Наконец Скирлет стала относиться к существованию Джаро по-философски. В конце концов, ей исключительно повезло - она родилась наследницей Хутценрайтеров, постоянных членов клуба "Устричных кексов"! Была ли в этом какая-то несправедливость? Не обязательно. Обстоятельства нашего рождения таковы, каковы они есть - зачем вносить какие-то изменения?
Однажды после полудня - как раз, когда кончилось первое полугодие - Скирлет, окруженная одноклассницами, слышала, как имя Джаро упомянул некий Ханафер Глакеншоу. Ханафер, большой и шумливый парень с густой копной кудрявых русых волос и выразительными, хотя и грубоватыми чертами лица, считал себя решительной и ловкой личностью, изобретателем и организатором предприятий. Он любил стоять, вскинув голову, чтобы всем было видно, какой у него гордый горбатый нос. Ханафер был убежден, что природа наградила его от рождения выдающейся весомостью - причем, возможно, так оно и было: он неустанно проталкивался вверх, не брезгуя ни лестью, ни нахальством, и уже успел преодолеть уровни "Сладких помидоров" и "Лодырей", проникнув в завидное сообщество "Пригретых змей". Теперь для него наступила пора снова подтвердить социальную плавучесть и внести новые записи в журналы связей.
Ханафер был капитаном роверболистов Ланголенской гимназии, и его команде не хватало сильных и ловких нападающих, способных устроить противнику хорошую взбучку. Похожая на мальчишку стройная школьница по имени Татнинка указала на Джаро, стоявшего поодаль на школьном дворе: "А почему не выбрать его? Он, вроде бы, достаточно силен и здоров".
Бросив взгляд в сторону Джаро, Ханафер хрюкнул: "О чем ты говоришь? Это Джаро Фат, профан. Кроме того, его мать - профессорша в Институте, пацифистка, каких мало. Она не разрешает ему заниматься борьбой, боксом или каким-нибудь другим спортом, причиняющим боль. Так что он не только профан, но и абсолютный, неисправимый туфтяк".
Скирлет, сидевшая рядом, слышала эти замечания. Она взглянула в сторону Джаро - их глаза случайно встретились. На какое-то мгновение между ними возникло нечто вроде связи или взаимопонимания, но Джаро тут же отвернулся. Последнее обстоятельство почему-то возмутило Скирлет сверх всякой меры. Разве он не сознавал, что она - Скирлет Хутценрайтер, независимое вольное существо, не допускавшее ни критики, ни постороннего суждения, и поступавшее исключительно по своему усмотрению?
Последние новости доставила к сведению Джаро, однако, не Скирлет, а Татнинка: "Ты слышал, как тебя обозвал Ханафер?"
"Нет".
"Он сказал, что ты - туфтяк!"
"Даже так? Что это значит? Надо полагать, ничего хорошего".
Татнинка хихикнула: "Я забыла - ты и вправду блуждаешь мыслями выше облака ходячего! Ладно, я объясню!" Татнинка процитировала определение, сформулированное самим Ханафером примерно неделю тому назад: "Туфтяк - самый трусливый из профанов; он каждое утро просыпается в мокрой постели и не решается сказать "Цыц!" даже котенку".
Джаро вздохнул: "Что ж, теперь мне известно, что это такое".
"Хм. Ты даже не разозлился!" - с отвращением обронила Татнинка.
Джаро задумался: "Если Ханафер провалится ко всем чертям, меня это нисколько не огорчит и даже не обрадует. Если ты рассчитывала передать ему мой ответ, теперь у тебя есть такая возможность".
"В самом деле, Джаро, тебе не следовало бы относиться с таким безразличием к мнению окружающих! - раздраженно заметила Татнинка. - У тебя ведь нет никакого престижа, никакой репутации, даже никакого желания их приобрести!"
"Ни малейшего", - пробормотал Джаро. Татнинка повернулась на каблуках и быстрыми шагами вернулась к друзьям. Джаро направился домой, в Приют Сильфид.
Альтея встретила его в нижней гостиной. Поцеловав его в щеку, она отступила на шаг и внимательно рассмотрела сына: "Что случилось?"
Джаро понимал бесполезность притворства. "Ничего особенного, - проворчал он. - Ханафер Глакеншоу занимается пустой болтовней".
"Какой именно?" - сразу встревожилась Альтея.
"Обзывает меня - то профаном, то туфтяком".
Альтея поджала губы: "Это неприемлемо, придется поговорить с его матерью".
"Ни в коем случае! - в панике воскликнул Джаро. - Пусть Ханафер говорит, что хочет - мне все равно! А если ты пожалуешься его матери, все станут надо мной смеяться!"
Альтея знала, что он прав: "Тогда тебе придется отвести Ханафера в сторону и вежливо объяснить ему, что ты не желаешь ему зла, и что поэтому у него нет никаких причин тебя обижать".
Джаро кивнул: "Может быть, я так и сделаю - после того, как врежу ему хорошенько, чтобы привлечь его внимание".
Альтея издала возмущенный возглас. Потянув Джаро за рукав, она отвела его к дивану и заставила сесть рядом. Джаро неохотно подчинился, чувствуя себя последним дураком и сожалея о том, что не придержал язык - теперь ему предстояло выслушать очередное разъяснение принципов этической философии Альтеи.
"Джаро, насилие - очень простая вещь, в нем нет никакой тайны. Это инстинктивный животный рефлекс, свойственный грубым, невоспитанным, морально ущербным людям. Меня удивляет, что ты даже в шутку прибегаешь к таким выражениям!"
Джаро не находил себе места; он уже раскрыл было рот, чтобы возразить, но Альтея не желала ничего слышать: "Как тебе известно, твой отец и я считаем себя борцами за всеобщее согласие. Мы презираем насилие и ожидаем, что ты будешь придерживаться тех же убеждений".
"Именно поэтому Ханафер и называет меня туфтяком!"
"Он перестанет, как только поймет, насколько он неправ, - безмятежно и певуче отозвалась Альтея. - Тебе придется ему это объяснить. Мир и счастье не даются даром - они подобны цветам в саду, их нужно лелеять, за ними нужно ухаживать".
Джаро вскочил на ноги: "У меня нет времени ухаживать за цветами в саду Ханафера! Мои мысли заняты другими вещами".
Альтея пристально взглянула на Джаро - и тут же забыла о перевоспитании Ханафера; Джаро понял, что снова допустил оплошность.
"Какими другими вещами?" - спросила Альтея.
"Ну... разными".
Поколебавшись меньше секунды, Альтея решила не настаивать. Протянув руки к Джаро, она обняла его: "Как бы то ни было, ты всегда можешь обсуждать со мной любые проблемы. Мы все поправим, все будет в порядке - я никогда не посоветую тебе нанести кому-нибудь вред или сделать что-нибудь плохое. Ты мне веришь?"
"О да, я тебе верю".
Альтея успокоилась: "Рада, что ты хорошо все понимаешь! А теперь иди, переоденься - мы пригласили на ужин господина Мэйхака. Ты, кажется, любишь с ним поговорить?"
"Не откажусь", - осторожно ответил Джаро. На самом деле ему нравился Тоун Мэйхак, мало походивший на типичных знакомых профессоров Фатов - что заставляло Джаро задумываться о предпочтениях родителей. Инопланетянин, успевший на своем веку несколько раз пересечь Ойкумену вдоль и поперек, Мэйхак мог рассказать о множестве странных приключений. Худощавый и сильный, с потемневшей от космического загара кожей и густыми, коротко подстриженными черными волосами, Мэйхак был моложе Хильера. Альтея считала его почти привлекательным, так как у него были правильные черты лица. Хильер относился к этому знакомому с изрядной долей критики: по его мнению, грубоватая, даже суровая внешность Мэйхака - в частности, сломанный нос - позволяла предполагать склонность к насилию.
В обществе Мэйхака Хильер чувствовал себя неудобно, будучи убежден, что в свое время Мэйхак был астронавтом, а это подрывало его репутацию в глазах профессора. Астронавтов, как правило, набирали из числа никчемных бездельников и бродяг, отбросов общества. Мироощущение астронавта было в принципе несовместимо со взглядами Хильера - и он хотел, чтобы Джаро научился разделять его точку зрения.
Сразу после первой встречи с Мэйхаком Хильер преисполнился глубокими подозрениями. В ответ на насмешки Альтеи профессор мрачно заявлял, что инстинкты еще никогда его не подводили. Он считал, что Мэйхаку, даже если его нельзя было уличить в каком-нибудь преступлении, было что скрывать - на что Альтея отзывалась: "Подумаешь! Каждому есть что скрывать".
Хильер хотел было решительно заявить "Только не мне!" - но вспомнил об одном или двух не слишком похвальных эпизодах своей молодости и ограничился уклончивым нечленораздельным мычанием.
На протяжении нескольких следующих дней Хильер потихоньку наводил справки, после чего торжествующе преподнес Альтее результат: "Все примерно так, как я предполагал! Наш знакомый скрывается под вымышленным именем. На самом деле его зовут Гэйнг Нейтцбек - но по причинам, известным только ему, он представляется как Тоун Мэйхак".
"Невероятно! - всплеснула руками Альтея. - Откуда ты знаешь?"
"Пришлось провести небольшое расследование и воспользоваться индуктивной логикой, - ответил Хильер. - Я просмотрел его заявление о приеме в Институт. В нем он указал дату своего прибытия в космический порт Танета на звездолете "Алис Рэй" компании "Старейший перевоз". Но когда я проверил список пассажиров, прибывших в указанный день на звездолете "Алис Рэй", я не нашел в нем Тоуна Мэйхака; в списке, однако, значится некий Гэйнг Нейтцбек, по профессии астронавт-механик. Во избежание сомнений, я просмотрел списки всех пассажиров, высадившихся в Танете на протяжении года - ни в одном нет никакого Тоуна Мэйхака. Что и требовалось доказать!"
Запинаясь, Альтея пробормотала: "Почему бы ему понадобилось скрываться?"
"На этот счет можно сделать десятки предположений, - продолжал Хильер. - Может быть, он прячется от кредиторов - или сбежал от докучливой жены, а то и от нескольких жен. Одно несомненно: если человек пользуется вымышленным именем, значит, не хочет, чтобы его нашли". Хильер не преминул процитировать один из известнейших афоризмов барона Бодиссея: "Заходя в банк, честный человек не надевает маску".
"Так-то оно так, - с сомнением протянула Альтея. - А жаль! Мне нравился Тоун Мэйхак, как бы его ни звали".
Вечером следующего дня Хильер заметил в Альтее с трудом сдерживаемое возбуждение - то ли радостное, то ли злорадное. Он промолчал, прекрасно зная, что Альтея скоро не выдержит и все расскажет. Так и случилось. Налив себе и супругу по бокалу их любимого красного вина, "Таладерра фино", Альтея выпалила: "Ты никогда бы не догадался!"
"Не догадался - о чем?"
"Я раскрыла тайну!"
"Ничего не знаю ни о каких тайнах", - обиженно буркнул Хильер.
"Да уж, конечно! - насмехалась Альтея. - Тебе известны сотни всевозможных тайн. Одна из них, в частности, касается Тоуна Мэйхака".
"Надо полагать, ты имеешь в виду Гэйнга Нейтцбека. Честно говоря, Альтея, меня мало интересуют темные делишки этого субъекта - каковы бы ни были причины, по которым он решил нас обмануть".
"Прекрасно! Замечательно! Никаких темных делишек! А случилось вот что: я подошла к телефону и позвонила Гэйнгу Нейтцбеку. Он работает в мастерской космопорта и сразу ответил на вызов. Я хорошо рассмотрела его на экране - он ничем не напоминает Тоуна Мэйхака. Я сказала, что звоню по поводу поданного в Институт заявления Тоуна Мэйхака - в нем указано, что он прибыл в Танет на борту звездолета "Алис Рэй".
"А при чем тут я?" - спросил Гэйнг Нейтцбек.
"Он прилетел вместе с вами?"
"Так точно".
"А почему его имени нет в списке прибывших?"
Гэйнг Нейтцбек усмехнулся: "Мэйхак служил в МСБР. Нынче он в отставке, но это ничего не значит. Когда он прибывает в космопорт, ему достаточно показать удостоверение, и он проходит контроль без вопросов. Я мог бы сделать то же самое, но мое удостоверение куда-то запропастилось"".
Альтея удовлетворенно откинулась на спинку стула и прихлебнула вино из бокала.
Хильер сделал кислую гримасу: "Что ж, все это неважно в любом случае. Не стоит делать бурю в стакане воды. Кто бы он ни был, в конце концов мне все равно".
"Значит, ты перестанешь на него дуться? Он всегда вел себя хорошо".
Хильеру пришлось неохотно признать, что он не мог найти в поведении Мэйхака никаких изъянов. Тоун Мэйхак говорил тихо и вежливо, а старомодностью одежды умудрялся перещеголять самого Хильера. Мэйхак мало распространялся о своем прошлом, но как-то раз заметил, что прилетел на Галлингейл, чтобы восполнить пробел в образовании. Альтея встретила его в Институте, где она преподавала Мэйхаку, проходившему аспирантуру, один из специализированных курсов. У Мэйхака, так же, как у профессоров Фатов, вызывали пристальный интерес необычные музыкальные инструменты. Блуждая по Галактике, Мэйхак приобрел целую коллекцию уникальных звуковоспроизводящих устройств - в том числе настоящий квакгорн, пару сплетофонов, зубную гармонику, чудесный посох-тромборог, инкрустированный сотней танцующих серебряных демонов, и даже полный набор блорийских игольчатых гонгов. Инструменты эти привлекли внимание Альтеи, и через некоторое время Тоун Мэйхак стал регулярно посещать старую усадьбу Фатов.
2
На этот раз Хильер не знал, что Альтея пригласила Мэйхака на ужин, пока не вернулся из Института. Дополнительное раздражение у него вызвали явные признаки особых приготовлений: "Не могу не заметить, что ты выставила драгоценные подсвечники из Сырьевой Базы. Можно подумать, сегодня мы отмечаем какое-то знаменательное событие".
"Ничего подобного! - возмутилась Альтея. - Зачем хранить красивые вещи, если никогда ими не пользоваться? Называй это "творческим порывом", если хочешь. Но ты ошибаешься - эти подсвечники не из Сырьевой Базы".
"Откуда еще? Прекрасно помню, как ты их покупала. Они обошлись нам в кругленькую сумму".
"А вот и нет! То были другие подсвечники, и я могу это доказать, - Альтея перевернула подсвечник и внимательно рассмотрела ярлык на донышке. - Смотри, здесь написано: "Ферма Ридджалума". Разве ты не помнишь хозяйство на склоне хребта Ридджалума? Там на тебя набросилось какое-то странное животное, вроде бешеного ежика".
"М-да, - проворчал Хильер. - Эту тварь я хорошо помню. Причем нападение было абсолютно ничем не спровоцировано! Мне следовало подать в суд на хозяйку фермы".
"Как бы то ни было. Она уступила подсвечники по сходной цене, так что ты пострадал не безвозмездно. И вот видишь, теперь нам есть о чем вспомнить за ужином!"
Бормоча себе под нос, Хильер выразил надежду на то, что сегодня "творческий порыв" Альтеи ограничился убранством гостиной, не распространяясь на кухню. Тем самым он напомнил супруге о некоторых в высшей степени сомнительных блюдах, расстроивших его пищеварение в результате предыдущих кулинарных экспериментов Альтеи, руководствовавшейся сборником авангардистских рецептов.
Альтея отвернулась, чтобы спрятать улыбку. Судя по всему, Хильер слегка ревновал к их обаятельному гостю. "Кстати! - воскликнула она. - Господин Мэйхак принесет свой смешной квакгорн. Может быть, он даже попробует на нем сыграть. Это должно быть очень весело!"
"Ха, гм! - ворчал Хильер. - Значит, Мэйхак еще и музыкант. Даровитый сыщик в отставке, надо сказать".
Альтея расхохоталась: "Это еще ниоткуда не следует! Для игры на квакгорне музыкальные способности не нужны - они скорее мешают".
Джаро давно уже понял, что именно те вещи, которые он хотел бы обсуждать с Мэйхаком - а именно навыки астронавтов и прочие сведения о космических полетах - не считались подходящими предметами разговора и порицались в доме Фатов. Так как родители прочили Джаро академическую карьеру в Колледже эстетической философии, они осторожно одобряли интерес Джаро к причудливым музыкальным инструментам Мэйхака, притворяясь, что их нисколько не беспокоили авантюристические методы их приобретения.
Сегодня, как отметил Хильер, Альтея уделила особое внимание убранству стола. Из своей коллекции она выбрала пару массивных подсвечников, выкованных вручную из заготовок синевато-черного кобальтового сплава, в дополнение к старинному фаянсовому сервизу, покрытому темноватой лунно-голубой глазурью, под которой, словно в толще воды, плавали расписные морские анемоны.
Мэйхак был надлежащим образом впечатлен и с похвалой отозвался о приготовлениях Альтеи. Они приступили к ужину, и в конечном счете Альтея пришла к выводу, что ей удалось добиться некоторого успеха - несмотря на то, что Хильер, попробовав ракушки из сдобного теста с начинкой из сухорыбицы с пряностями, заявил, что тесто было трудно прожевать; кроме того, по его мнению, соус оказался слишком острым, а суфле получилось дряблым.
Альтея вежливо отвечала на замечания мужа, а поведение Мэйхака могло ее только порадовать. Гость внимательно выслушивал несколько помпезные и пространные рассуждения Хильера и - к сожалению Джаро - даже не заикнулся о космосе или звездолетах.
После того, как все встали из-за стола и перешли в соседнюю гостиную, Мэйхак вынул из футляра и продемонстрировал квакгорн - пожалуй, самый необычный из приобретенных им экспонатов, так как он состоял, по сути дела, из трех инструментов, звучавших одновременно. Горн начинался с прямоугольного бронзового мундштука, оснащенного рычажным кнопочным механизмом управления четырьмя клапанами. Клапаны открывали и закрывали отверстия четырех закрученных спиралями трубок, сходившихся к центральному бронзовому шару - так называемому "смесителю". С противоположной мундштуку стороны из "смесителя" торчал приплющенный раструб с прямоугольным зевом. Исполнитель нажимал и отпускал четыре клапана пальцами левой руки, что позволяло извлекать звуки точной высоты, образовывавшие, однако, лишенную всякой логики последовательность интервалов и по тембру напоминавшие бульканье сливающейся в канализацию вязкой жидкости. Над мундштуком еще одна трубка, раздвоенная на конце и вставляемая в ноздри, становилась чем-то вроде скрипучей флейты; закрывая и открывая отверстия этой трубки пальцами правой руки, исполнитель издавал различной высоты визги, никаким очевидным образом не соотносившиеся с хрюканьем горна. При этом частое нажатие педали правой ногой накачивало воздух в пузырь, отзывавшийся на движения левого колена и производивий нечто вроде сдавленных стонов в диапазоне примерно одной октавы. Само собой, для того, чтобы научиться хорошо играть на квакгорне, требовались многие годы - даже десятилетия - постоянных упражнений.
"Я умею играть на квакгорне, - заявил Мэйхак, обращаясь к трем слушателям. - Насколько хорошо это у меня получается? Трудно сказать, так как для непосвященных, в том числе для меня, правильное исполнение мало чем отличается от неправильного".
"Уверена, что у вас все получится! - сказала Альтея. - Не заставляйте нас ждать! Сыграйте что-нибудь веселое и легкомысленное".
"Ладно, - решился Мэйхак. - Я исполню песенку "Разгулялись девки на Антарбусе"; других мелодий я не помню".
Мэйхак вставил мундштук в рот и раздвоенную трубку в нос, подтянул ремешки, скреплявшие различные части инструмента, набрал в грудь воздух и извлек из квакгорна несколько пробных глиссандо. Носовая флейта разразилась режущей уши трелью. Звуки, доносившиеся из пузатого горна, можно было бы назвать клокотанием пузырей в сиропе - хотя они вызывали настолько неприличные ассоциации, что супруги Фаты поморщились. Воздушный пузырь сопровождал эту какофонию протяжными мучительными стонами, вибрировавшими в ограниченном, но исключительно неприятном диапазоне.