: разве бы я ему не помог? В радиотехнике как будто разбираюсь. Ну, мучайся, мучайся).
Вообще жизнь скучнее кино. В кино когда летающую тарелку показывают, так та всегда с таким воем садится – впору самому выть. Такая космическая неземная музыка полёт сопровождает, что в душе что-то холодеет и замирает. А тут так тихо опустилась, что даже стрекотание кузнечиков в траве и голоса коров с того берега не заглушила. И сейчас не заглушает – ишь, как расстрекотались да размычались; не доенные, что ли? А ветерок такой тёплый, и солнышко так ласково светит (наше солнышко, не чужое), что меня в сон потянуло, и я вроде зевнул.
А как зевнул, сразу с меня сон слетел. А что, – думаю, – если тарелка специально вокруг себя сонные лучи распускает? Говорят ведь, что когда встречались такие тарелки где-нибудь над шоссе, так машины глохли, искра в баллон уходила. И продолжалось это до тех пор, пока тарелочка из поля зрения не исчезнет. И всякие приборы электронные тоже разлаживались.
Посмотрел я на часы – идут. Двенадцать ноль одна. Да нет, думаю, сон – это от солнышка. Пригревает тепло, ветерок ласковый, травка шелестит, колышется, кузнечики стрекочут, речка блики в глаза бросает – вот и разморило.
А парень уже по меловой осыпи бродит, сандалии испачкал. И в руках что-то вроде параболического локатора, и он им лоцирует обрыв меловой. А тарелка настежь открытая, люк распахнут, болтается – разве что петли не скрипят – и мне отсюда вся её внутренность видна: кресло, пульт управления как панель нашей ЭВМ, и огоньки красненькие и зелёненькие по пульту бегают. Эх, забраться бы сейчас туда, пока он на осыпи меня игнорирует – и по газам!
"По каким газам?" – спросил я сам себя и внутренне нахмурился. – Что это тебе – "жигули"? Да и "жигули" я водить не умею. А если и умел бы, всё равно такого бы себе не позволил.