Конечно, я свинья. В кои-то годы в наш городок приехала столичная труппа с новомодным мюзиклом "Бродвей - Таганка", я загодя купил билеты, а вот на спектакль прийти не удосужился. Хорошо хоть билеты были не у меня, а у Наташи.
Нужно было позвонить и извиниться, но я не стал. С женщинами у меня всегда получалось просто - связь протекала именно на том уровне, который я описывал Верунчику-Инге, и не более. Два-три месяца, максимум - четыре, а затем мы легко расставались. Без всяких проблем и взаимных претензий с обеих сторон. И в этом я был Везунчиком,
Я сел к компьютеру, включил его, посмотрел электронную почту. Писем не было. Не очень-то жалуют сейчас эпистолярный жанр даже в Интернете. Предпочитают сотовую связь…
Отключив компьютер, я вдруг ощутил пустоту в душе. Громадную, зияющую. Заняться было абсолютно нечем. НЕЧЕМ! Вчерашние пристрастия и увлечения отошли на столь далекий второй план, что казались чужими и неинтересными. Начиналась новая жизнь, но с чего ее начать, я не знал.
И не хотел. Если бы в мире все зависело только от наших желаний…
Однако хочешь не хочешь, а начинать надо.
Начал я с самого простого - с завтрака. Готовить опостылевшую яичницу не захотел, поэтому оделся, обул новые кроссовки и пошел завтракать в кафе "Наш двор", построенное предприимчивым предпринимателем года два назад между панельными шестиэтажками метрах в двадцати от моего подъезда. Весьма удобное заведение для такого холостяка, как я.
Выйдя на крыльцо, я остановился, вдохнул полной грудью. Такое впечатление, будто всю жизнь провел в запертой душной квартире и вот впервые вышел на свежий воздух.
Весна наконец-то взялась за дело по-настоящему. С безоблачного неба вовсю светило солнце, от газонов с пробившейся порослью молодой травы поднимался кружащий голову аромат пробуждающейся природы. Живи - не хочу. Почки на деревьях начали лопаться, и создавалось впечатление, что кто-то, не скупясь, обрызгал голые ветки зеленой краской из пульверизатора. Одну из черемух облепили воробьи и галдели на все лады, как на птичьем базаре. То ли, так же как я, радовались весне, то ли своим гвалтом предвещали непогоду. Как городской житель, погодных примет я не знал и надеялся, что второе предположение в корне неверно.
Вдохнув прохладный пьянящий воздух еще раз полной грудью, я уже собирался ступить с крыльца, как заметил, что метрах в двух от подъезда сидит рыжий, лисьего цвета, мохнатый пес средних размеров и смотрит на меня. С любопытством смотрит, склонив голову набок и приподняв левое вислое ухо. Из-за вздернутой брови казалось, что пёс рассматривает меня с этаким ехидным прищуром - мол, как дела?
- Привет! - махнул я рукой псу и, сбежав по ступенькам, направился к кафе.
Против ожидания, пес не тявкнул, не завилял обрубком хвоста, а лишь миролюбиво, не раскрывая пасти, заворчал и пошел за мной. Весьма воспитанная псина, ухоженная, хоть и без ошейника. Наверное, хозяева выгнали на улицу - то ли надоел, то ли набедокурил злостно, то ли нечем стало кормить. Да мало ли по какой причине? Сейчас многие люди оказываются бездомными, что тут говорить о собаках, которым на роду неприкаянная жизнь прописана. Впрочем, судьба пса меня не интересовала, хотя не. скажу, что к домашним животным отношусь совсем уж равнодушно. Могу подкормить, погладить, поиграть… Но содержать дома - увольте!
У дверей кафе я остановился, повернулся к псу и сказал:
- Извини, мужик, что не приглашаю, но в кафе собакам вход воспрещен. Полная дискриминация.
Пес посмотрел на меня понимающим взглядом, тяжело вздохнул и медленно пошел прочь своей дорогой. Однако впечатление побитой собаки не производил голову нес высоко, с достоинством.
В небольшом зале кафе находилось всего два посетителя - за крайним столиком начинающий седеть мужчина, то ли поздний отец, то ли ранний дедушка, кормил мороженым то ли сына, то ли внука лет семи. Понятное дело, почему здесь пусто - утро да и не сезон. Это летом, когда на мощенном тротуарной плиткой пятачке у кафе выставлялись выносные столики, наблюдался наплыв посетителей, а в остальное время года разве что какой холостяк вроде меня сюда забредал.
Молоденькая официантка Нюра сидела за стойкой, подперши голову ладонями, и уныло наблюдала, как мальчишка методично поглощает мороженое. Другого занятия у нее не намечалось, и ей было откровенно скучно.
- Нюрочка, здравствуй, - сказал я с порога. Официантка перевела на меня соловый взгляд, но, узнав, тут же преобразилась. Вскочила с места, заулыбалась, расцвела.
- Здравствуй, Артемушка! Что-то давненько не захаживал. Аль женился, жена завтраками кормит?
- Типун тебе на язык! - наигранно ужаснулся я.
- Завтракать будешь или только кофе?
- И то и другое. - Пройдя к стойке, я сел на высокий табурет. - Жареные шпикачки, чипсы, кетчуп с паприкой и, естественно, кофе. Черный, натуральный.
- Бегу, родненький! - засуетилась Нюра. - Пять минут, и все будет готово!
Она включила кофеварку и умчалась на кухню - в межсезонье повар не работал и все готовила Нюра. Была она то ли дочкой хозяина кафе, то ли племянницей, о чем не раз намекала, ведя планомерную осаду моей холостяцкой жизни - мол, приданое есть, дело за тобой. А за мной "заржавело". Причем настолько, что захаживал сюда все реже и реже. Девочка симпатичная, аккуратная, но я таких, озабоченных созданием семейного очага, обходил десятой дорогой. Пеленки, распашонки, претензии… Зачем мне эта обуза?
Из динамика музыкального центра приглушенно лилась музыка и вкрадчивый мужской голос задушевно выводил:
Такого снегопада, такого снегопада
Давно не помнят здешние местам.
М-да, как говорится, не по сезону… "Зимняя" песня закончилась и тут же сменилась бравурной "летней":
Тополиный пух, жара, июль,
Ночи такие звездные…
Я чуть не расхохотался. Ни снега, ни тополиного пуха за окном не наблюдалось. Уж лучше бы сводку погоды передали.
За стойкой появилась Нюра со шкварчащими на сковородке шпикачами.
- Я тебе с лучком поджарила… Пальчики оближешь! - заявила она, выкладывая шпикачки на тарелку и пододвигая ко мне. Затем налила чашку кофе и поставила рядом.
Полив шпикачки кетчупом, я принялся за еду. Нюра присела напротив, подперла кулачком щеку и принялась смотреть на меня умильным взглядом.
- Ну, как?
- Что - как?
- Вкусно?
Я прожевал кусок и изобразил на лице восторг.
- Женюсь! - выпалил. - Немедленно!
- Тебе бы все шуточки шутить… - покраснела Нюра и, отведя взгляд, затеребила оборку фартука. - А я здесь одна, можно сказать, увядаю…
- Прямо-таки и увядаешь! Цветешь и благоухаешь! Не переживай, цветочек, сядет и на твой пестик мохнатый шмель.
И тут я. почувствовал на затылке чей-то пристальный взгляд. Скосив глаза на крайний столик, я увидел, что седеющий мужчина о чем-то тихо переговаривается со своим то ли сыном, то ли внуком. Значит, не он. Кто же тогда мог наблюдать за мной в пустом кафе? И, только переведя взгляд на зеркальную витрину за спиной Нюры, я понял, кто на меня смотрит. За окном, на тротуарной плитке у кафе, сидел рыжий пес и не сводил с меня взгляда. После вчерашних событий я был готов к тому, что за мной установят слежку, и мои чувства обострились. Причем настолько, что среагировали на взгляд голодного пса. Это уже паранойя…
Я повернулся на табурете и сквозь стекло посмотрел псу в глаза. Рыжий пес взгляда не отвел.
- Чья это собака? - спросил я, вновь поворачиваясь к Нюре.
- Какая собака?
- Вон, за окном.
- У меня здесь кафе, а не площадка для выгула животных, - обиженно протянула Нюра.
- Брось, Нюрочка, дуться, - ласково сказал я. - Жениха мы тебе найдем. Молодого, красивого и, главное, верного, а не такого кобеля, как я.
Нюрочка оттаяла. Хоть ни на йоту не верила пустопорожнему трепу, но ласка и клятвенные обещания действуют на женщин безотказно.
- Так чья это собака? - вернулся я к своему вопросу. - Ты же во дворе всех собачников знаешь, выгуливают своих питомцев под твоими окнами.
- Ага, - согласилась Нюра. - Как зима, снег, так все собаки сбегаются на площадку гадить… - Прищурившись, она всмотрелась сквозь стекло в пса. - Нет, эту псину в первый раз вижу… Бродячая она, вон и ошейника нет.
Я кивнул в подтверждение своей догадке и принялся доедать шпикачки. Вкусно Нюра готовила, знала, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Но на "вкусно поесть" я не собирался менять холостяцкую свободу.
"Летняя" песня о жаре и тополином пухе закончилась, и наконец прорезался голос диск-жокея:
- Зима давно сдала свои права, а до лета еще далеко. Поэтому наше музыкальное путешествие по временам года мы заканчиваем песней, соответствующей сегодняшним погодным условиям.
Из динамика страдальчески полилось:
Лишь только подснежник распустится в срок,
Лишь только прокатятся вешние грозы,
На белых стволах появляется сок,
То плачут березы, то плачут березы.
Напрасно я иронизировал по поводу подборки песен - диск-жокей не зря ел свой хлеб, составляя программы.
- Пицца у тебя с чем? - спросил я, запивая завтрак лофе.
- Ты не наелся, родненький? - вскочила со стула Нюра. - С курятиной и грибами. Сегодняшняя.
- Острая?
- А какую ты хочешь?
- Без перца.
- Разогреть? - Нюра схватила с прилавка пиццу и метнулась к микроволновой печи.
- Не надо, - остановил ее я. - С собой возьму. Расплатившись, взял пиццу со стойки и встал.
- Спасибо, Нюрочка, было очень вкусно.
- Заходи чаще, - жалостливо, в тон звучащей песни протянула Нюра, глядя на меня томными глазами.
- Как только - так сразу! - клятвенно пообещал я. Выйдя из кафе, я остановился и посмотрел на пса.
Пес встретил мой взгляд спокойно и не подумал подняться, чтобы подойти. Что ж, как говорится, если гора не идет к Магомету…
Я подошел к псу, наклонился и протянул пиццу.
- Будьте любезны, угощайтесь.
Пес приподнял одно ухо, окинул меня взглядом сверху донизу и аккуратно взял из рук пиццу. Затем лег, вытянул передние лапы, положил на них пиццу и принялся не спеша есть.
Да уж, аккуратист еще тот, невольно восхитился я. Аристократ! Определенно домашний, воспитанный. Привык, что не он служить должен, а ему прислуживать. Глядя, как он "трапезничает", поневоле пожалеешь, что предложил пиццу не на одноразовом блюдечке с голубой каемочкой…
Из кафе во двор пробилась песня о "плачущих березах" - видимо, Нюра усилила звук. Была весна, и Нюра страдала.
Внезапно я понял, чем сейчас буду заниматься. Что просто необходимо сделать, если поневоле придется уносить ноги из Холмовска. Знал я одну такую плачущую по весне березку. Наверное, большая выросла, давно не проведывал…
- Будь здоров, - кивнул я рыжему псу и твердым шагом направился к стоянке, где вчера оставил "Жигули".
А вот тут рыжий пес растерял всю свою аристократичность, потому что, доев пиццу, побежал за мной, как и положено любой бездомной собаке, стремящейся обрести хозяина. Впрочем, обнаружил я его рядом с собой, только когда открыл дверцу машины.
- Извини, мужик, - покачал я головой. - Понимаю твое желание, но ничем помочь не могу. Ты - собака, а я, фигурально говоря, - волк. Привык в одиночку бродить, и попутчики мне не нужны.
Слово "попутчик" вызвало нехорошие воспоминания, и я запоздало глянул на заднее сиденье. Никого там не было. По идее - и быть не могло. Ни один уважающий себя агент два раза тот же прием к одному и тому же фигуранту не применяет.
- Так что - прости, - разведя руками, повторился я, сел в машину и тронулся с места.
Подъехав к будке сторожа, остановился, вышел, расплатился и, все же не удержавшись, обернулся. Пес сидел на асфальте там, где я его оставил. Сидел спокойно, с достоинством и отнюдь не производил впечатление брошенного.
Не знаю, что на меня больше подействовало: то ли его гордый, независимый вид, то ли воспоминание о вчерашнем непрошеном попутчике (не обязательно же он будет подсаживаться), но я изменил решение. Достал из багажника одеяло, открыл заднюю дверцу и бросил одеяло на сиденье. Пусть лучше собака сидит, чем двуногий с пистолетом. Отнюдь не лишняя предосторожность после вчерашнего происшествия у пивного ларька.
- Садись! - позвал я пса.
Пес не заставил себя упрашивать. Трусцой подбежал, но у машины вдруг остановился, заглянул в салон и, укоризненно посмотрел на меня. Затем сбросил одеяло с сиденья на пол, вспрыгнул на него и принялся основательно вытирать лапы. Посчитав дело законченным, он вскочил на сиденье, сел и надменно повернул ко мне голову. Мол, шеф, в чем дело? Пассажир сидит, пора бы и в путь трогаться.
- М-да, - обескуражено цокнул я языком. - А лимузин вам не подать? С баром в салоне, стереомузыкой и двумя молоденькими сучками?
Пес великосветски фыркнул и отвернулся. Понятно, почему его выгнали, - не каждый хозяин потерпит столь барское уничижение со стороны животного.
Я захлопнул дверцу, обошел машину, сел и включил зажигание.
Глава 6
Стоило мне выехать на проспект Лермонтова, как зазвонил сотовый телефон. Звонил Славка и приглашал на партию преферанса. Мол, они с Лешкой после вчерашнего культпохода с дамами на мюзикл "Бродвей - Таганка" решили вечером отдохнуть по-мужски.
Честно говоря, в карты я играть не любил, поскольку всегда знал, что у кого на руках, из-за чего приходилось делать глупые ходы, чтобы не всегда выигрывать. К тому же в моем положении до вечера еще нужно дожить. Поэтому я дал уклончивый ответ, что, скорее всего, не смогу - буду занят, а если смогу, то перезвоню. Славка принялся уговаривать, сильно налегая на мужскую солидарность, и одним из контраргументов было то, что Наташка вчера сдала мой билет на мюзикл какому-то парню, а после спектакля уехала с ним на такси. Приняв мое равнодушное "это ее дело" за крайнюю степень расстройства, Славка попытался утешить дежурным "не переживай, бабу мы тебе найдем", но я от "бабы" отказался, мол, зачем, когда куда проще отбить у него Елену - и дело с концом. Таких шуток Славка не переносил, разнервничался, раскричался, обозвал меня последними словами и отключился.
- Вот так теряют друзей, - философски объяснил я псу, пряча телефон в карман.
Пес никак не отреагировал. Сидел, водрузив лапы на спинку переднего сиденья и положив на них голову, смотрел в ветровое стекло. Дышал тихо, спокойно и, что удивительно, с закрытой пастью, а не как большинство собак - быстро, будто запыхавшись, с высунутым языком.
- Тебя как звать-то? - спросил я. - Барбос?
Пес бросил на меня короткий презрительный взгляд и недовольно зарычал.
- Правильно, какой ты Барбос с такими аристократическими повадками, - заметил я. - Разве что бывший хозяин в сердцах обзывал, потому ты и недоволен… Как же мне тебя называть, рыжий?
Опять недовольное ворчание.
- Хватит спесь проявлять, я тебя по масти назвал, а не по имени, - продолжал я. - Имя небось вычурное какое-нибудь типа Навуходоносор или Тэмбэсаддон…
Сам не знаю, каким образом вырвалось последнее слово, но пес и ухом не повел. Да и с чего бы? Нормальная собака, пусть даже очень умная, как эта, реагирует только на привычный, часто повторяемый набор звуков. Не слышал рыжий пес никогда ни слова "Навуходоносор", ни тем более - "тэмбэсаддон". Откуда? Если бы он сейчас зарычал, я бы поверил в нечистую силу.
- Вот что, - сказал я, - паспорта с собой у тебя нет, имени не называешь, поэтому гадать не буду. Назову-ка я тебя, такого рыжего и хитрого, Лис. И не возражать! - Я повысил голос, так как услышал недовольное ворчание. - Ладно уж, - смягчился я, - если такой привередливый, буду тебя величать Сэр Лис. Устраивает?
Пёс тяжело вздохнул и смирился.
Я остановился у цветочного киоска, купил четыре белые розы с фиолетовой каймой, и мы поехали дальше. На кладбище. Если предстоит в спешке покинуть город, то грех не побывать на могиле родителей. Хоть и неверующий, но у любого нормального человека должно быть что-то святое.
Единственное кладбище Холмовска находилось в километре от города на Щегловском косогоре - сланцево-глинистом геологическом образовании, на котором лишь ранней весной появлялись редкие клочки травы, а летом вся растительность выгорала на солнце. От этого кладбище с голыми крестами и надгробиями выглядело особенно уныло и безрадостно - даже более, чем положено месту последнего упокоения.
По извилистой, разбитой асфальтовой дороге я въехал на косогор, миновал кладбищенскую контору и свернул с центральной аллеи на грунтовую дорогу, огибающую кладбище слева и идущую вдоль высоковольтной линии передач. В будний день на кладбище никого не было, лишь с краю, за оградкой одной из могил, высаживал рассаду седой бледнокожий мужчина в плавках. Не имелось, видимо, у него сменной одежды, и пришлось раздеться, чтобы не испачкаться. Погода позволяла.
Я проехал мимо и остановил "Жигули", немного не доезжая второй опоры высоковольтной линии.
- Оставайся сторожить, - сказал я Лису, взял цветы, вылез из машины и захлопнул дверцу.
Пес не предпринял попытки покинуть салон и спокойно разлегся на заднем сиденье. Нормальная псина, определенно подружимся.
Плачущей березы, растущей у соседней с могилой моих родителей оградки, не было. Любит береза влагу, но, видимо, некому стало ее поливать, вот и высохла на каменистом косогоре, и ее спилили. Жаль, и красиво было, и хороший ориентир среди хаотично расположенных могил.
Минут пять я бродил по кладбищу, пока наконец не оказался на знакомом месте. И здесь сердце мое остановилось. Ни привычной оградки, ни двух черных скромных обелисков не было. На их месте покоилась громадная гранитная глыба, на которой восседал, распростерши крылья, бронзовый орел, покрытый сусальным золотом.
Я растерянно огляделся. Нет, память не подводила, место было тем самым, где пять лет назад похоронили родителей. Доходили до меня слухи, что на месте "бесхозных" могил "крутые" мира сего устраивают новые захоронения, но это делалось на центральной аллее, а не на отшибе…
Тут тоже лежал "крутой", и "братки" упокоили его монументально, со знанием дела. Мощная полированная плита навеки запечатывала его в подземном мире, а с гранитной глыбы на плиту, хищно раскрывши клюв, взирал золоченый орел. Будто сторожил, чтобы покойник не вылез. Эпитафия, выбитая на глыбе славянской вязью, гласила, что здесь покоится некто с еще более аллегорической, чем монумент, фамилией Мамонт, и как жаль, что он не успел свершить всего, что было задумано. Надо понимать, из-за "задумок" его и придавили монументальной глыбой да еще и пернатого сторожа приставили. Чтоб, значит, не вздумал ожить и продолжать. Уходят в прошлое времена доисторических монстров…
Но мне не было смешно от аллегорической картины. Было горько и больно. Настолько больно, что потемнело в глазах. И это при моей-то нечувствительности к физической боли…
И все же червячок сомнения, нереальности происходящего, абсурдности глодал душу. Что-то здесь не так. Я взял себя в руки и заставил перечитать эпитафию. И наконец увидел то, от чего мороз опять пробежал по коже. "Ушли" Мамонта из жизни в неполные тридцать пять лет, а "запечатали" в вечную мерзлоту камня семь лет назад. Семь лет назад! То есть за два года до гибели моих родителей.