Широкий вернулся из Корсакова, и по его просьбе руководство института временно передало ультразвуковой локатор в наше распоряжение.
Наконец наступил долгожданный день, когда я, профессор Широкий и четверо аспирантов, нагруженные ящиками и вещевыми мешками, собрались на железнодорожной станции, чтобы ехать в Корсаков.
Нас провожали Игорь, Майя и главный конструктор "Курил-электропроекта" инженер Шумлин. Несколько позднее, запыхавшись, прибежал начальник хозяйственного отдела Сускин.
- Вы знаете, что произошло? - хитровато улыбаясь, спросил главный конструктор. - К разработке технического задания на проектирование люди уже приступили.
- Как так? - удивился Сускин. - Я никаких смет не подписывал!
- А нам никакие сметы и не нужны. Товарищи работают на общественных началах.
Профессор Широкий посмотрел на главного конструктора.
- Мне неясно, как вы можете составлять задание на проектирование, если неизвестны исходные данные…
- Понимаю ваш вопрос. Во-первых, мы разрабатываем несколько наиболее вероятных вариантов. А во-вторых, пока не указываем точные типоразмеры оборудования.
Я и Майя отошли в сторону.
- Когда ваши клубные вулканологи собираются на Итуруп?
- В декабре или январе. У большинства ребят в это время либо отпуск, либо каникулы.
- Ну, а вы приедете?
- Постараюсь, - она улыбнулась. - Только пока что я не представляю, что я там буду делать.
Подошла мотрисса - два вагончика на дизельном ходу, и мы стали грузиться.
До управления рефрижераторного флота нас подвезли на грузовике, а там прямо на пирсе начальник управления познакомил нас с капитаном рефрижераторного транспорта "Буссоль" Анатолием Федоровичем Сиделиным, коренастым крепышом с умными голубыми глазами и со слегка иронической улыбкой. Он был ленинградец. Ленинградцем оказался и его старший помощник, веселый, шумный парень, отчество которого все как-то сразу забыли. Его почему-то называли "дядя Коля", хотя "дядя" был одного возраста со мной.
- Вот и наше судно, - сказал дядя Коля, когда мы подошли к небольшому, неказистому на вид судну.
Рефрижератор, видимо, бывал в переплетах… Широкая белая труба извергала клубы черного дыма…
- Лайнер! - восхищенно воскликнул Бикфорд. - "Куин Мери"!
Дядя Коля пропустил это мимо ушей.
- У него прекрасные мореходные качества. Вот наш сосед, тоже рефрижератор, - он показал на стоящее рядом судно, - в прошлом году с честью справился с тайфуном. Семь суток болтало - и хоть бы хны!
- А нас будет болтать? - осторожно спросил Сеня Иванов.
Дядя Коля посмотрел на небо и ответил:
- Небо безоблачно, значит будет шторм…
Маяк на мысе Крилион помигал нам на прощание, и "Буссоль" покинула пролив Лаперуза.
К ночи ветер усилился. Сеня Иванов то и дело вставал с койки, чтобы проветриться… Я расположился в одной каюте с профессором Широким. Мы долго рассматривали карты Курильской гряды и омывающих ее вод.
Океан
Хватаясь за протянутые вдоль палубы тросы, Бикфорд и Володя Иванов тащили на корму ультразвуковой локатор. Мы с Виктором Жуковым налаживали электропроводку. Суденышко шло вдоль Курильской гряды со скоростью не более пяти узлов. Над океаном нависли низкие серые облака.
На корме мы укрепили металлический ящик и поставили в нем приборы. Бикфорд долго привинчивал каркас усилителя к дну ящика, тихонько поругивая конструкторов, которые не предусмотрели для этого случая специального крепежа.
Володя отправился за хлористым кальцием, которым предстояло обложить аппаратуру. Виктор укрепил над ящиком последний изолятор и концы провода просунул сквозь резиновый шланг. Проводка была окончена.
- Неужели мы что-нибудь услышим в этом хаосе звуков?
Я пожал плечами. Признаться, и сам не очень-то в это верил.
- Магнитострикционный датчик мы опустим на глубину метров двадцать пять. Будем надеяться, что там достаточно тихо, во всяком случае тише, чем на поверхности.
Ветер крепчал, волны все чаще захлестывали палубу, и мы, заложив влагопоглотитель в ящик и задраив плотно крышку, возвратились в каюты.
Профессор Широкий производил какие-то расчеты.
- Вот я тут вывел формулу… - сказал он. - Посмотрите… Скорость распространения звука в осадочных породах - полторы тысячи метров в секунду, во вторичных донных слоях - около пяти тысяч, в базальтах - семь тысяч, в веществе мантии - более восьми тысяч метров в секунду. Если ствол вулкана находится внутри многослойных оболочек, мы должны вместо одного звукового сигнала принимать их столько, сколько слоев. По отметкам времени, зная скорость распространения, можно определить толщину каждого слоя… Вот как раз эта формула. По ней можно построить эхограмму.
Самописец эхолокатора был установлен в нашей каюте.
Несколько дней мы шли вдоль Курильской гряды. Погода стояла скверная.
Сеня Иванов совершенно позеленел. Остальные ребята переносили качку сносно. Особенно Бикфорд. Он быстро освоился с "лайнером". Ему очень нравилось проводить время на камбузе, где хозяйничала Галя Мартынова.
На пятый день нашего путешествия небо вдруг стало кристально чистым, облака таинственным образом исчезли.
- Сила ветра перевалила за семь баллов, - сообщил капитан. - Привыкайте.
- Первое блюдо отменяется. Существует полная корреляция между силой ветра и нашей диетой, - добавил Бикфорд. - Дело в том, что при такой качке первое блюдо из бака выплескивается. Наиболее устойчивой консистенцией для данной погоды является каша.
Несколько дней мы три раза в день ели кашу и ловили выпрыгивающие из гнезд пустые графины.
Шторм разразился на седьмые сутки.
Капитан Сиделин сам стал у штурвала, а дядя Коля вцепился в стойку локатора кругового обзора, направив радиолуч под острым углом в воду. Наш рефрижератор швыряло, как щепку, и я понял, что неподалеку от гряды мы то и дело могли напороться на подводную скалу.
Я держался, потом все-таки залез на койку. Потом увидел голову профессора Широкого.
- Пора начинать!
- Что?
- Измерения! Самое подходящее время проверить аппаратуру и сам принцип!
Я начал осторожно сползать с койки. А Лаврентий Петрович, упершись в двери, объяснил:
- Сейчас максимальный шум моря… Нужно пробежать по всему частотному спектру… Будет здорово, если где-нибудь на очень высоких частотах мы заарканим сигналы… Если верить "Олегу", мы идем над стволом вулкана "Тихий".
- Но ведь шторм…
- Если мы что-нибудь услышим сейчас, то наверняка услышим и во всякую погоду.
"Критические решения проверяются в критические моменты", - подумал я.
На приборе вспыхнула зеленая лампочка. Ящик с гофрированными стенками поднимался вверх и вниз, и мне едва удавалось не выпускать из руки переключатель частот. Медленно завертелся барабан самописца. Удивительно, что он вертелся… Значит, те, кто создавал прибор для рыбной ловли, хорошенько над ним поработали! Знали, что может быть и такое… Как это не было похоже на работу в лаборатории! Там на измерительные приборы стараешься не дышать. А здесь они летают у тебя над головой или ползают где-то под ногами. Их трясет и бросает, опрокидывает и переворачивает, а они обязаны работать!
- Если верить индикатору, все в порядке…
- Включайте плавное изменение частоты.
Я включил. Сквозь штормовой грохот прямо под ухом я услышал, как заскрипело по бумаге перо. Оно то и дело ударялось об ограничители, пытаясь нарисовать такую амплитуду колебаний, которая не предусмотрена пределами измерений прибора. Он записывал неистовый рев моря… Мне стало казаться, что вся затея услышать в этом потоке звуков то, что нам нужно, более чем фантастична. Но вот частотометр пересек границу слышимых звуков и перо вошло в пределы ленты. Оно то резко вздрагивало, то затихало, колебания становились все более и более частыми. Наконец при частоте около семидесяти тысяч герц перо начало писать почти прямую линию.
Это было удивительно! За бортом бесился океан, а на этой частоте не было почти никаких звуков. Мертвая тишина!
Глядя на приборы и на медленно ползущую ленту с эхограммой, я забыл о качке. Что будет дальше? Что запишет прибор при более высоких частотах? Как мы убедимся, что запись соответствует ультразвуковым колебаниям океанского дна, а не каким-нибудь другим колебаниям?
- Смотрите, смотрите! - воскликнул Лаврентий Петрович.
Перо самописца вдруг начало совершать колебания все большей и большей амплитуды. При частоте около двухсот тысяч амплитуда стала максимальной и затем пошла на убыль.
- Значит, это, - сказал Широкий. - Либо это, либо ничего…
- А как мы узнаем, что это и есть "пение" вулкана?
- Мы дождемся окончания шторма и бросим здесь якорь. Если это звучание океана, тогда "пение" пропадет вместе со штормом. Пойду скажу капитану…
На следующее утро море стало утихать. Еще через день мы вышли на палубу. Судно возвращалось к гряде. Из-за гребней волн то и дело появлялся остров, над ним возвышались дымящиеся сопки.
В полдень к "Буссоли" пришвартовался буксир "Арктур", который увез на остров Виктора Жукова, Сеню и Володю Ивановых.
Наш рефрижератор направился к Тускароре.
"Подземный чайник"
Углубившись в измерения, я как-то совсем забыл о Саше Таперове, то бишь о Бикфорде. Он казался мне всего лишь парнем, который суетился то там, то здесь на "Буссоли". Правда, несколько раз я заставал его за разговором с профессором Широким и видел, как Саша показывает ему какие-то свои тетрадки и графики.
Но однажды, когда мы поставили аккумуляторы на подзарядку и аппаратура не работала, я вышел из каюты и решил побродить по судну. Проходя по узкому коридору мимо камбуза, услышал громкий смех поварихи Гали Мартыновой и назидательный голос Бикфорда. Из камбуза валил пар. Заинтересованный, я заглянул в приоткрытую дверь, но ничего не увидел. Пар! Все было заполнено паром. Он с шипением валил откуда-то с плиты.
- Вот как оно будет, - пояснял Бикфорд. - Сюда будет втекать вода, а на обратном конце выходить пар.
На мгновенье передо мной предстала такая картина. Бикфорд с огромной алюминиевой кружкой стоял у плиты и, слегка приподняв крышку чайника, вливал в него воду. Чайник был, по-видимому, пустой и сильно раскаленный, и вода мгновенно, с шипением испарялась, и густой пар широкой струей вырывался из носика.
- Хватит! Все понятно! Так у меня чайник расплавится, - протестовала Галя. - Но он, видимо, не столько объяснял девушке принцип работы прямоточного котла, сколько, ставя этот примитивный эксперимент, сам хотел что-то уяснить.
- Вот если бы в крышке можно было проделать дырку…
- Еще чего не хватало! Это единственный чайник на судне и…
Они оба увидели меня одновременно и смущенно умолкли.
Саша потоптался у плиты, поставил на край кружку с водой и пошел к выходу.
- Напряженная исследовательская работа, - заметил я не без ехидства.
- У меня появилась одна идейка, - пробормотал он.
- Расплавить единственный на судне чайник?
- Нет, что вы… Дело серьезней…
- Понимаю. У Джеймса Уатта родилась идея паровой машины во время наблюдений за чайником.
Парень совсем смутился. Несколько минут мы молча смотрели на море. С запада опять бежали низкие серые облака. Иногда на суденышко набрасывался рой крупных редких снежинок. Бикфорд стоял в одном пиджаке, и мне показалось, что он ежится от холода.
- Оденьтесь. Еще простудитесь.
- Виталий Александрович, я хотел с вами посоветоваться… Вы ведь знаете, что профессор поручил мне рассчитать динамику этого подземного котла.
Я этого не знал.
- Ну и что же?
- Теория прямоточных котлов разработана довольно хорошо. Но только для случая, когда паропроводом является труба постоянного сечения. Еще в Южно-Сахалинске я смотрел работы по котлам… Чудесная это штука. Несколько десятков метров тонких трубок, свернутых в змеевик. Их омывает раскаленный газ, и вот получается так, что образующийся в трубках пар не выдавливает входящую в них воду. И при этом параметры пара очень высокие…
- Потому что на входном конце давление воды несколько больше, чем давление пара, - сказал я.
- Это понятно. А вот как будет у нас?
Я уставился на Бикфорда. Он покопался в боковом кармане пиджака и вытащил свернутый лист бумаги. Бумага затрепетала на ветру.
- Вот примерный разрез нашего паропровода… Это по вашим данным…
"Ого! - удивился я про себя. - Оказывается, мои данные уже пошли в ход!"
- Предположительно трубопровод оканчивается огромной полостью где-то в глубинах Тускароры. Смотрите, что получается…
Бикфорд повернул чертеж боком, и вдруг он стал походить на чайник огромных размеров! Я не выдержал и засмеялся.
- Так вот оно что!
- В том-то и дело, Виталий Александрович. Получается натуральный чайник с носиком длиной около двухсот километров. Какой объем полости, пока неизвестно. Это мы уточним в течение ближайших дней. По проекту, здесь мы проделаем дыру, и вода хлынет, в полость. Спрашивается, почему пар обязательно должен идти эти двести километров к кратеру "Тихого", а почему бы ему не вырваться прямо в океан?
- Дело в том, на какой глубине проделать дыру в полость и какое количество воды будет в нее входить, - сказал я. - Здесь нужен расчет…
- Да, и очень точный. Кроме того, неясно еще одно, - продолжал Саша. - На двухсоткилометровом пути пар может потерять свои качества - давление и температуру. А что будет, если вместо мощного фонтана пара мы получим жалкий пшик? Ведь нет никакой гарантии…
- Действительно, пока нет никакой гарантии… Разве что в самом стволе вулкана высокая температура.
Мы вернулись в каюту. Я взял Сашин чертеж и начал прикидывать расчет. Неравномерное сечение вулканического ствола очень усложняло вычисления. Было много неизвестных.
Вдруг меня осенило. Я вскочил, но идея тут же показалась мне столь нереальной, что я опять сел на место.
- Эх, если бы можно было…
Глаза у Бнкфорда заблестели. - Вот именно, Виталий Александрович!
- Что?
- Если бы можно было поставить хоть один эксперимент!
Я улыбнулся.
- С кухонным чайником можно, а здесь…
Мы задумались. Вот когда я убедился, что веселый Бикфорд - смелый мечтатель. Он заговорил тихо и медленно:
- В Тускароре мы делаем пробную дырку… На известной глубине… Нам будет известно количество втекающей в нее воды… А после мы замеряем параметры пара на выходе… То есть на кратере… Этих данных было бы достаточно для того, чтобы произвести окончательный расчет. Мы бы узнали оптимальные возможности нашего гигантского подземного котла, его производительность и его размеры… И уж тогда можно было бы приступать к основной работе. А как же без такого эксперимента?
В этот день мы опоздали на обед, потому что долго совещались у профессора Широкого.
- Пожалуй, это самый быстрый и самый верный путь решить многие неясные вопросы. Самый быстрый и самый верный, - сказал, он.
И отправился в радиорубку - диктовать радиограмму в Москву и в Южно-Сахалинск…
Перед бурей…
Двести километров. Ничтожное расстояние, а как мучительно долго мы его проходили! Месяц, другой, начался третий. В каюте скопились рулоны бумажной ленты, исписанные почерком механического самописца. Сотни километров волнистых красных линий на миллиметровой бумаге. Бутыли чернил, которыми я то и дело поил ненасытное перо прибора. А профессор Широкий повторял:
- Не должно оставаться ни миллиметра сомнений…
Ни миллиметра! Теперь мне разрез вулкана "Тихий" казался родным домом, я знал все его повороты и спуски, уширения и изгибы. Подземный ствол выглядел как длинная уродливая труба, которая неизвестно кем и неизвестно для чего проложена под океаном.
Глубина океана увеличивалась, и профессор Широкий после тщательного изучения эхограммы все чаще и чаще приказывал возвращаться на пятнадцать-двадцать километров назад и повторять измерения.
- Непонятно, откуда взялась эта зазубрина, - бормотал он, показывая на кривую границы земной коры.
- Может быть, под нами прошел косяк рыбы.
- Может быть Тогда при повторных измерениях зазубрина должна исчезнуть.
Мы возвращались обратно.
Однажды в дверь нашей каюты ворвался Саша Бикфорд.
В это время Лаврентий Петрович просматривал пятый вариант эхограммы десятимильного участка пути. Он нехотя поднял глаза на расплывающуюся от радости розовую физиономию Саши.
- В чем дело?
- А дело в том, Лаврентий Петрович, что к нам идет сейнер "Кежуч". А на сейнере - подводный вертолет инженера Измайлова!
В этот день мы больше не производили измерений. "Буссоль" качалась на поверхности океана в двух милях от намеченного конечного пункта. Прочитав радиограмму, Лаврентий Петрович впервые за долгое время развалился на койке и, закрыв рукой глаза, казалось, дремал.
- Будут указания? - спросил капитан рефрижератора.
- Нет. Будем стоять на месте и ждать "Кежуч"…
"Буссоль" снова легла в дрейф, изредка работая машиной, чтобы вернуться на прежнее место.
Профессор Широкий слегка приподнялся.
- Я и раньше бывал в этих краях…
- Вот как! Где?
- На Курильских островах. Помшо, я был еще молодым аспирантом, когда руководитель кафедры вулканологии, покойный Всеволод Демьянович Мейер, пригласил меня участвовать в его экспедиции. Я и еще несколько молодых ребят махнули на все лето сюда. Места здесь были не обжитые, дикие. Было много неизведанных островов и островков. Нам с трудом удалось получить крохотное парусное суденышко, этакую деревянную шаланду, и мы ходили на ней вдоль гряды и любовались вулканами, о которых до этого знали лишь из учебников… Раз или два мы высаживались на берег и проводили различные измерения - высоту вулканических конусов, мощность фундаментов, определяли глубину кальдеров - горячих горных озер вокруг действующих и потухших кратеров.
Я сел на койку рядом с Лаврентием Петровичем.