- В жизни есть еще вещи, кроме того чтобы рожать детей, - коротко ответила я.
Если раньше они были удивлены, то теперь их как громом поразило. Даже Хейзел, казалось, лишилась дара речи. Их идиотские лица довели меня до белого каления и я неожиданно почувствовала себя болезненно уставшей от всего этого бреда. На время я действительно забыла о своей роли отрешенного наблюдателя.
- Черт возьми, - прорвало меня. - Что здесь за чертовщина? Орчис, Мать Орчис! Ради Бога! Где я? Или это что-то вроде желтого дома?
Я зло уставилась на них, ненавидя даже сам их вид. Интересно? Уж не сговорились ли они против меня? Каким-то образом, внутри себя я была совершенно уверена, что кем бы и чем бы я ни была, я не Мать. Я выпалила это вслух и тут, к моему огорчению, расплакалась.
За отсутствием чего-нибудь другого, я приложила к глазам рукав. Когда я смогла снова ясно видеть, я обнаружила, что четыре из пяти глядят на меня с доброжелательной заботой. Четыре, но не Хейзел.
- Я же говорила, что с ней что-то странное, - торжествующе обратилась она к другим. - Она с ума сошла, вот что.
Та, что была до этого расположена ко мне доброжелательнее всех, попыталась снова:
- Но Орчис, конечно же, ты - Мать. Ты - Мать первой степени, с тремя зарегистрированными родами. Двенадцать чудных малышей первой степени, дорогуша. Не можешь же ты забыть это!
Я снова всхлипнула. Я чувствовала, будто что-то пытается прорваться сквозь пустоту в моем мозгу, но я не знала, что это, только то, что оно делало меня неимоверно несчастной.
- Ох, это жестоко, жестоко! Почему я не могу прекратить это? Почему оно не уйдет и не оставит меня в покое? - молила я. - В этом всем ужасная жестокая насмешка, но я не понимаю ее. Что случилось со мной? Это не навязчивая идея - нет-нет - ох, ну помогите же мне…!
Некоторое время я крепко зажмуривалась, всем сердцем желая, чтобы вся галлюцинация растаяла и исчезла.
Но этого не случилось. Когда я вновь открыла глаза, они все еще были там, бессмысленно уставясь на меня своими глупыми хорошенькими лицами над отвратительными грудами розового сатина.
- Я намерена отсюда убраться, - сказала я.
Последовало неимоверное усилие подняться до сидячего положения. Я чувствовала, что остальные наблюдают с широко открытыми глазами, как я это делаю. Я и так и этак билась над тем, как бы спустить ноги с кровати, но они запутались в сатиновом покрывале и я не могла их высвободить. Это была настоящая, отчаянная истерика во сне. Я услышала свой голос, молящий: "Помоги, Дональд, милый, пожалуйста, помоги…"
И внезапно, будто со словами "Дональд" расцвела весна, что-то, казалось, повернулось в моей голове. Затор в мозгу раскрылся не полностью, но достаточно, чтобы знать, кто я. Я неожиданно поглядела на других. Они все еще глядели на меня, полуизумленно, полувстревоженно. Я оставила попытки встать и опять откинулась на подушку.
- Больше вам меня не одурачить, - сказала я им. - Теперь я знаю, кто я.
- Но, Мать Орчис, - начала одна.
- Хватит, - огрызнулась я на нее. Казалось, я из жалости к самой себе пришла к чему-то вроде мазохистского бессердечия.
- Я не Мать, - резко сказала я. - Я всего лишь женщина, у которой когда-то был муж и которая надеялась - но только надеялась, - что у нее будут от него дети.
За этим последовала пауза, довольно странная, потому что хотя бы смешок должен был раздаться в ответ. Но на то, что я сказала, не обратили даже внимания. На лицах ничего не отразилось, на них было не больше мысли, чем на кукольных.
Тотчас же самая дружелюбная, казалось, почувствовала долг прервать молчание. Нахмурив брови и сморкнув носик, она спросила:
- Что такое муж?
Я тяжело переводила взгляд с одного лица на другое. Ни на одном ни следа коварства, ничего кроме озадаченного выражения, которое можно увидеть иногда в детских глазах. На мгновение я готова была впасть в истерику, но взяла себя в руки. Ну что ж, раз галлюцинация не оставит меня в покое, я буду воевать с ней ее же оружием и посмотрим, что же из этого выйдет. Я начала с невозмутимым видом и серьезностью объяснять простыми словами:
- Муж - это тот человек, которого женщина…
Из выражения их лиц явствовало, что я не очень-то просветила их. Однако они дали мне закончить три или четыре предложения, не прерывая. Затем же, когда я остановилась перевести дыхание, доброжелательница вмешалась с тем, что, очевидно, требовало для нее объяснения:
- Но что, - спросила она явно недоумевая, - что такое мужчина?
Холодное молчание повисло над комнатой после того, как я объяснила. Но я даже не соизволила обратить на это внимание. Я была слишком занята, пытаясь принудить раскрыться дверцу моей памяти еще чуть-чуть, и обнаружила, что с определенной точки ее уже не сдвинуть.
Я знала теперь, что я - Джейн. Я была до этого Джейн Саммерс, а стала Джейн Уотерлей, когда вышла замуж за Дональда. Мне… было….. 24, когда мы поженились, только 25, когда погиб Дональд, 6-ю месяцами позже. И там все закончилось. Это казалось вчерашним днем, но я не могла сказать…
До этого все было совершенно ясно. Мои родители и друзья, мой дом, моя школа, учеба в колледже, работа в качестве доктора Саммерс в рейгестерской больнице. Я могла вспомнить, как впервые увидела Дональда, когда его принесли однажды вечером с переломом ноги - и все, что за этим следовало…
Я вспомнила теперь лицо, что я должна была увидеть в зеркале - и оно, конечно же, было совсем не таким, какое я видела в коридоре - оно было овальное, с летним загаром, рот должен был быть меньше, аккуратнее, с каштановыми волосами, вившимися без всякой химии, с карими глазами, довольно широко расставленными и, возможно, слегка тяжелым взглядом…
Знала я теперь, как выглядит и мое тело - стройное, с длинными ногами и маленькими крепкими грудями - чудесное тело, которое я сначала принимала как должное, пока Дональд своей, любовью научил меня гордиться им.
Я посмотрела вниз на омерзительную гору из розового сатина и содрогнулась. Во мне закипела ярость. Я тосковала но Дональду, который успокоил бы и приласкал меня и сказал бы мне, что все будет в порядке, что я не такая, какой вижу себя сейчас, и что все это в самом деле - сон.
В то же время меня поразил ужас при мысли, что он когда-нибудь увидит меня толстой и жирной. И тут я вспомнила, что Дональд никогда уже не увидит меня - никогда - и я снова стала так несчастна и разбита, слезы потекли у меня по щекам.
Остальные просто продолжали смотреть на меня, широко раскрыв глаза и недоумевая. Прошло полчаса, все в том же молчании, потом дверь открылась, впустив целый отряд малышек, всех в белых спецовках. Я увидела, как Хейзел поглядела на меня и потом на начальницу. Она вроде как собралась что-то сказать, но передумала. Малышки разделились по две на кровать. Встав по бокам, они стащили покрывала, закатали рукава и начали массаж.
Сперва это было даже приятно и вполне успокаивающе: оставалось только откинуться назад и расслабиться. Но вскоре мне это стало нравиться все меньше, а потом я нашла это даже обидным.
- Хватит, - сказала я резко той, что справа.
Она остановилась, дружелюбно улыбнулась мне, хотя и с едва заметной неуверенностью и потом продолжила.
- Я сказала хватит! - повторила я, отталкивая ее.
Ее глаза встретились с моими. В них была озабоченность и боль, хотя с губ не сходила профессиональная улыбка.
- Я же сказала, - добавила я отрывисто.
Она продолжала колебаться и взглянула на вторую с другой стороны кровати.
- Ты тоже, - сказала я другой. - Достаточно.
Она даже не замедлила ритма. Та, что справа, собралась с духом и тоже возобновила работу как раз там, где я ее остановила Я протянула руку и толкнула ее, на этот раз сильнее. В этом валике, должно быть, было куда больше мускулов, чем можно было предположить. От толчка она пролетела с полкомнаты, споткнулась и упала. Движение в комнате замерло. Все уставились сперва на нее, потом на меня. Пауза была короткой. Все снова принялись за работу. Я оттолкнула ту девушку, что работала слева, хотя и осторожно. Другая взяла себя в руки. Она плакала и выглядела испуганной, но упрямо стиснула зубы и собралась вернуться назад.
- Держитесь подальше от меня, вы, маленькие пугала, - угрожающе сказала я им.
Это остановило их. Они замерли и поглядывали несчастно друг на друга. Та, что была с повязкой начальницы, засуетилась.
- Что такое, мать Орчис? - поинтересовалась она.
Я сказала. Это ее озадачило.
- Но все же в порядке, - увещевала она.
- Но не для меня. Мне это не нравится, и я этого не потерплю, - ответила я.
Она стояла неуклюже в затруднении.
С другого конца комнаты раздался голос Хейзел:
- Орчис чокнулась. Она говорила нам тут самые отвратительные вещи.
Малышка повернулась посмотреть на нее, а потом вопрошающе на одну из остальных. Ей ответили кивком с выражением отвращения, и она, повернувшись ко мне, начала изучающе разглядывать.
- Вы две, пойдите и доложите, - сказала она моим пребывавшим в замешательстве массажисткам. Обе они плакали и вместе поплелись вон из комнаты. Та, что руководила, бросила на меня еще один глубокомысленный взгляд и последовала за ними. Несколькими минутами позже все остальные собрались и ушли. Мы шестеро были одни. Последовавшее молчание нарушила Хейзел:
- Ну и гадко же было так делать. Эти бедные дьяволята всего лишь выполняли свою работу, - заметила она.
- Если это их работа, она мне не нравится, - ответила я ей.
- Ну и схлопотала им порку, бедняжкам. Но, я полагаю, это опять потеря памяти. Ты не вспомнила ведь, что Слугу, огорчившую Мать, наказывают поркой, не так ли? - саркастически добавила она.
- Поркой? - повторила я с трудом.
- Да, поркой, - передразнила она. - Но тебе ведь дела нет, что с ними станет? Не знаю, что случилось с тобой, пока тебя не было, но что бы это ни было, результат, кажется, получился прегадкий. Мне никогда не было до тебя дела, Орчис, хотя другие и думали, что я не права Ну, а теперь мы знаем все.
Никто не стал продолжать. Сильно чувствовалось, что все разделяют мнение Хейзел, но, к моей удаче, я избежала их упреков из-за того, что дверь открылась.
Вновь вошла старшая служительница с полдюжиной маленьких клевретов, но на этот раз ими предводительствовала красивая женщина лет тридцати. Ее внешность доставила мне неимоверное успокоение. Она не была ни крошечной, ни амазонкой, не была она и толстой. На фоне сопровождающей ее служительницы она выглядела длинноватой. Я определила ее рост приблизительно 1 метр 60 см. Это была нормальная, приятно сложенная молодая женщина, с коричневыми волосами, коротко подстриженными, в плиссированной черной юбке, видной из-под белой спецовки. Старшая служительница почти семенила, чтобы поспеть за ее широкими шагами, и говорила что-то о заблуждениях и "только что обратно из Центра сегодня, доктор…"
Женщины остановились около моего ложа, в то время как малышки столпились вместе, поглядывая на меня с недоверием. Она воткнула мне в рот термометр и подержала запястье. Удовлетворившись показаниями обоих, поинтересовалась:
- Головная боль? Беспокоит что-нибудь другое?
- Нет, - ответила я ей.
Она внимательно меня оглядела Я возвратила ей взгляд.
- Что…? - начала она.
- Да у нее с головой не в порядке, - вмешалась Хейзел с другого угла комнаты. - Она говорит, что потеряла память и не знает о нас.
- Она говорила о жутких отвратительных вещах, - добавила другая из пяти.
- У нее галлюцинации. Она думает, что может писать и читать, - подлила масла в огонь Хейзел.
На это доктор улыбнулась.
- Это так? - спросила она у меня.
- Не вижу, почему бы и нет… - но это было бы легко проверить, - резко ответила я.
Она ошарашенно поглядела на меня, но потом пришла в себя, повторив терпеливую полуулыбку.
- Отлично, согласилась она миролюбиво.
Она вытащила из кармана маленький записной блокнот и предложила его мне вместе с ручкой. Ручка непривычно легла в мою ладонь и непослушные пальцы не сразу удобно взялись за нее, но, несмотря на это, я написала.
…я всего лишь слишком хорошо осознаю, что вижу галлюцинацию - а вы только ее часть.
Хейзел хмыкнула, когда я вручила блокнот обратно. Если у доктора не отвалилась челюсть, то улыбки-то уж как не бывало. Она напряженно поглядела на меня. Все остальные в комнате, видя выражение ее лица, стихли, будто я совершила чудо.
Доктор обернулась к Хейзел.
- Что она вам тут рассказывала? - спросила она.
Хейзел поколебалась, но потом выпалила:
- Такую гадость! Она рассказывала о двух полах у человека - так, будто мы были как животные. Это было отвратительно.
С минуту доктор размышляла, потом обратилась к старшей служительнице:
- Лучше доставить ее в лазарет. Я осмотрю ее там.
Как только она вышла, малышки рванулись подтащить низкую каталку из угла к моему ложу. С десяток рук помогли мне перебраться на нее и проворно увезли прочь.
- Ну, а теперь, - зловеще прошипела доктор, - вернемся к нашему разговору. Кто тебе рассказал всю эту чепуху о двух полах? Мне нужно ее имя.
Мы были одни в маленькой комнате с розовыми обоями в золотых звездочках. Служительницы тут же отчалили, как только привезли меня. Доктор сидела, держа наготове блокнот на коленях и ручку в руке. У нее был вид инквизитора, которого не проведешь. Мне было не до правил вежливости. Поэтому я попросила ее не быть дурой. Она, казалось, на мгновение была в нерешительности от овладевшего ею гнева, но потом взяла себя в руки и промолвила:
- После того, как ты покинула клинику, у тебя был отпуск, конечно же. И куда тебя посылали?
- Я не знаю, - ответила я. - Все, что я могу вам сказать - это то что и другие. Все это галлюцинация или обман - или что бы там ни было - началось в той больнице, что вы зовете Центром.
С полным решимости спокойствием она сказала:
- Послушай, Орчис. Когда ты уехала от нас, 6 недель назад, ты была совершенно нормальной. Ты поехала в Клинику и в обычном порядке родила своих малышей. Но в тот промежуток времени, что прошел между родами и сегодня, кто-то вбил тебе в голову всю эту дрянь - заодно научив тебя читать и писать. Теперь ты мне скажешь, кто это был. И предупреждаю, не отговаривайся от меня потерей памяти. Бели ты была в состоянии помнить этот вызывающий тошноту бред, который ты рассказывала другим, ты уж сможешь вспомнить, от кого ты его узнала.
- Да ради бога, говорите же разумно, наконец, - ответила я. Она снова вспыхнула.
- Я могу выяснить в Клинике, куда они тебя послали, и в Доме Отдыха - кто были твои основные друзья, пока ты находилась там, но я не хочу терять время, прослеживая все твои контакты, поэтому я прошу тебя не создавать сложностей и сказать сразу. Ты это прекрасно можешь. Мы не хотим, чтобы пришлось принудить тебя говорить, - заключила она зловеще.
Я закрутила головой.
- Вы на неверном пути. Насколько я поняла эту галлюцинацию, включая мою связь с этой Орчис, все началось каким-то образом в Центре. Как это случилось - я не могу сказать, и что случилось с нею прежде, не могу представить.
Она нахмурилась, явно обеспокоенная.
- Какая галлюцинация? - осторожно переспросила она.
- Вся эта фантастическая система - и вы тоже, - махнула я на все вокруг, - это тошнотворное огромное тело, все эти крохотные женщины, все. Очевидно, все это родилось в моем подсознании - и состояние моего подсознания меня беспокоит, так как осуществлением желаний его никак не назовешь.
Она продолжала глядеть на меня, еще больше забеспокоившись.
- Кто вообще мог рассказать тебе о подсознании? - неуверенно спросила она.
- Не вижу, почему даже в галлюцинациях от меня ждут, чтобы я была неграмотной идиоткой, - ответила я.
- Но Мать не может ничего знать о таких вещах. Ей это не нужно.
- Послушайте, - сказала я. - Я же вам объяснила, как и тем несчастным пародиям на женщин в той комнате, что я не Мать. То, чем я являюсь - это всего лишь несчастный Б.М., которому снится какой-то кошмар.
- Б.М.? - спросила она рассеянно.
- Бакалавр Медицины. Я практикую врачебное дело, - сказала я ей.
Она продолжала с любопытством разглядывать меня. Ее взгляд с неуверенностью блуждал по моим мощным формам.
- Ты утверждаешь, что ты доктор? - спросила она странным голосом.
- В обычном смысле - да, - согласилась я.
В ее голосе послышалось негодование, смешанное с изумлением, когда она возразила.
- Но это же полнейший вздор! Тебя воспитали и вырастили, чтобы ты была Матерью. Ты и есть Мать. Да ты только посмотри на себя!
- Да, - повторила я с горечью. - Только посмотрите на меня. Воцарилось молчание.
- Мне кажется, - произнесла я наконец, - галлюцинация это или нет, мы недалеко уйдем, если будем просто обвинять друг друга во вздоре. Предположим, вы объясните мне, что это за место, кем, вы думаете, я являюсь. Это может подтолкнуть мою память.
Но она воспротивилась этому.
- Думаю, - сказала она, - что сперва ты расскажешь мне то, что можешь вспомнить. Это лучше навело бы меня на мысль, что тебя так озадачило.
- Отлично, - согласилась я и пустилась в пространное повествование о себе, насколько я могла вспомнить все - до того момента, то есть когда разбился самолет Дональда.
Было глупо с моей стороны попасться на эту удочку. Конечно же, она и не собиралась что-нибудь мне рассказывать. Когда она выслушала все, что я смогла ей сообщить, она ушла, оставив меня в бессильной ярости.
Я дождалась, пока все в доме не затихло. Вскоре отключили музыку. Заглянула служительница, спросить, не нужно ли мне чего, видно, заканчивая последние дневные обязанности, и затем я уже ничего не смогла услышать. На всякий случай я подождала еще полчаса, пролетевшие незаметно, и попыталась с усилием встать, на этот раз разбив всю задачу на маленькие этапы. Самым трудным делом было встать на ноги из сидячего положения, но, запыхавшись, мне это удалось. Потом я подошла к двери и обнаружила, что она не заперта Я приоткрыла ее чуть-чуть, прислушиваясь. В коридоре не было ни звука, ни какого-нибудь движения, поэтому я широко раскрыла дверь и отправилась исследовать все, что могла, в этом доме. Двери всех комнат были закрыты. Прикладывая к ним плотно ухо, я могла расслышать за некоторыми размеренное тяжелое дыхание, но никаких других звуков в безмолвии. Я продолжала путь, свернув несколько раз за угол, пока не увидела перед собой парадную дверь. Я попыталась найти замок, но она не закреплялась ни болтами, ни засовом. Я замерла, прислушиваясь, на несколько мгновений и затем открыла ее и вышла наружу.
Передо мной расстилался сад паркового типа, с резкими от лунного света тенями. Между деревьями справа поблескивала вода, слева стоял дом, похожий на тот, что за моей спиной, в чьих окнах не было ни огонька.