Ферц крикнул Сердолику "Ложись!", сам бросился на бетонку, больно брякнувшись голыми коленями, одновременно понимая - на просматриваемой дороге они все равно что учебная мишень для баллисты, чей рокот нарастал, а траки с оглушительной кровожадностью лязгали, точно предупреждая: на столь беспечных засранцев и пулеметной очереди жалко, вполне достаточно проехаться по ним, намотав кишки на гусеницы.
Это только в дешевых пропагандистских фильмах, которыми пичкают новобранцев, да крутят в дасбутах во время боевых походов под бдительным оком особистов, доблестному офицеру Дансельреху полагалось не валяться на бетонке, зажав уши, пуская от страха слюни и обгаживая штаны, а героически броситься с голыми руками на баллисту, ловко уворачиваясь от пулеметных очередей и ракет, вскочить на броню, с корнем выдрать люк и зубами перегрызть горло экипажу, а затем самому сесть за рычаги машины, развернуть ее навстречу вражеской колонне и вступить в неравный бой, из которого либо выйти победителем, либо мужественно сгореть, протаранив последний вражеский танк.
Броситься… вскочить… выдрать… перегрызть… развернуть… погибнуть… Чересчур длительный путь к неизбежному результату. А еще Ферцу показалось смешным и даже стыдно изображать из себя героя пропагандистской поделки, этакого сверхчеловека с огромными мышцами и микроскопическими мозгами. Успокаивающее душу убеждение, что нормальные люди, офицеры они Дансельреха или самые распоследние выродки, ТАК себя не ведут, а ведут именно так - распластавшись на бетоне в ожидании неминуемой гибели, заставляло покориться приближению машины, стать жертвенным козлом, чья жизнь благословит баллисту на щедрую кровавую жатву.
Машины нескончаемым потоком грохотали мимо, а Ферц все продолжал лежать, пока Сердолик не похлопал его по плечу, а когда он поднялся, раздавленный не баллистой, а стыдом, что казалось не менее болезненным и, к тому же, более мучительным, его спутник уже знакомым виноватым тоном произнес:
- Извини, забыл тебя предупредить…
- Откуда здесь техника материковых выродков? - просипел Ферц, отчаянно пытаясь смочить пересохшее горло частым сглатыванием.
Сердолик вздохнул и принялся отряхивать куртку и шорты Ферца, на что тот даже не попытался подобающе отреагировать, а покорно стоял и пытался сосчитать сколько же новеньких баллист проедет мимо. Получалось это у него не очень - на втором десятке он сбивался и по какой-то ему самому непонятной логике начинал считать с начала.
- Мы сами еще не понимаем, что это за сооружение и для чего оно здесь, - сказал Сердолик. - В Башне множество заводов, которые производят такую технику.
- Для чего, для чего, - мрачно передразнил Ферц Сердолика. - Для войны, чего же еще! Помогает материковым выродкам, бьет в спину Дансельреха! - Ферц начал заводиться. Ничто так не будоражит праведную ярость как обделанные от страха штаны.
- Для войны? - переспросил Сердолик. - Возможно, хотя непонятно, зачем это нужно… Понимаешь, Башня - это нечто вроде огромного завода по производству различных машин… не только для Флакша, но и для других… хм… ну, скажем, миров. Мы пока и сами не знаем толком - для каких. К тому же у Башни невообразимый возраст! Понимаешь? Здесь еще не было людей, а она уже создавала машины.
Бывшая жена полуобернулась к роботу:
- Ты ведь не держишь меня, Конги?
- Никак нет, мэм, не держу, - ответил тот.
- Я могу уйти совершенно свободно и никто не причинит мне ни малейшего вреда? - уточнила она с улыбкой.
- Вы можете уйти совершенно свободно, - подтвердил Конги. - Я не допущу, чтобы вам был причинен хоть малейший вред.
- Видишь? - бывшая жена торжествующе посмотрела на Сердолика. - Ничего не случилось. И не случится. Ничего, кроме предательства. У нас славная компания предателей. Да, Вандерер? - Вандерер даже не шевельнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. - Сколько раз вы предавали меня - мелкую песчинку у подножия гранитного монумента, покрытого изморозью? А, Вандерер? Что уж говорить об остальном человечестве?! Или я ошибаюсь? Или мне оказана высокая честь стать жертвой предательства со стороны одного из небожителей?! Отвечайте! - Она притопнула ногой.
- Не нужно истерик, - даже не сказал, а попросил Вандерер.
Внешне он все еще сохранял ледяное спокойствие, но внутри кипела еле сдерживаемая ярость. Чего не отнять у стоящей перед ним истерички, так это умения доводить его до белого каления. Как у присно памятного знатока запрещенной науки… Поневоле уверуешь в метемпсихоз! С каким бы удовольствием он отхлестал бы эту дуру по щекам, чтобы впредь не думала вмешиваться в тщательно подготовленные операции… С другой стороны, если тщательно подготовленные операции летят в тартарары из-за какой-то стервы, то грош им и их разработчикам цена. Не операция это тогда, а так… скверно отрепетированная реприза… паскудный водевильчик из жизни отдыхающих…
- А ведь я поверила… - у нее перехватило дыхание и она замолчала, прижимая ладонь к груди, глядя куда-то вбок.
Вандереру вдруг представилось, что перед ним не живой человек, а специально созданная кукла, единственной целью которой как раз и является выводить его из равновесия, расстраивать планы и заставлять с тоской вспоминать о благодатных временах на Флакше, где и не такие препятствия устранялись добрым проверенным способом. И вот у этой куклы наконец-то кончился завод, отчего она замерла в столь неудобной для живого человека и пугающей позе.
Но, словно услышав его мысли, кукла немедленно ожила, выпрямилась, посмотрела Вандереру в глаза, проверяя - слушает ли он ее, и продолжила почти с полуслова, в нужных местах делая драматические остановки:
- …поверила вашему жестокому спектаклю… поверила, что вы застрелили его… что он умер… умер… умер… - Естественно, у куклы вовсе не речевой механизм заел. Просто согласно программе для пущего эффекта полагалось трижды повторить последнее слово, сопровождая его как можно более горькими всхлипываниями.
- О чем ты говоришь?! - крикнул Сердолик. - О ком?!
- Я ведь поверила… поверила… а кто бы не поверил?! Кровь… кругом кровь… все в крови… он тянется, тянется, а из всех ран - кровь… фонтанами… салютами…
О том, что в мгновения тяжелых нервных потрясений люди кусают кулаки, Сердолик, конечно же, читал, но ему казалось, что никакого реального физического действа за подобной фразой не стоит, и это не более чем оборот речи, образное выражение, подобно пресловутому носовому платку, который полагается терзать под столом, с улыбкой на лице выслушивая трагические вести. Бывшая жена именно кусала кулак, с силой впиваясь в побелевшие костяшки пальцев и казалось - еще немного, и кожа лопнет, расползется, рука обагрится кровью, пачкая губы и подбородок, словно у изголодавшегося кровососа. Сердолик готов был зажмуриться, только бы не увидеть превращения бывшей жены в упыря, но крик Вандерера хлестнул по ушам, испугом отгоняя мерзкое видение:
- Сердолик, успокойте ее! Истеричка! Он умер! Умер! Понимаешь?! - Вандерер вдруг побагровел, оттопыренные уши задергались, что, вероятно, могло бы показаться смешным, наблюдай их кто-то со стороны. Он сжал огромные мосластые кулаки и потряс ими перед собой. - Потому что я не достаю пистолет для дешевых представлений, понимаешь?! А только чтобы убивать! Убивать! Убивать!!!
- Милая, успокойся… - Сердолик схватил бывшую жену за руку. - Милая, все будет хорошо, все будет хорошо, вот увидишь! Не слушай его… не слушай никого! Только меня… а можешь и меня не слушать… Подумай о нашем сыне! - Он обернулся к Вандереру и с плохо сдерживаемой яростью и даже какой-то обидой бросил тому:
- Думайте о чем говорите! Нельзя так! Нельзя, черт вас побери!
Чем выше поднимался градус когда-то, практически в незапамятные времена, мирной беседы, которую только и пристало вести человекам воспитанным, невзирая ни на какие привходящие обстоятельства, тем все более откровеннее развлекался Ферц. Он давно уже почуял под казалось-бы непробиваемой броней всемогущества этих людей, вылезших из поганой дыры в мировой тверди, устойчивый запашок неизбывной гнили, какой доносится из-под сколь угодно стерильного бинта, намотанного бестолковым штатным костоправом экипажа на необработанную рану. Если повязку не содрать и не вытряхнуть из гниющей язвы комок червей, то боль начнет сводить с ума.
Ферц ни в коей мере не рассматривал себя в качестве того, кто, переборов отвращение, возьмет на себя столь мерзкую обязанность (ибо измываться над материковыми выродками и упырями - одно, а срезать пропитанную гноем повязку, под которой шевелится выводок червей, со своего брата по оружию - совсем другое).
Но сейчас он рассматривал этих сытых, откормленных, гладких, с хорошими зубами и приятным запахом изо рта, с кожей, где не отыщешь ни единого изъяна, которая, кажется, светится изнутри, ясными глазами, не ведающими ни гноя, ни мучительной воспаленности, ухоженными ногтями без темной каймы, легко дышащими носами, откуда не тянется хроническая юшка вечной простуженности, и Ферцу до боли в кончиках пальцев захотелось содрать в них не только их дурацкие одежды, но и самою кожу, обнажить их прогнившие тела, но не облегчения их мук ради - нет! - а для того, чтобы сбить с их лиц спесь превосходства над теми, кому не посчастливилось (по их мнению) родиться в здешнем мире.
В своем иллюзорном высокомерии они давно позабыли о том, как мерзок человек по природе своей, и если он источает благовоние, то не из-за врожденной неспособности портить воздух, а лишь потому, что в задний проход путем весьма болезненной операции ему вбили озонатор.
- Они говорят о неком шифровальщике группы флотов Ц, моем хорошем знакомом, которого здесь называют Навахом, - сказал Сердолику Ферц. - Он оказался материковым выродком и сейчас находится в руках имперской разведки. Его разрабатывает сам господин Зевзер. Вы не слыхали о господине Зевзере? - как бы между прочим поинтересовался у присутствующих Ферц. - Ха-ха! Никто не слыхал о господине Зевзере, ведь встреча с ним заканчивается смертью. Мучительной смертью. На пыточном станке. Под ножами, которые вырезают на вашем теле приговор. -
Он лжет, - сказал Вандерер. - Не слушайте его, он лжет!
- Мой дом, - сказал Сердолик. - Проходи. Не стоило мне это делать, ну да ладно. Не оставлять же тебя одного.
- Мог бы и оставить, - проворчал Ферц. - Я не напрашивался.
- Я в ответе за того, кого приручил… - усмехнулся Сердолик, несильно подталкивая Ферца к выходу из тесного отсека. - Не обижайся. На самом деле я даже рад, что ты здесь. Одному дома невмоготу.
Ферц шагнул прочь из духоты, пропитанной странным запахом, какой бывает при сильных грозах, вытер заливающий глаза пот и осмотрелся.
Ну и размер! Кубрик для боевого расчета дасбута где-нибудь на плавучей казарме покажется тесной каютой по сравнению с тем, куда привел его Сердолик. Да что там кубрик! Здесь бы уместился командный центр группы флотов Ц, а заодно и М, и Ф, и Д!
Ферц даже приготовился привычно поежиться в ожидании ощущения стылости и промозглости, неизбывно присущих огромным помещениям, с прогревом которых не справится ни одна обогревательная система, если бы кому-то пришло в голову ее вообще устанавливать. Но здесь не было и намека на влажный холод. Наоборот, казалось что ты погрузился в нечто теплое, обвалакивающее, убаюкивающее, отчего хочется опуститься на мягкий ворсистый ковер, свернуться калачиком и задремать…
- Садись, располагайся, - похлопал Ферца по плечу Сердолик.
Ферц с удовольствием последовал бы приглашению Сердолика, так как ноги медленно, но верно наполнялись свинцовой тяжестью, а на плечи словно бы взвалили ящик с патронами, однако никаких седалищ не обнаруживалось, равно как и иной мебели, за исключением висящих на стенах плакатов.
Справедливая ярость на неуместную шутку уже начала подогревать кровь бравого офицера Дансельреха, но тут сам Сердолик уселся прямо в пустоту, однако на пол не брякнулся, поскольку тот вспучился навстречу его заду, подхватил, обтек, вспенился мелкими пузырьками, а когда они разгладились, то оказалось, что хозяин дома сидит в низком кресле вытянув вперед длинные тощие ноги по уже знакомой Ферцу привычке.
- Я его сам построил, своими руками, - сказал Сердолик. - Не люблю города со всей суетой… А здесь в самый раз - тишина и развалины, развалины и тишина. Не смотри, что комната такая маленькая, друг мой Ферц. Здесь все есть - и для гостей, и для семьи… - Корнеол помрачнел, выудил откуда-то из воздуха запотевший стакан, шумно отхлебнул. - Семьи вот только уже никакой нет… А может я не прав? - Сердолик вдруг оживился. - Может здесь и моя вина?
Ферц решил последовать примеру Сердолика. Ничего сложного в этом не оказалось, как, впрочем, и обзавестись стаканом с ледяной дрянью - достаточно лишь пошевелить пальцами. Хотелось чего покрепче, по-ядреней, но промочить пересохшее горло и это подойдет.
Насчет замечания Сердолика о собственноручном возведении дома Ферц немедленно вынес мысленный вердикт: "Врет как потаскуха о своем здоровье". До последнего момента Корнеол вроде бы ни в чем не продемонстрировал своего умения убедительно лгать, да и какой ему резон делать это сейчас, когда Ферц, по мнению Корнеола, находится в полной его власти, а повод говорить неправду выглядел мелковатым. Однако бравый офицер Дансельреха даже в столь необычных условиях оставался склонным верить лишь собственным глазам. А глаза говорили, что на такую постройку пришлось нагнать уйму народа, и не каких-нибудь обсосков из трюма, не умеющих управляться даже с собственным шлангом, чтобы попасть в сортирную дырку, а профессионалов без дураков.
- Понимаешь, друг мой Ферц, - продолжал Сердолик, - она ведь так и сказала: "Твоей вины здесь нет", но кто поймет этих женщин, - он вздохнул, тем самым подтверждая свою беспомощность в столь тонких материях.
На что Ферц, кому порядком надоели стенания Сердолика, а по всему телу распространился зуд приступить к немедленной рекогносцировке, ибо не вечность же ему здесь гнить, одетым в короткие штанишки и попивая приторную бурду, заявил:
- Идешь к женщине - запасись плеткой.
Сердолик поперхнулся, бросил стакан на пол и принялся стучать себя по груди, борясь с кашлем.
- Хороший совет, - как можно вежливее просипел он, побагровев лицом.
Пока Сердолик громко сморкался в огромный кусок ткани, который он, словно кудесник, вытащил из кармана, Ферц отставил стакан, поднялся, подошел к стене и принялся рассматривать то, что поначалу принял за плакаты. Но, как оказалось, они не несли никакой полезной пропагандистской нагрузки и относились к запрещенному в Дансельрехе разряду так называемого "искусства". Поначалу Ферц, привыкший к воспитательной прямолинейности агиток, даже не сразу сообразил, что на них изображено.
На одной огромное чудище с жутковатого вида потомством паслось в джунглях. Пропитанием для них, как догадался Ферц, служили огромные деревья, одно из которых они общими усилиями свалили и, судя по всему, уже догрызали ствол.
Другая словно вышла из кошмара или предсмертных видений - мутная синева с просвечивающими огнями то ли высокого свода, то ли вспышек зениток, отражающих ракетную атаку, полуразвалившиеся пылающие лачуги, омерзительная жижа, по которой плыла лодка с двумя трупами.
Против трупов, вспышек и огня Ферц ничего против не имел Возможно, тот, кто нарисовал картинку, в меру своих убогих сил пытался изобразить атаку дасбутов на прибрежное поселение выродков, но поскольку сам никогда воочию этого не видел, то и получилось у него вяло, без ярости. Даже трупы на волнах больше походили на живых. Им бы башки поотрывать, кишки из вспоротых животов добавить, а еще доблестного десантника Дансельреха пририсовать - могучего, неустрашимого, с факелом в руке, от пламени которого и полыхают хижины.
Но больше всего Ферцу понравилось изображение темного четырехугольника на светлом фоне. Под ним наверняка скрывалась столь безыдейная отрыжка предательских умствований, что местная цензура наложила вот такую печать - черный квадрат без затей, как и полагалось суровым стражам общественного здравомыслия.
В уголке каждой картинки имелся бумажный треугольничек. Сердолик сказал:
- Это все хромокопии, конечно же. Обычно я не придерживаюсь столь глупого правила хорошего тона - вставлять в уголок бумажку, дабы кто из гостей не дай бог не принял их за подлинники, но жена настояла. А потом… все как-то недосуг их убрать, - Сердолик криво улыбнулся. - Тебе, я гляжу, понравилась моя коллекция.
Ферц неопределенно пожал плечами. Высказывать далеко нелестное мнение надзирателю он не намеревался. Каждый гниет так, как ему хочется. И чем быстрее эти черви из тверди мира сгниют в своих логовищах, тем лучше для Флакша.
Сердолик встал и раздвинул занавеси, обнажив широченное окно. Даже не окно, а целую стеклянную стену, которая, к огромному несчастью для Ферца, нисколько не ограничивала заинтересованного взгляда, с доверчивым бесстыдством обнажая расстилающуюся панораму.
- Оно распахнуто как бор, все вширь, все настежь! - продекламировал Сердолик.
- Эк… - только и смог произнести Ферц.
Привлеченный странным звуком Сердолик обернулся, шагнул к подопечному, схватил его за плечи и принялся легко встряхивать, что-то говоря, но Ферц его уже не слышал, с отстраненным интересом рассматривая бледные шевелящиеся губы Корнеола, с каким обычно смотришь на труп, прибившийся к борту дасбута, исключительно для собственного интереса размышляя о том, кем тот был при жизни - материковым выродком, по прихоти течений оказавшимся посреди океана, или офицером Дансельреха, погибшим во время десанта на побережье, а может - зеленым новобранцем, смытым за борт по время циркуляции.
А если точнее, то именно таким трупом неизвестного происхождения и ощутил себя Ферц - распухшим, бесчувственным, плывущим в невыразимо жуткой пустоте, и где-то совсем рядом полыхало нестерпимо обжигающее шарообразное пламя, похожее на бесконечную вспышку ядерной бомбы, от которого невозможно укрыться, ибо силы, чьей мертвой игрушкой стал Ферц, неудержимо влекли его все ближе и ближе к пылающей и клокочущей бездне, крепче и крепче принимающей его в свои объятия, невидимым прессом сдавливая так, что еще немного, и он брызнет во все стороны отвратительной гниющей кляксой.
Вот уже руку пронзила боль, хотя Ферцу оставалось непонятным - как он, мертвец, может чувствовать ее, как он вообще может что-то чувствовать, ведь после смерти нет никого и ничего, ни приключения, ни путешествия, а значит… значит он еще жив, и если открыть глаза, то можно увидеть Сердолика, вонзающего ему в предплечье нечто блестящее, похожее на огромное насекомое-кровопийцу с жадно извивающимся хоботком.
- Моя ошибка, моя ошибка, моя ошибка… - почувствовав, что Ферц пришел в себя, Сердолик убрал насекомое, и участливо спросил:
- Ты как? - при этом вид у него был ну вточь как у новобранца, непомерной глупостью заслужившего десяток ударов шомполом по ягодицам и гауптвахту. - Не бойся! Das ist der Himmel, das ist die Sonne… die Sonne и der Himmel… Они у вас не видны, потому что… Кехертфлакш, как же все не во-время!
- Я в порядке, - Ферц пятерней оттолкнул склонявшееся над ним лицо, сел и с опаской посмотрел на задернутое занавескою окно. - Я понял - die Sonne и der Himmel.