Проблеск надежды, что меня подвела фотографическая память, угас через полчаса, когда я скрупулезно обследовал всё могилы в округе и вновь вернулся к монументальному надгробию Марку Мироновичу Мамонту. Могилы родителей нигде не оказалось, ее место было только здесь. Но почему на ее месте появилось столь помпезное захоронение, да еще с датой смерти покойника на два года раньше их гибели? Быть может, у какого-то Мастодонта Мамонт при жизни в печенках сидел, и теперь его захоронение перенесли с центральной аллеи подальше?
Не было у меня ответов на эти вопросы, и тогда я направился в кладбищенскую контору, хотя в том, что там прольют лучик света на ситуацию, сильно сомневался. Сомнения еще более усиливались от тонкого дурманящего запаха, преследовавшего меня на кладбище. Вначале я не мог понять, что меня настораживает в этом запахе, затем вспомнил - точно так пахло вчера от пассажира-налетчика. Но здешний запах не имел никакого отношения к парфюмерии - пахла весенняя фиалка, наверное, единственная из цветов, распускавшаяся на сланцевом безжизненном косогоре.
Как и предполагал, ответов на свои вопросы в конторе я не получил. Директором кладбища оказался молодой парень, мой ровесник, который работал всего второй год. К моей проблеме он отнесся с пониманием, долго сочувственно кивал, но ничем помочь не мог - два года назад, как раз перед вступлением его в должность, в конторе случился пожар, и архив сгорел. Мне сразу стало понятно, зачем сгорел архив, и я прекратил расспросы. Оставил директору данные родителей, свой телефон и пообещал сто долларов, если он вдруг обнаружит перезахоронение. Больше предлагать не рискнул, иначе где-нибудь на отшибе обязательно появится фальшивая могила.
Возвращаясь к машине по грунтовой дороге вдоль высоковольтной линии, я вдруг обнаружил, что по-прежнему сжимаю в руке розы. Класть цветы у помпезного надгробия Мамонта, затоптавшего память о самых близких мне людях, не хотелось, но и выбрасывать не годилось. Положу на какой-нибудь безымянной могиле…
От разливавшегося над кладбищем аромата весенней фиалки слегка кружилась голова, но его ассоциация с запахом дешевой парфюмерии вчерашнего пассажира-налетчика навеивала мысль о том, что заинтересовавшиеся мной люди имеют какое-то отношение к осквернению могилы родителей. Трезвым рассудком я понимал, что оснований для этого нет, но сердцу не прикажешь.
Проходя мимо оградки, где с час назад в цветнике высаживал рассаду седой мужчина, я замедлил шаг и вдруг узнал его. Это был случайный знакомый, с которым мы рядом пили пиво за стойкой у липового сквера. Именно он поставил тогда неутешительный диагноз упавшему парню. Мужчина закончил работу, оделся и теперь готовил поминальный обед. Налил пластиковую стопку водки, прикрыл, ее печеньем и опустил на постамент рядом с лежащей там книгой.
Я подошел ближе, С небольшой гранитной стелы на меня смотрела молодая и очень, красивая женщина. "Татьяна Владимировна Бескровная", - прочитал я. По датам рождения и смерти ей было пятьдесят три года, и вряд ли она выглядела столь молодой. Но для мужа она всегда останется такой…
- Царство небесное, - сказал я.
Мужчина повернулся ко мне, посмотрел, но, похоже, не узнал. Налил стопку водки, протянул мне. Затем поднял свою.
- Земля пухом… - глухо проронил он и выпил. Я последовал его примеру.
- Закусывайте, - предложил он, указывая на металлический столик.
На разложенных на столике машинописных листах стояла бутылка водки, баночка с маринованными огурчиками, высилась стопка бутербродов с колбасой и сыром. Я взял огурчик, откусили протянул мужчине цветы.
- Положите ей…
Мужчина вздрогнул, недоуменно посмотрел на меня, но цветы взял и, нагнувшись, положил их на бортик цветника слева от стелы.
- Она гвоздики любила… - пробормотал он. Справа от стелы лежали крупные алые гвоздики.
- Простите, мы знакомы? - спросил он, распрямляясь. - В последнее время я стал очень рассеян, многих не узнаю…
Только теперь я понял его недоумение - видимо, поначалу он принял меня за одного из опустившихся алкоголиков, повадившихся в последнее время на кладбище опохмеляться. Беспроигрышный вариант- выразишь соболезнование родственникам, тут тебе и чарочку поднесут. А вчера, видимо, несмотря на экстраординарность происшествия у пивного ларька, он меня не запомнил. Бывает… Это у меня память фотографическая, а у большинства людей, в чем я неоднократно убеждался, память коротка.
- Нет, не знакомы, - сказал я. - Пришел родственников проведать, да могилы не нашел.
Не стал я вдаваться в подробности и объяснять, что родственники - это родители. У человека свое горе.
- А в конторе были?
- Был. Архив сгорел, и никто помочь не может..
- Да-а… - сочувственно вздохнул седой мужчина и налил в стопки. - Земля пухом всем нашим родным и дорогим, ушедшим от нас.
Мы выпили, я взял бутерброд. Водка была низкого качества, колбаса дешевой. Отвык я от такого, но отказываться на кладбище не принято.
Солнце пригревало, не было ни ветерка, навязчиво пахло фиалкой, вместо щебета птиц натужно, на одной ноте, трещали высоковольтные провода.
Взгляд скользнул по надгробной стеле, ухоженному цветнику с высаженной рассадой и невольно задержался на книге, лежащей на постаменте. На глянцевой обложке был изображен махаон, вверху стояла надпись: "Валентин Бескровный. Экспедиционные заметки экзонатуралиста".
- Вы - ученый? - спросил я, сообразив по фамилии, что передо мной автор.
Мужчина перехватил мой взгляд и криво усмехнулся.
- Нет. Писатель. Фантаст.
- Валентин…
- Валентин Сергеевич, - представился он, протягивая руку.
- Артем… Можно без отчества, молодой пока.
- Это временный недостаток, - вздохнул писатель. - Молодость быстро проходит. Как и жизнь.
Он перехватил мой недоуменный взгляд, брошенный на столик с бутербродами, и невесело хмыкнул.
- Удивляетесь, что так скромно? Перефразируя классика, слухи о писательских гонорарах сильно преувеличены. Я бы даже сказал - чересчур. Хотите стать нищим, подавайтесь в писатели.
Я скептически улыбнулся. В моем представлении писатели всегда были интеллектуальной элитой, и платить им должны соответственно.
- Это абсолютно серьезно, - вновь понял меня Валентин Сергеевич. - Для того чтобы хоть как-то сводить концы с концами, нужно писать два-три романа в год, причем неважно, какого качества. Хоть полову. Главное - чтобы твоя фамилия пестрела на книжных Прилавках. Тогда ты зарабатываешь имя, тобой начинают интересоваться престижные литературные агентства, которые и выбивают из прижимистых издателей достойные гонорары. А если пишешь роман год или дольше, то, каким бы высокохудожественным он ни оказался, тебе на роду написано быть нищим. Одна надежда на Нобелевскую премию…
Я оторопело глянул на него и увидел в прищуренных глазах смешинки.
- Шучу, конечно, - усмехнулся он и принялся разливать остатки водки. - Давайте третий раз, как положено.
- Царство небесное… - сказал я, выпивая. Валентин Сергеевич промолчал. Стоял, смотрел скорбным взглядом на стелу, и губы его беззвучно шевелились. Будто молитву читал. Затем выпил и стряхнул капли водки из стопки на землю.
- До свидания, Таня, - сказал он севшим голосом. - Я скоро приду…
И стал собирать объедки в полиэтиленовый пакет.
- Давайте я вас подвезу, - предложил я.
- А вы на машине?
- Вон, видите, стоит на дороге. Валентин Сергеевич прищурился, посмотрел на "Жигули".
- Спасибо, не откажусь. А то до автобусной остановки километра три пешком топать… - Он засуетился. - Подождите минутку, соберу мусор.
- Не торопитесь, я подгоню машину, - сказал я и направился к "Жигулям".
Лис к моему долгому отсутствию отнесся спокойно, но едва я сел за руль, как он повел носом и неодобрительно фыркнул.
- Но-но! - прикрикнул я. - Мне только личной автоинспекции не хватало!
Однако стекло опустил, чтобы запах водочного перегара не настаивался в салоне. И тут я увидел, что возле помпезного надгробия Мамонту стоит какой-то парень, однако разглядеть его из-за слепящего блеска позолоченного орла не смог. Да и ни к чему мне это, удивляло другое, что к Мамонту кто-то приходит. Мне всегда казалось, что "крутых" мира сего только хоронят с помпой, но затем место последнего упокоения никто не посещает. Оказывается, и в криминальной среде у кое-кого имеются человеческие чувства.
Тень недоверия шевельнулась в душе, и я оглянулся на пса. Может, парень делает вид, что пришел почтить память безвременно усопшего, а на самом деле он один из моих вчерашних "знакомцев" - хотел подсесть в машину, но его отпугнул Сэр Лис? Естественно, пес на мой немой вопрос не ответил.
Валентин Сергеевич ждал меня на обочине с большой сумкой в руках, из которой торчал веник.
- Садитесь, - предложил я, открывая переднюю дверцу.
- Сумку на заднее сиденье… - заглядывая в салон, начал он и запнулся, увидев пса.
- Боюсь, не получится. Там; видите ли, хозяин сидит. Поставьте себе в ноги, места хватит. Сэр Лис, разрешите вам представить - писатель Валентин Сергеевич Бескровный.
- Мое почтение, - с поклоном произнес Валентин Сергеевич, усаживаясь и втискивая сумку между колен. Игру он принял.
Пес снова принюхался и снова фыркнул.
- М-да, действительно сэр, - согласился Валентин Сергеевич, оглядываясь на пса. - Табачный дым тоже не переносит?
- Не знаю, не курю.
- Тогда и я потерплю, а то ваш хозяин осерчает… Подбросьте меня до ближайшей автобусной остановки.
- Зачем? Я вас доставлю прямо к дому - не каждый день писателя вожу.
- Хоть какая-то выгода от творчества, - рассмеялся Валентин Сергеевич. - А вы, простите, кем работаете, если не секрет?
- Никем, - честно признался я. - Можно сказать, безработный.
Я тронул машину с места и непроизвольно посмотрел в зеркальце заднего вида. У помпезного надгробия господину Мамонту уже никого не было. Уйти парень никуда не мог - отсюда кладбище хорошо просматривалось, - видимо, присел на скамеечку, водку пьет за помин души. Что-то я стал излишне подозрителен.
- Хорошо живут безработные, - без тени зависти заметил Валентин Сергеевич. - На машинах раскатывают…
- Есть много способов заработать деньги, не прилагая особого труда.
- Паре приемов научите?
- У вас не получится, - покачала головой. - Вы ведь - интеллектуальная элита.
- М-да… - раздумчиво протянул Валентин Сергеевич. - Сколько живу все более убеждаюсь, что эти понятия несовместимы.
- Какие?
- Интеллект и элита.
Я хмыкнул. Писатель попал в точку.
- Ну уж, в первом вам не откажешь. Вы где живете?
- Лермонтова, сто двадцать.
- А подъезд?
- Третий. Этаж второй.
Я недоуменно глянул на него и увидел, что он с лукавым прищуром смотрит на меня.
- Если бы не шутил при такой жизни, - невесело улыбаясь, сказал он, - то давно повесился.
Глава 7
Спасибо, - сказал Валентин Сергеевич, когда я подвез его к подъезду. Выставив сумку, он неуклюже выбрался из машины. - Кофейку не желаете? внезапно предложил он. - Давненько у меня гостей не было, хочется посидеть, поговорить…
Я его понимал. Тяжело вдовцу жить в опустевшей квартире.
- Я-то не против, но не знаю, как к этому отнесется Сэр Лис. Вдвоем примете?
- М-да… - с сомнением протянул Валентин Сергеевич. - Это проблема, но не с моей стороны. Не уверен, что Пацану такой гость понравится.
- У вас маленький сын?
- Нет, - рассмеялся он. - Кот по кличке Пацан.
- Это действительно проблема, - согласился я и, повернувшись к псу, спросил: - Сэр Лис, как вы относитесь к кошачьим?
Кажется, пес меня понял, и если бы собаки умели равнодушно пожимать плечами, то так бы и сделал. Но он лишь вздохнул.
- Значит, так, - сказал я, - если увижу хотя бы намек на недовольство, не говоря уже о том, чтобы голос подать, выгоню к чертовой матери, несмотря на родословную. Вам понятно, сэр?
В этот раз пес одарил меня уничижительным взглядом, фыркнул и отвернулся. Мол, кому-кому, но не тебе читать мне нотации.
- Он у вас чистокровный? - заинтересовался Валентин Сергеевич. - И какой породы?
- А черт его знает. Но гонора на десятерых аристократов хватит. Так что, рискнем?
Валентин Сергеевич задумался на мгновение, затем махнул рукой.
- Была не была! Вы гарантируете, что он не загрызет кота?
- Приложу максимум усилий, чтобы не допустить кощкоедства, - заверил я, хотя в душе сомневался.
Мы поднялись на второй этаж, и Валентин Сергеевич с некоторой опаской открыл дверь. У порога нас встретил большой черный кот, единственными белыми отметинами у которого были клыки, сильно выступающие из пасти. Этакий небольшой саблезуб, и, исходя из смиренного поведения Сэра Лиса, неизвестно, кто кого мог загрызть, несмотря на разницу в росте. К нашему обоюдному удивлению, ни кот, ни пес друг на друга не обратили внимания. Вот и верь после этого пословицам о неуживчивости кошек с собаками. Кот с мурлыканьем крутился у ног хозяина, а Сэр Лис вытер о половик лапы, вошел и сел в прихожей. Как посмотрю, к чистоплотности его приучили основательно.
- Вот уж не ожидал, - покачал головой Валентин Сергеевич.
Я с улыбкой развел руками, но с таким видом, будто имел самое непосредственное отношение к воспитанности пса.
- Проходите в кабинет, - предложил Валентин Сергеевич, - а я сейчас быстренько обслужу кота и кофе сделаю. Как и у вас, хозяин в квартире не я, а это черное создание.
Некогда добротно оформленная квартира писателя выглядела неухоженной. Старенькие, выцветшие обои, местами покоробленный линолеум красноречиво свидетельствовали о том, что ремонт давно не делали и, по всей видимости, в обозримом будущем не собирались. Стены в кабинете были увешаны книжными полками с мутными стеклами, у окна, с давно не крашенными, кое-где облупившимися рамами, стоял письменный стол со стареньким маломощным компьютером, в углу - журнальный столик и два кресла с донельзя подранной котом обивкой. Не могу сказать, что я такой уж чистюля, и у меня в квартире пыль встречается, но все-таки разница между жилищами холостяка и вдовца существенная.
Чувствовалось, что когда-то здесь хозяйничала женская рука, но не стало ее, и все начало приходить в запустение.
От нечего делать я прошелся взглядом по книжным полкам. Фантастика, классика мировой литературы, справочники… На одной полке, заполненной на две трети, стояли книги Бескровного: полтора десятка авторских и десятка три сборников. Некоторые из них я читал и даже вспомнил отдельные повести. Не думал, что в нашем городке живет писатель, да еще столь плодовитый. Почему-то представлялось, что писатели такого уровня должны обязательно жить в столице.
Книжные полки виселив шахматном порядке, и в проемах над ними стояла разная дребедень: пара подсвечников с оплывшими свечами, фотографии в рамках, статуэтки из дерева, дискеты в коробках… Мое внимание, привлек рисунок на небольшом пожелтевшем листке ватмана, тоже обрамленный в легкую металлическую рамку. Рисунок был выполнен в одном тоне - фиолетовой шариковой ручкой, но сделан мастерски. Несомненно, работа талантливого художника. На рисунке была запечатлена пустыня на неизвестной планете, из барханов кое-где торчали наполовину засыпанные песком скалы, изъеденные эрозией. На переднем плане стоял вездеход, а чуть в стороне от него двое космонавтов в легких скафандрах разглядывали скалу. Все скалы были похожи на изваяния, и в том-то и заключалось мастерство художника, что рисунок не давал прямого ответа: прошлось ли по скалам долото ваятеля давно вымершей цивилизации или это очередная шутка природы в результате выветривания.
Я отошел от картины, сел в кресло. Стуча по линолеуму когтями, вошел пес и сел рядом.
- Молодец, хорошо себя ведешь, - похвалил я. - Придем домой, косточку дам.
Пес скосил на меня глаза и фыркнул.
- Не заскучали?
В дверях появился Валентин Сергеевич с подносом. Он поставил на столик чайник, банку растворимого кофе, сахарницу, чашки.
- Извините, что кофе растворимый. Люблю натуральный, но… Его Таня готовила, и готовила так, как никто не умеет. С корицей… После ее смерти никак не отважусь повторить, хотя рецептуру знаю - учила меня.
Он сел.
- Готовьте кофе по своему вкусу. К сожалению, к кофе ничего предложить не могу. Из съестного в доме только борщ и "Китекат". Но "Китекат", честно скажу, не дам. Есть на него потребитель.
Похоже, писатель бравировал, шуткой пытаясь прикрыть нищету.
- Это дело поправимое, - сказал я, вынул из кармана сотовый телефон и набрал номер. - Стол доставки? Пожалуйста, двух цыплят-гриль, горячих… - Я услышал недовольное ворчание пса и поправился: - Ах, сэр, простите, трех… Кетчуп, зелень, лаваш и бутылку коньку… Лермонтова сто двадцать, семьдесят восьмая. Через двадцать минут? Хорошо.
- Право, зачем вы так… - смутился Валентин Сергеевич.
- Не часто с писателями кофе пить приходится, - улыбнулся я. - А точнее, впервые.
- Да уж, живут безработные… - повторился он. - Самому, что ли, к ним податься?
- Ну, положим, безработный - это я утрировал. Скажем так: человек без определенного рода занятий. Наследство позволяет не работать.
Валентин Сергеевич уколол меня острым взглядом, но ничего не сказал. Ужи не знаю, что он обо мне подумал, но что за наследство, я уточнять не стал. Со вчерашнего дня сам сомневался, что мои способности имеют отношение к прямой наследственности.
- Как посмотрю, у вас много написано, - сказал я, уходя от скользкой темы.
- Ошибаетесь, вздохнул писатель. - Немного. Тут больше переизданий.
- Если переиздают, значит, нравится читателям.
- Не уверен, - поморщился он. - Сейчас такую полову издают и переиздают, что поневоле начинаешь сомневаться в себе.
- Что вы, право, так себя уничижаете, - сказал я.
- Упаси боже, если вы подумали, что я рисуюсь или кокетничаю, - вздохнул он. - Не скрою, раньше считал, что пишу "нетленку", и был о своем творчестве очень высокого мнения. Но после смерти Татьяны многое изменилось. Теперь я на все, что написал, смотрю, так сказать, с горних вершин, хотя в бога не верю. Все мои потуги - это суета и шелуха с точки зрения Вечности.
- Зачем тогда пишете? - спросил я, прихлебывая кофе. Кофе оказался на удивление вкусным, ароматным, и я с любопытством осмотрел банку. Наш, российский, а не хваленый "Nescafe". Понятное дело, пока за рубежом его приготовят да к нам привезут, он успевает выдохнуться, а наш - свежеприготовленный. Аромат в кофе - наиглавнейшее.
- Зачем пишу? Привык, к тому же это у меня получается. А потом, работа писателя ничем не лучше и не хуже любой другой. Например, рядового бухгалтера. Он-то никогда не думает, что за свой труд будет увековечен, так почему же я должен надеяться на занесение своего имени в скрижали Истории? Одна лишь разница у нас с бухгалтером: его вознаграждение за труд называется зарплатой, а мое - гонораром. Хотя в конечном счете и то и другое - деньги.
Все-таки писатель кокетничал: если работу бухгалтера оценивают только финансовые инспекторы, то творчество писателя - десятки тысяч людей. Но я не стал заострять на этом внимание.