- Правильно, - согласился Кейс, - и, с вашего позволения, я должен сказать, что это очень откровенная книга.
- В вашем издании или в чьем-нибудь другом?
Кейс засмеялся.
- Конечно, в чьем-нибудь другом. Если бы она была в нашем издании, зачем бы мы вообще оказались здесь, в ваше время.
Саттон поднял брови.
- Я уже написал ее. Без чьей-либо помощи и чьего-либо совета… и без какого-то редактирования. А теперь, если я напишу ее еще раз и напишу так, как вы хотите, то могут возникнуть какие-либо осложнения.
- Нет ничего неопределенного, - осторожно возразил Кейс. - Нет ничего, что не может быть удовлетворено.
- А теперь, когда вы собираетесь убить меня, вообще не будет никакой книги. Как вы с этим поступите?
Кейс нахмурился.
- Это будет очень трудно и неблагодарно. Но мы как-нибудь справимся и с этим.
Он снова поднял пистолет.
Саттон пристально вглядывался в своих врагов.
- Они не будут стрелять, - сказал он себе. - Это блеф. Пол холодный…
Кейс нажал на спусковой крючок.
Могучая сила, словно удар огромного кулака, обрушилась на тело Саттона и отбросила его назад, так что покосилось кресло, на котором он сидел, и поплыло куда-то, как это случается с кораблем, попавшим в магнитную бурю. Огонь охватил его мозг, и он почувствовал агонию, впившуюся в него своими когтями, и эта боль потрясла каждый его нерв, царапала каждую его кость. Была одна мысль, одна ускользающая мысль, за которую он пытался ухватиться, но она вырывалась из его разума, как угорь из пальцев.
- Изменение, - вдруг ясно сформулировалась мысль, - изменение, изменение.
Он почувствовал происходящее изменение, чувствовал, как оно начинается уже в то время, когда он умирал.
И смерть была такой мягкой, черной, прохладной, сладкой и, в то же время, вызывающей чувство благодарности к ней. Он погрузился в нее, как пловец погружается в прибрежный прибой, и волна накрывает его и удерживает его тело. И он почувствовал пульсацию и биение того, что, как он знал, не имеет границ, и в то же время это потрясло его до самых невообразимых глубин.
А на Земле остановился психометр, и Кристофер Адамс впервые 0 жизни отправился домой, прежде чем окончился его рабочий день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Херкимер лежал на своей кровати, пытаясь заснуть. Но сон не приходил. И он удивлялся тому, что ему приходится спать, есть и пить, как человеку. Но он не был человеком, хотя и был очень близок к человеку и по уму, и по способностям. Близок настолько, насколько это вообще только может быть. Его происхождение было химическим, а происхождение человека - биологическим. Он представлял собой лишь имитацию, а человек был оригиналом.
- Дело в методе, - сказал он себе. - В методе и терминологии. Именно это отличает меня от человека, поскольку во всем остальном мы совершенно одинаковы.
Метод и термин, а также татуировка, которая находится у меня над бровями. Я такой же, как человек, такой же хитрый и умный. И все же я только паяц. И я буду таким же ненадежным и подлым, как человек, если мне представится для этого возможность. Да, конечно, у меня есть татуировка и мной кое-кто владеет, и у меня нет души… хотя иногда я в этом сильно сомневаюсь.
Херкимер спокойно лежал, глядя в потолок, и пытался припомнить некоторые вещи, но память не приходила к нему на помощь.
Сначала был инструмент, потом машина, которая по сути дела была сложным инструментом, и она не представляла из себя ничего иного - продолжение человеческой руки.
Затем появился робот, а робот уже машина, похожая на человека. Машина, которая выглядела и разговаривала как человек, которая ходила как человек и выполняла все, что требовал от нее человек. Но это была карикатура на человека, как бы точно она ни была изготовлена, как бы хитро ни была сконструирована. Никогда не существовало возможности того, чтобы ее приняли за человека.
А что после роботов?
"Мы уже не роботы, - грустно подумал Херкимер, - но мы еще не люди. Мы не машины, но в то же время мы не созданы из плоти и крови. Мы представляем собой набор химических элементов, принявших такую форму, которую избрали наши создатели, и нам была дана искусственная жизнь, настолько близкая к жизни настоящей, что настанет день, когда она с удивлением обнаружит - между нами и ними нет никакой разницы. Мы созданы по образу и подобию людей, и сходство так велико, что нам приходится носить татуировку. Так близки к человеку! И в то же время мы не люди.
Хотя есть какая-то надежда. Если мы сохраним в секрете тайну рождения от человека, тогда не будет никакой разницы. Настанет день, когда человек подойдет к андроиду и заговорит с ним, как с братом".
Херкимер заложил руки за голову. Он пытался понять и проанализировать ход своих мыслей и разобраться в мотивах, их вызвавших. Но сделать это было нелегко. В этом не было какого-то вызова кому-либо, не было ни зависти, ни горечи. Было лишь ощущение близости какой-то цели, которой он так пока и не достиг, хотя оставалось совсем немного.
"Нет ощущения уверенности, - подумал он, - а между тем, именно уверенность должна быть сохранена для других младших братьев, которые были еще дальше от человека".
Он лежал так еще довольно долго, думая об этом чувстве, следя за темным проемом окна, покрытым морозными узорами, и за звездами за окном, свет которых проникал сквозь заиндевевшее окно, слушая тонкий свист ветра и едва слышный неприятный звук, когда ветер ударялся о крышу… Сон никак не приходил, и он наконец встал и зажег свет. Трясясь от холода, он оделся, потом вытащил книгу из кармана. Склонившись к лампе, он перевернул страницу и открыл то место, которое уже много раз читал:
"Нет на свете ничего такого, вне зависимости от того, как оно было создано, задумано или сделано, что знало бы, что такое жизнь и путь жизни. И из этого правила нет исключений. Я вас в этом уверяю…"
Он закрыл книгу и держал ее, сжав обеими руками.
"…вне зависимости от того, как оно было создано, задумано и сделано…"
Сделано!
Самое главное, что имело значение - это путь жизни.
Уверенность - вот что должно сохраниться.
- Я выполню свой долг, - сказал он себе, - мой долг, который я так желаю выполнить. Я все еще его выполняю. Я играю свою роль и, кажется, играю неплохо. Я играл эту роль, когда принес вызов на дуэль Ашеру Саттону, когда перешел в собственность Саттона в качестве обычного робота-андроида. Я выполняю свой долг перед ним…
Не только перед ним, поскольку уверенность - это вера и знание, в которых нуждаются и я, и любое другое живое существо, независимо от того, сколь совершенным оно бы не было; знание и вера, что ты не одинок. Я нанес ему меткий удар, поверг его, а затем поднял и унес на своих руках. Он, конечно, был сердит на меня, но это не имеет никакого значения. Он дал мне очень много и даже то, что он зол на меня, не может разрушить ничего, ни одного его слова или поступка.
Гром потряс хижину, и оконное стекло на мгновение окрасилось в розовый цвет.
Херкимер вскочил на ноги и подбежал к окну. Ухватившись за подоконник, он увидел красные удаляющиеся огни двигателей космического корабля.
Чувство страха заставило сжаться его желудок. Он бросился к двери, побежал вниз к комнате Саттона. Он не постучал и даже не попытался повернуть дверную ручку. Он просто ударил по двери и вышиб ее с такой силой, что замок вылетел вместе с шурупами.
Кровать была пуста, и в комнате никого не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Саттон чувствовал; что воскресает. Он боролся с этим чувством., поскольку смерть была такой уютной, как мягкая теплая постель, а воскрешение было подобно настойчивому, назойливому звонку будильника, звенящему в предутренней прохладе, вторгаясь в покой сна кошмарным раздражающим диссонансом. Кошмарным, как сама реальность, как тошнотворное напоминание о том, что пора проснуться и снова погрузиться в реальную жизнь.
- Но эта уже не в первый раз, - сказал себе Саттон, - конечно, не в первый. Я не в первый раз умираю и опять возвращаюсь к жизни. Это уже случалось прежде, и в тот раз я был мертв долго, гораздо дольше…
Он лежал вниз лицом на какой-то плоской твердой поверхности и в течение времени, которое казалось ему очень долгим, его разум пытался осознать, что значит эта гладкость и твердость. Твердая, плоская и гладкая - три слова, которые должны помочь ему представить - что же это такое.
Он чувствовал, как жизнь возвращается к нему, как она вливается в его руки, ноги. Но он еще не дышал, сердце еще не билось.
Пол, вот что это такое было… вот те слова, та вещь, на которой он лежит. Плоская поверхность была полом.
Послышались звуки, но он пока не называл их так, поскольку не знал этого слова, а затем, некоторое время спустя, он уже знал, что это называется звуком.
Теперь он мог пошевелить одним пальцем, затем вторым.
Он открыл глаза и увидел свет.
Звуки - это голоса, а голоса произносили слова, а слова - это мысли.
"Как много уходит времени, - подумал Саттон, - на то, чтобы все это осознать".
- Нам нужно более или менее серьезно отнестись к этому делу, - произнес голос, - и уделить ему значительно больше внимания.
- Вся беда, Кейс, в том, что у нас с тобой не хватает терпения.
- Терпение здесь не принесет никакой пользы, - сказал Кейс. - Он был убежден, что все наши действия являются блефом. Что бы мы не говорили и не делали, он все равно считал это блефом. В данной ситуации мы бы ничего не достигли, поскольку у нас оставался один выход.
- Да, я знаю, - согласился Прингл. - Но нам надо было убедить его, что все это блеф.
Послышался тяжелый вздох.
- Жалко, однако, - проговорил он, - Саттон был таким способным человеком.
В течение какого-то времени они молчали. Теперь Саттон чувствовал, что не только жизнь, но и сила возвращаются к нему. Возможность встать на ноги, поднять руку, возможность дать выход гневу. Сила, чтобы убить двух людей.
- У нас не так уж плохо получилось, - сказал Прингл. - Морган и его банда заплатят нам хорошо.
Кейс сомневался.
- Мне что-то не по душе все это, Прингл. Мертвый есть мертвый, если ты оставляешь его таким, но если ты его продаешь, это делает тебя кем-то вроде мясника.
- Меня это не беспокоит, - ответил Прингл. - А вот что это сделает с будущим, Кейс. С нашим будущим? Наше будущее во многом основывается на нескольких моментах, высказанных в книге Саттона. Бели бы мы лишь изменили содержание книги, то это не так бы сильно повлияло на него… может, это вообще было бы незаметно. Но теперь Саттон мертв, так что книги не будет и будущее станет совсем другим…
Саттон поднялся…
Они растерянно посмотрели на него. Рука Кейса потянулась к пистолету.
- Давай, - предложил Саттон. - Стреляй в меня. Изрешети меня всего - все равно ты не проживешь ни одной минутой дольше.
Он попытался сосредоточить всю свою ненависть, как он это сделал во время своей схватки с Бентоном, когда был еще на Земле. Тогда его ненависть была столь неистовой, что уничтожила мозг того человека. Но сейчас в нем не было ненависти, а лишь конкретное, направленное желание убить.
Он двинулся вперед на негнущихся ногах, его руки протянулись к ним. Прингл побежал, вереща как крыса, пытаясь спастись.
Пистолет Кейса дважды выстрелил, и кровь хлынула из груди Саттона, но он продолжал идти. Кейс бросил пистолет и прислонился к стене…
Это заняло немного времени.
Они не ушли. Некуда было уходить.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Саттон направил корабль к небольшому астероиду, окруженному целой кучей каменных осколков, к астероиду, который по массе был не больше, чем сам корабль. Он почувствовал, как корабль соприкоснулся с астероидом, включил поле притяжения, и теперь корабль продолжал лететь в пространстве вместе с притянутым к его борту астероидом. Руки Саттона были опущены. Он спокойно сидел в кресле пилота. Пространство перед ним было угольно-черным и неприветливым, перечеркнутым лучами, которые закручивались в огненную корону. Они как бы несли какие-то послания холодного белого цвета через космос, в то время как астероид двигался по своей орбите.
- Это надежно, - сказал он себе. - Пока, во всяком случае. Может быть, надежно и навсегда, поскольку его, должно быть, никто уже не искал. Да, он был в безопасности, но с дырой в простреленной груди, которая заливала кровью его рубашку и струилась по ногам.
"Это довольно удобно, - подумал он невесело, - иметь второе тело. Это второе тело, выращенное во мне лебедянами, будет жить до тех пор, до тех пор… А до каких пор?"
А до тех пор, пока я не вернусь на Землю, не пойду к доктору и не скажу: "Меня подстрелили. Как насчет того, чтобы немного меня заштопать?"
Саттон засмеялся, представляя изумление доктора.
Или, может быть, вернуться на 61 Лебедя?
Но они его не пустят.
Или отправиться на Землю, прямо в таком виде, как сейчас, и ни к каким врачам не обращаться?
Он может достать другую одежду, а кровь перестанет течь, когда вся вытечет.
Но все заметят, что он не дышит.
- Джонни, - позвал он, но ответа не было, хотя он и почувствовал в своем сознании движение чужой мысли - знак понимания, исходящий от Джонни, такого понимания, когда собака понимает человека и взмахом хвоста дает человеку понять, что слышит его, но в то же время сильно занята своей костью, чтобы отвлечься от нее.
- Джонни, - опять позвал Саттон, - есть какой-нибудь выход?
Должен быть какой-то выход. В этом была надежда и в этом было то нечто, о чем необходимо сильно поразмыслить.
Он вообще пока не полностью использовал возможности, заложенные в его тело и в его разум.
Было время, когда он не знал, что может убивать одной своей ненавистью, что ненависть может быть подобна стреле, выпущенной из его мозга, стальной стреле, которая настигала жертву и убивала наповал.
И все же Бентон умер от пули в руку. Но ведь он мог быть мертв еще до того, как пуля настигла его?! Ведь Бентон выстрелил первым, но он промахнулся, а Живой Бентон никогда бы не промахнулся.
Было время, когда он не знал, что усилием мысли может контролировать энергию, чтобы поднять корабль с каменистой планеты и нести его через пространство в течение семи лет. И все же именно он сделал это, получая энергию от угасающих звезд и ничтожных пылинок материи, плавающих в вакууме космоса.
И все же он не знал, что может перейти от одной формы жизни к другой. Он не знал, что когда одна из форм жизни, которыми он обладает, погибает, то автоматически выступает другая.
Именно это как раз и произошло. Кейс убил его, и он умер, но снова возвратился к жизни. Но умер он до того, как началось изменение. В этом он был уверен, поскольку помнил свою смерть и узнал ее. Он знал об этом из прошлого своего опыта.
Он чувствовал, как его тело питалось. Питалось энергией звезд, как, скажем, обычный человек мог бы питаться апельсинами. Как оно получало частичку энергии, заключенную в кусочке камня, к которому присоединили его корабль, как оно впитывало любые, даже самые ничтожные источники энергии, даже такие, как утечка энергии из двигателей корабля. Его тело питалось, чтобы снова обрести силу, чтобы возместить понесенный ущерб.
- Джонни, есть ли какой-нибудь выход?
Ответа не было. Он позволил своей голове бессильно опускаться, пока она не легла на панель управления. Лишь тело продолжало питаться, получая энергию звезд.
Он слышал, как его кровь вытекала из ран и капала на пол, как струилась по полу. Его разум был словно в парном тумане, но он позволял ему оставаться в таком состоянии, поскольку ничего нельзя было сделать. Да и не было в этом никакой необходимости. Он не знал, как пользоваться теперь своим мозгом, как его использовать. Он не знал, на что способен, на что - нет. Саттон вспоминал, как он падал с криком, обращенным к чужому враждебному небу, ощутив в течение какого-то мгновения дикое, напряженное возбуждение, через которое он прошел, осознав, что мир 61 Лебедя лежит перед ним. Это то, что все космонавты Земли не смогли сделать, и лишь ему одному это удалось.
Планета стремительно приближалась, и он уже видел ее поверхность, похожую на географическую карту, перечеркнутую какими-то запутанными линиями, которые выглядели на его экране черными и серыми.
Это было двадцать лет назад, но он помнил все так, как будто это было вчера.
Он протянул руку и пытался поворачивать ручкой управления, но она не двигалась. Корабль продолжал неотвратимо падать вниз, и в какой-то момент он ощутил нарастающее волнение, превращающееся в страх.
Один только факт был до конца ясен ему, один среди проносившихся обрывков мыслей, чувств, молитв, один только обнаженный факт., он должен разбиться. Он не помнил тога, как разбился, поскольку даже не знал, как и когда это произошло. Был только страх, а потом не было ничего… Сначала было осознанное понимание происшедшего, а потом ничего не стало, и было успокоение и полное забытье.
Сознание вернулось к нему… через мгновение, а может через вечность… он не мог этого сказать.
Сознание вернулось, но оно было другое.
Оно лишь частично было человеческим, лишь в самой малой степени похожим на него. И знание, которое было абсолютно новым, и в то же время он знал, что оно было всегда.
Он чувствовал и знал, что его тело распростерто на земле, расплющенное, разбитое, раздавленное, потерявшее человеческий облик, но не мог этого видеть. Тем не менее он знал, что это было его тело, знал все его функции и строение, но все же чувствовал некоторое изумление, когда осознал эту вещь, лежащую перед его мыслью. Он знал, что для решения стоящей перед ним проблемы потребуются все его возможности.
Его тело должно быть заново собрано и отлажено таким образом, чтобы оно снова выполняло все функции, и жизнь, ушедшая из этого тела, должна вернуться в него.
Он думал о Шалтае-Болтае, и эта мысль показалась ему странной, поскольку этот детский стишок был совершенно новым для него и в то же время давно известным, хотя и забытым.
- Шалтай-Болтай, - сказала ему вторая половина, вторая часть его существа, - не дает решения. - И он знал, что это так, поскольку Шалтай-Болтай, свалившийся со стены, мог быть восстановлен, но свалившийся в иной мир, умерев в своем…
Он почувствовал, что состоит из двух существ, поскольку одна его часть отвечала на вопросы, заданные другой. Был тот, кто задавал вопросы, и тот, кто отвечал на них, но они, несмотря на это различие, были одним целым. Но что разделяет их на два существа, он понять так и не мог.
- Я твоя судьба, - ответил тот, кто всегда был отвечающей стороной. - Я с тобой с того момента, как ты начал жить. Я останусь с тобой, если ты не умрешь. Я не контролирую тебя, не заставляю искать что-либо, но я пытаюсь вести тебя по твоему пути, хотя ты этого и не знаешь.
Саттон, та его меньшая часть, которая была собственно им, ответила:
- Да, теперь я это знаю.
Ему казалось, что он знал об этом всегда, хотя, на самом деле, узнал это только что. Это было странной мыслью. Знание судьбы, как он почувствовал, было несколько запутанно, поскольку он теперь состоял из двух существ: из самого себя и Судьбы. Он не мог четко различить, какие вещи он знал только как Саттон, а какие - как Саттон плюс Судьба Саттона.