г. Кимовск, Тульская область,
Россия
8 января, четверг, 00:45
"Ух ты!" - хмыкнул Трифон и потянул руку к банту, украшавшему странную коробку, справедливо полагая, что у него галлюцинация на почве неумеренных возлияний. И этой галлюцинации положено развеяться от одного прикосновения.
Пальцы коснулись шелковистого выгиба ленты.
"Не глюк".
Трифон Вамбонгович напрягся.
Нет, коробки точно не было до сего момента. И никто принести ее не мог, потому что…
Он бы это помнил.
"Может, это бомба?" - защекотала мозг неприятная мысль, но ее Трифон немедленно отринул как абсолютно неприемлемую. Он человек мирный, жизнь у него неаппетитная, так что убивать его при помощи коробки с пластидом - только зря упомянутый пластид переводить.
- Черт знает что, - хрипло выдавил из себя Трифон, решительно развязал бант и снял с коробки интимно зашуршавшую крышку.
И заорал, отшатываясь как черт от ладана.
Отшатываться из положения "сидя на корточках"- довольно неудобное и сложное занятие, требующее не одного месяца регулярных тренировок. Посему неудивительно, что, отшатнувшись, Трифон вписался своей довольно-таки солидной пятой точкой прямо в груду грязных тарелок. Так что поклонники фильма "Тупой и еще тупее" наконец-то могут быть ублаготворены.
Противный хруст раздавленной посуды и последовавшие за ним крайне неприятные ощущения вернули Трифона к липкой реальности. Он перестал орать, крепко выругался, отряхнул штаны от налипших осколков вперемешку с селедочными костями и сказал себе:
- Спокойно. Этого не может быть.
Однако это было. И через минуту, и через пять коробка оставалась на месте. И… ее содержимое тоже.
Трифон пересилил себя и вновь заглянул в коробку.
Первое впечатление его не обмануло.
Это действительно была рука.
Весьма изящная рука мирно покоилась в атласном гнездышке коробки. Цвет руки был очень даже симпатичный - нежно-персиковый с оттенком топленого молока, словно рука изредка загорала в хорошем солярии…
"Что за фигня?!" - мысленно возмутился Трифон.
Пальцы руки - тонкие, с очаровательными морщинками на фалангах и прелестными миндалевидными ноготками - были явно дамской принадлежности. Между указательным и средним пальчиками вызывающе торчал листок бумаги. Трифон вздохнул, досчитал до трех с половиной и потянул за этот листок, содрогаясь от неприятного ощущения. Развернул бумажку и прочел:
"Нопшество от вирмы "Чжоу Чунг Ху Юй" - многопунксианальная рука! Сработана из экологисески систых products! Помошчь в доме! Выпалняит сто различеных опирасий! Даверьте ей свае хазяйсво и вы забудете problems! Товар серсифисирован. Перед испольсованием знакомиться с instruction нада".
Трифон облегченно выдохнул. От прочтения безграмотной бумажки загадка не стала более разъясненной, но у нее хотя бы появилось вполне реальное происхождение. И его непонятный кошмар превратился в обычную китайскую поделку. А впадать в состояние предкоматозного ужаса перед товаром явно левой "вирмы" по меньшей мере неразумно. Трифон и не впал. Брезгливо морщась, он рассматривал руку в коробке и пытался рассуждать о том, каким образом она водворилась в его коридоре. Да, и еще нашему герою хотелось бы уточнить, какие такие сто операций выполняет это пластмассовое (или силиконовое? Или пьезокристаллическое?) жутковатое чудо. К тому же англизированный призыв перед использованием руки ознакомиться с инструкцией был невыполним - похоже, никакой инструкцией в коробке и не пахло. Словом, чепуха какая-то. Хлам в подарочной упаковке. Трифон бросил бумажку-рекламку поверх прелестных пальчиков и тщательно закрыл коробку крышкой. Пускай китайцы сами такими руками пользуются, у них сознание, дзеном извращенное. А русский мужчина, хоть и африканского происхождения, далек от подобных "нопшеств".
Вот только как же эта коробка у Трифона оказалась?
И зачем?
Да, и разумеется, надо выяснить, что же с нею делать!
Потому что выкинуть в мусоропровод как-то… Жалко, что ли.
Наш Трифон, конечно, честно попытался поразмыслить над этими фундаментальными вопросами. о голова вскоре думать отказалась. И Трифон не мудрствуя лукаво сунул коробку с дурацкой рукой в кладовку, наивно полагая, что в ближайшее время сможет не только рассортировать там весь накопившийся хлам и отправить его на помойку, но и разобраться с этим "рождественским" подарочком. Ха, может, это все-таки проделки крепких перцев?! Тем более что Гена и Юрик всегда были признанными специалистами в устроении мелких пакостей всему человечеству. Не кто иной, как они, прошедшим летом устроили в городском парке секс-шоп на выезде и орали в мегафон, призывая прогуливающихся с детишками вполне респектабельных матрон разжиться неприличными имитаторами и всякими возбуждающими кремами. Что странно, парковая милиция никак не прореагировала на столь вопиющее хулиганство. А однажды эти остроумцы-негодяи не поленились устроить истерику в главном городском универмаге "Юбилейный", пугая пришедших за покупками домохозяек воплями о том, что, по последним сообщениям Интерфакса, в килограммовых упаковках стирального порошка "Эпос-Био-С-Зелеными-Гранулами" обнаружены споры сибирской язвы и тайваньского гастрита. Этим пакостники вызвали обвал цен на товары бытовой химии и сильную головную боль у менеджеров по продажам. Так что, логично рассудил Трифон, Гена и Юрик вполне могли подкинуть ему эту коробку. Тем более они давно намекали Трифону, что пора бы ему огрести от них какую-нибудь пакость, а то живет слишком спокойно.
Трифон мысленно пообещал Гене и Юрику многочисленные и суровые кары за столь пошлую шуточку и постарался переключиться на конструктивную идею о немедленной уборке квартиры. Наш герой не был чистюлей, но всякий бытовой разгром имеет свои пределы. Осколки тарелок на полу действовали Трифону на нервы. Он вспомнил, что в последний раз видел веник в районе своего письменного стола, а совок… Нет, насчет совка - это уже слишком. Ну откуда в доме молодого, не обремененного хозяйственными инстинктами мужчины быть такой неромантической вещи, как совок? Настоящие мужчины, славные холостяки, используют в этом качестве газетный лист. Или старый номер "Пентхауза". Трифон пошел к письменному столу, обрел веник, погребенный под пыльным собранием сочинений Бернарда Шоу, выдрал из какого-то старого журнала лист поплотней, и тут его "повело". Нет, не так, как "ведет" горького пьяницу новая лошадиная доза паленой водки. Навалилась слабость, от которой тело словно потеряло все кости и расплылось, как кусок сливочного масла по горячей сковородке. А за возможность заснуть немедленно Трифон готов был просто отдать душу. К желанию молодого человека выспаться добавилось осознание того, что вокруг него хмурилась пустая неприбранная квартира с неласковым холодильником и пренаглыми тараканами. Словом, никакой радости для усталого мужчины в самом расцвете сил!
И Трифон мирно уснул. Прямо на полу. Подложив под щеку лохматую сторону веника.
А каждому читателю давно известно, что, покуда литературный герой спит, сюжет не останавливается. В нем происходят не самые скучные процессы, в которые герою предстоит включаться сразу же после пробуждения.
Итак, наш герой, как и полагается иногда герою, спит, и снится ему…
…Лето. Дача. Грядки с подросшими кустиками картофеля. Сам Трифон - сверкающе-эбеново-мускулистый в набедренной повязке из старой скатерти - стоит средь волнуемой ветерком картофельной своей плантации. И ощущает себя царем, со скипетром-тяпкой в одной руке и герметичной банкой для отлова колорадских шестиногих членистоногих - в другой. Идет Трифон меж гряд, тяпочкой культурно каждый кустик окучивает, а чуть заметит где полосатую арестантскую робу наглого шестиногого, так сразу подцепляет его с листа и в банку, в банку! А в банке, для пущего томления полосатых колорадцев, налита ядовитая смесь керосина с карбофосом. Членистоногие картофельные зэки при виде карающего Трифона, конечно, стремятся прочь с места своих преступлений - бросают увлекательные занятия по спариванию да пожиранию свежих листиков, падают с куста наземь, притворяются мертвыми, уходят в несознанку. Но Трифон, картофельный самодержец, прозирает суровым оком эти хитрости, и ни один хитинооблаченный наглец не уходит от его карающей длани. А над дачей, над картофельным океаном, над ручейками фасоли, джунглями укропа и райскими кущами смородины наливается закатной спелостью небо, и пахнет от неба сладким яблоком грушовкой…
Хорошо Трифону от такого сна, весело. И уж собирается он во сне прополоть грядочку с огурцами сорта "Зозуля", как видит, что на этой самой грядке, безжалостно разрушая все Трифоновы агрономические ухищрения, расположилась самая большая жизненная неприятность нашего героя. А именно: сидит в установленном прямо на грядке кресле Трифонова родственница Октябрина Павловна (ох, не царство ей небесное!), вяжет. Чего в действительности отродясь за нею не водилось. Спицы мелькают, очки поблескивают. И духами родственницыными - "Белая сирень" - по всему огороду пахнет, прямо как в грозу в начале мая!
- Октябрина Павловна! - возмутился было Трифон, но родственница сурово на него посмотрела:
- И тебе это не надоело?
- А че такого… - вмиг растерялся Трифон. И стало ему противно оттого, что почувствовал себя снова совсем как в детстве, когда приходил он домой, вывозившись в грязи да велосипедной смазке, а Октябрина Павловна принималась его жестоко отмывать и отчитывать. И потом заставляла три часа подряд разучивать романс Алябьева "Соловей". Без перерыва на обед. И всегда поступала так, что Трифон чувствовал себя без вины виноватым!
- Чего вам от меня надо, тетя?! - Трифон во сне решился на такое фамильярное обращение, чего никогда не делал в реальности. - Вы мне и так жизнь испортили - грядку с огурцами загубили, а теперь еще и воспитывать, что ли, надумали? Это вам-то лично не надоело?
- Как ты со мной разговариваешь, мальчишка! - Тон у Октябрины Павловны даже и во сне напоминал гудение трансформаторной будки.
- Я вам не мальчишка! - вспылил Трифон. - Говорите побыстрее, что вы в моем сне делаете, и отправляйтесь… куда-нибудь. Мне еще надо колышки для фасоли вбивать!
- Скажите пожалуйста, какие мы занятые! - насмешливо фыркнула Октябрина, еще и повозилась в кресле, чтоб оно поплотней да поглубже утопло ножками в грядку и размяло водянистые огуречные стебли. - Ты мне не указывай! Понимаешь ли ты, Трифон, что твое существование есть прямой позор всего нашего рода!
- С какой же стати? - насупился Трифон. Почел он эти обидные слова прямым намеком на свое незаконнорожденное происхождение, и точно: принялась презлобная Октябрина Павловна, сверкая очками и противно тряся морщинистым подбородком, перечислять все Трифоновы прегрешения, вольные и невольные. И родился-то он от проезжего молодца, и мать-то у него оказалась бесстыдницей да паскудницей, коли байстрючонка бросила на ее, Октябринино, попечение… И самой-то Октябрине Трифон жизнь скособочил, потому что, не будь его, она бы наконец сумела удачно выйти замуж за одного солидного чиновника, а негритенок-родственник стал досадной сему помехой… К тому же сам Трифон надежд не оправдал - в изящных искусствах себя не проявил, не стал ни вторым Кобзоном, ни Лиепой, ни Глазуновым, ни даже Николаем Расторгуевым!
- Лучше бы ты, Трифон, вырос среди привокзальных бродяг, стал первостатейным бандитом, наводящим ужас на окрестности, чем превратился вот в такое законопослушное нечто! - визжала старая Октябрина. - Серость ты непроходимая! Землеройка ты неамбициозная!
Трифон стиснул кулаки, причем жест этот у него получился впервые, как во сне, так и наяву.
- Отстань, старая! - прорычал он. - Мало того что ты надо мной все мои лучшие годы экспериментировала, как над кроликом, так и сейчас покоя не даешь! Да уж лучше б я действительно был бандитом - ты б тогда против меня и пискнуть не смела! Так радуйся, что я не бандит, а актер! И к тому же - будущий режиссер!
- Акте-о-ор-рр!!! - раскатилась-расхохоталась тетка Октябрина, вспугнув голосищем стайку воробьев. - Из такого ничтожества актеры не выходят! А режиссеры - тем более! В тебе нет честолюбия! Нет жажды славы! Твое существование идет по инерции! Ты не борешься с трудностями! Не подходишь к жизни творчески! А ведь пора уже об этом подумать! К Пушкину слава пришла в шестнадцать лет, к Шолохову в двадцать два… А вот ты так и просидишь всю свою жизнь на этих чертовых грядках с картошкой! И сказок о тебе не расскажут, и песен не споют!
- Пусть не споют, - спокойно сказал Трифон. - Переживу. И вообще, моя жизнь - это не ваша проблема!
- Как же не моя?! Да я, глядя на такую твою жизнь, просто в гробу переворачиваюсь!
- Октябрина Павловна, вас же кремировали.
- Не имеет значения. Так вот, Трифон, мой тебе завет: оставь сцену. Стань обывателем окончательно. Устройся на завод "Кимовсктара". Сделай ремонт в квартире. И женись. Это обязательно.
Трифон во сне никогда не злился. А тут накатило.
- Засуньте свой завет знаете куда? - прищурил он свои волоокие, а в данный момент зло сверкавшие глаза. - Я буду жить так, как сочту нужным. Сам. И пошла вон с грядки, старая стерва!
Октябрина Павловна завопила гневно:
- За стерву ты у меня отдельно получишь! Я клянусь, что устрою тебе такую судьбу, что ты сам в петлю полезешь! И не будет тебе от меня покою, противный щенок!
Понимает Трифон остатками сознания, что совсем неприятный получается сон: с криками, с проклятиями и прочей драматической чепухой. Еще и триллер добавляется: после таких воплей Октябрина Павловна здорово видоизменилась, обернулась устрашающим скопищем колорадских жуков и расползлась по всему огороду.
- Такой вариант меня не устраивает! - крикнул жукам Трифон и принялся опрыскивать их раствором специальной убойной жидкости "Фас".
Но что какая-то жидкость супротив Октябрины Павловны!
В мгновение ока жуки рассредоточились по картофельным грядкам, повисли на кустах смородины, напоминая грязно-рыжие бороды ночных татей да лиходеев. До слез стало обидно Трифону, что все его ухищрения огородные даром пропали. И впрямь хоть в петлю лезь.
Но Трифон, конечно, не полез. Дурак он, что ли? Тем более что сон его сделал новый оборот, и теперь видится Трифону, будто стоит он в каком-то магазине, разглядывает выложенные на прилавке химикаты для борьбы с огородными вредителями. И магазин этот впритык заполнен всяким сельскохозяйственным инвентарем. Трифон приглядел себе газонокосилку уцененную да пакет с дустом и заоглядывался в поисках продавца, потому что даже во сне не мог Трифон уйти из магазина, бессовестно прихватив понравившийся товар и не заплатив.
- Есть тут кто-нибудь? - спрашивает Трифон, и неожиданно гулко звучит его голос в этом маленьком захламленном помещении.
- А как же! - радостно отвечает писклявый девичий голосок откуда-то из-за леса лопат и грабель.
И вот уже перед Трифоном стоит некая особа юного и прелестного телосложения - в коротеньком платьице и босоножках, коленки расцарапаны, ноготки на пальцах пообломаны, словом, резвушка. Только вот голова у резвушки хоть и симпатичная, но старческая, волосы седые волной по плечам струятся, личико в морщинках.
- Ох, - только и выдавил из себя Трифон.
- Что, миленький, не признал? - улыбается старушечья голова на девчоночьих плечах. - А ведь я тетя Капа, гардеробщица школьная, защитница первая твоя от гнева Октябрины Павловны.
Трифон всматривается в лицо странной старухи-девочки. И верно: это тетя Капа, которая частенько выгораживала его перед гневной родственницей, покрывала Трифоновы шалости, нос ему вытирала, штанишки от грязи-пыли отряхивала, и, бывало, прятался Трифон во вверенной ее попечению раздевалке, когда не хотел идти на урок сольфеджио или рисования. Тетя Капа тоже давно умерла, еще раньше Октябрины Павловны, но ее потерю Трифон переживал глубже. И сейчас он искренне обрадовался старушке.
- Тетя Капа, а что это вы такая… странная?
Та засмеялась - и по-девичьи звонко, и по-старушечьи одышливо:
- Да вот уж так судьба распорядилась, Тришечка! Хоть и померла я, а силы жизненной неизрасходованной во мне еще немало было, оттого и тело девичье. А старость свои следы на лице оставила… Но ведь скажи, Тришечка, ежели мне голову отрезать, так ведь по телу-то мне больше тринадцати и не дашь?
- Тетя Капа, что вы за ужасы говорите! Не надо отрезать вам голову!
- Не надо так не надо, - кивает тетя Капа и хитренько так на Трифона посматривает. - А чего сюда пришел-то?
Трифон растерялся.
- Так ведь это сон.
- Сон? Ну пускай будет сон. Слух до меня дошел, что Октябринка опять тебе жизни не дает и из могилы судьбу твою мутит. Так?
Трифон вспоминает легионы жуков.
- Похоже на то. Хотя я не понимаю, чем ей так насолил.
- А ничем, - улыбается тетя Капа, только грустно. - Злыдней всегда была твоя опекунша, злыдней и померла. На весь мир злилась, все проклинала его за то, что ни славы он ей не принес, ни богатства. Не любила никого, да и ее никто не любил. И ты ей был ровно кость в горле - дитя незаконное, все она подкидышем тебя звала… не об том речь. Ты опасайся, Тришенька.
- Чего?
- Беды какой. Очень уж коварная да злобная эта Октябрина Павловна. К примеру, может грипп на тебя наслать. Или даже перелом голеностопного сустава какого-нибудь.
- Да бросьте вы, тетя Капа! И быть такого не может!
- Тришенька, ты не спорь, а меня, старую, слушай. Нужна тебе защита от всякого коварства: и людского и нелюдского. Оберег в дом. Ты пока погляди тут, а я подумаю, что сделать можно.
- Да я уж поглядел. Вот газонокосилку бы купил. Она в качестве оберега не подойдет?
- Шутник, - хмыкает тетя Капа невесело. - Погоди-ка, есть тут у меня под прилавком заначка дефицитных товаров…
Тетя Капа скрывается под прилавком, словно батискаф уходит на глубину. На уровне Трифоновых коленей раздается скрежет, приглушенное чертыханье и шум, будто от рассыпавшегося ящика с гвоздями. Наконец тетя Капа появляется.
- Вот, - говорит она. - То, что надо.
И выкладывает на прилавок руку.
Такую же руку, какую Трифон уже видел недавно наяву.
- Только не это! - кричит Трифон.
- Почему? - удивляется тетя Капа. - Она на первое время тебя и от злых напастей оборонит, и заместо хозяйки в доме будет. Покуда, допустим, не женишься. Ей, руке-то этой, много не надо, только хвали да благодари. Ну, мыть иногда не забывай. А уж она на тебя поработает от души, не нарадуешься…
И протягивает руку Трифону. А та вдруг пальцами этак изящно шевельнула: приветик, мол, молодой человек!
- Господи, кошмар какой! Нет, тетя Капа, и не убеждайте, не притронусь я к ней. Мало ли от кого эту руку отрубили!
- Глупый! Не отрубали ее вовсе! Она есть великое изобретение и подарок всему человечеству!
- Ну пускай тогда все человечество с нею и водит дружбу, а я не буду. Тем более что у меня уже такая есть.
Тетя Капа изумляется:
- Откуда же?
- Сам не знаю. В коридоре лежала коробка. Открыл ее, а там рука. И бумажка, сообщающая, что рука эта какой-то китайской фирмой с неприличным названием изготовлена.