- Нет, я не Стелли, - она задержала на нем удивленный взгляд. - Я Дануте. Неужели не помнишь?
Он промычал что-то нечленораздельное и решил, что пока она говорит, ничего страшного не должно случиться.
- Дануте, у которой квартира, как газетный киоск, - пояснила она.
- Конечно, помню, - Он оторвался от колонны и сделал шаг к двери. Он едва не добавил: "Но только не в этом городе".
Громобой по-прежнему лежал на мостовой.
- Хорошее было лето… - напомнила она, устремляясь следом.
Он поймал себя на том, что боится ее близости.
"Бух-х-х!.. Бух-х-х!.." - привычно рушились балконы. Звуки словно тонули в глубоком омуте.
- Лучше не бывает, - согласился Он и остановился - его снова начало мутить, и стены, и противоположная сторона улицы с редкими пучками жесткой травы в камнях стали покачиваться и слегка вращаться, как гадальное блюдце, - так что моментами Он испытывал ощущение, словно теряет опору под ногами.
- … и та щука, жувье, которую ты чуть-чуть не вытащил…
Он промолчал. Он представил себя тростником, который больше молчит и слушает.
Она выжидательно смотрела на него.
Если бы Он начал вспоминать, было бы еще хуже. Это было бы все равно, что признать ее человеком, женщиной, с которой ты спал - пусть даже не здесь и не в этой жизни, - если ей так хочется.
- Не помню, - сказал Он и двинулся дальше.
Он еще не убивал женщин-манекенов. Они просто не попадались ему. Правда, Он слышал, что порой они появляются и бродят в одиночестве по городу, и даже Наемники не имеют над ними власти.
Она молча изучала его лицо.
- Я должна что-то сказать тебе… - начала она.
- Не надо, - попросил Он.
Там, где Он рос, над галечной отмелью, посвистывал только ветер и еще переливалась вода по скалистому ложу, - но все равно это был покой.
- Почему? - удивленно спросила она. - Может быть, ты не узнаешь меня.
Как Он мог ей объяснить, что ничему не верит, что верить в его положении - такая же большая роскошь, как и свежее постельное белье, или кусок хлеба в ее сумке, или бездумная, раскованная походка.
- Не надо, и все!
Как Он мог объяснить, что разбитая чашка никогда не принимает первоначальный вид, что случайно брошенное слово способно увести в другой лабиринт, что сам Он давно пугается собственных мыслей, потому что они иногда срабатывают как детонаторы будущего.
- Постой же! Ты не осознал! - Она протягивала руки.
Как объяснить, что Он только сейчас начал кое-что понимать, да и то, как первоклассник - ощупью и болезненными шишками.
Он почти добрался до цели.
Господи, если она скажет, что я должен сейчас тут же умереть, я умру. Я просто не смогу противостоять ее голосу и уговорам.
- Но я просто обязана, - сказала она, - иначе… иначе… - она схватила его за кисть.
Он вздрогнул, как от тока. Бог мой, у нее была даже теплая кожа.
- … я так долго помнила тебя… - добавила она, сжимая пальцы.
Все равно я ничему не верю, подумал Он и вцепился в дверную ручку.
- Мне пора… - признался Он.
Он не мог смотреть ей в глаза. Он уже перестал быть тростником и видел в ней одну лишь несоизмеримость того протяжения, откуда наблюдал, с тем хаосом, в котором жил и к которому привык. Да и была ли это истинная жизнь, Он не знал.
- Куда ты пойдешь? - спросила она, - ты пойдешь туда? - и махнула вслед жандармам.
- Мне надо взять ружье, - сказал Он, не смея поднять взгляда.
- Чтобы кого-то убить?
Она ему смутно кого-то напоминала.
- Я вернусь, - сказал Он, борясь с собой.
У нее было слишком безучастное лицо, чтобы принять ложь - Он едва не чертыхнулся.
- А как же я? - спросила она, - одна в чужом городе…
Он скомкал себя. Он знал, что будет комкать до тех пор, пока она рядом - так было всегда, даже много лет назад, так много, что и не стоило считать, чтобы не ломать голову. С возрастом в любовных делах тебя интересует не процесс, а чувства, подумал Он.
Он открыл дверь и шагнул на тротуар, как на скользкий лед.
Я не должен верить, твердил Он себе, я не должен верить… Все это ложь… ложь…
Внизу, между троллейбусами по-прежнему было пусто и ясно, словно дорога была свободной.
- Не беги… - попросила она.
- Я и не бегу, - сказал Он, - я убегаю, - и закрыл глаза.
- Ты всегда был немного лгуном, - вздохнула она рядом.
- Разве я тебя когда-нибудь обманывал? - спросил Он только, чтобы не молчать.
Лично его обман, цель лежали у бордюра.
- Ты обманывал многих других, - улыбнулась она.
- Да, - сознался Он, - обманывал, но это был акт отчаяния, акт защиты.
- Нельзя искать оправдание собственной слабости, - высказалась она.
- Неужели целостность - это слабость?
- Нет, но отсутствие ее - да.
- Под каким я номером?! - закричал Он, - под каким?! - И схватил Громобой.
Теперь Он был воином - непобедимым, всевидящим.
Он сидел, опираясь спиной о камни, и с такой силой сжимал приклад, словно это была спасительная соломинка.
Я не чувствовал ее, как других женщин, понял Он, я не чувствовал ее до того, как она дотронулась, я вообще ничего не почувствовал, словно… словно… Он не нашел сравнения. Чтобы это значило?
- Пожалуйста… - попросила она, - уйдем отсюда…
- Под каким я номером? - снова спросил Он.
И потом, это не ее глаза. В них чего-то нет, отсутствует, словно она не обременена ничем, словно, кроме ежесекундного, ежеминутного, ничего нет - совсем ничего, а есть только беспрестанно формирующееся на твою реакцию и мысли нечто, о чем ты только подозреваешь или к чему подбираешься годами, собирая по крохам то необъяснимое, из чего сложен или должен быть сложен этот мир и, в конце концов, - и ты сам.
- Обычная фобия, - словно объясняя кому-то другому, произнесла она. - Нервный срыв. Не надо бояться. - Она склонилась, как над маленьким ребенком.
Ему хотелось плакать.
- Да, я боюсь! - выкрикнул Он, - но бояться не так страшно, если… если… если ты одиночка и тебя не связывает ответственность за других!
Он чувствовал, что раздваивается, сходит с ума.
- Твоя боязнь - всего лишь защитная реакция.
- Это мне уже объясняли, - зло возразил Он.
Он был на грани истерики.
- Из тебя убегает много энергии, - сказала она, - через анахата.
- Не морочь мне голову, - ответил Он, - ты действуешь, как начинающая цыганка.
- У тебя могут быть сложности со здоровьем, - пояснила она.
- Ну что же дальше?! - снова крикнул Он. - Что же?
Ему так хотелось, чтобы она начала свое превращение. У него всегда будет доля секунды, чтобы выстрелить. Он успеет нажать на курок прежде, чем она оденется в непроницаемый панцирь.
- Ты ничего не понимаешь, - произнесла она, быть может, чересчур отчаянно для самой себя.
- Отчего же? - спросил Он, приобретая уверенность оттого, что Громобой был у него в руках.
- Оттого, что ты сердишься. Ты всегда был чуть-чуть таким.
- Каким?
Он не хотел сдаваться.
- Чуть-чуть сам по себе, не от мира сего.
- Ну и что, вашему брату это нравилось.
- Не говори пошлостей, - сказала она так, словно в этот момент подпиливала ногти. - В данный момент мы говорим о другом.
"Бух-х-х!… бух-х-х!.." - за площадью рушились балконы.
- Ты просто так сделан, - пояснила она.
- Да, я знаю… догадываюсь…
- Когда-нибудь ты сам поймешь, - добавила она, поправляя сумку на плече.
В ней всегда было достаточно невозмутимости. Это отличало ее от всех других женщин.
- Когда-нибудь… - согласился Он, - но не сейчас.
- Ты великий спорщик, - укорила она. - Разве тебя не волнует новое?
- Не знаю, - ответил Он. - У меня здесь дело…
- Знаю я все твои дела, - возразила она, улыбаясь. - Если бы они были немного попроще…
Теперь она так была похожа на себя - на лето, на песок, на гадальные карты.
- Это мой последний шанс, - сказал Он и открыл глаза.
Она уже стояла в конце улицы. Рубиновый зайчик плясал у нее между лопаток, словно нарисованный, - все-таки Он кое-чему научился, гоняясь за Полорогими.
Она уходила - совсем, как в другой, наверное, прошлой жизни - или как там это называется.
- Не имеет значения… - сказала она тихо.
- Не имеет, - согласился Он.
- Я хочу помочь тебе, - добавила она.
- В чем? - удивился Он.
- В приобщенности…
- Я не знаю, что это такое.
Фигура у нее была первоклассной, и Он вспомнил, что в юности она была гимнасткой.
- Нелепо… - сказала она, - все нелепо… приходится уговаривать…
- В чем моя вина? - спросил Он.
- Я хожу за тобой вторые сутки…
Он уже не был и воином - Он вообще никем не был. Он даже не мог ничему противиться.
- … а ты ничего не замечаешь, кроме страха…
Все-таки прибалтийский акцент ей шел, и когда-то ему очень нравился.
- Я уже привык, - ответил Он, - насколько это возможно…
- Ты самый упрямый, - сказала она.
Он почувствовал, что самодовольно улыбается.
- … самый умный и самый… самый… дурной!
- Ну и пусть, - сказал Он.
- Надо быть, как это… годным, что ли
- Приспособленным? - спросил Он.
- Да, - сказала она.
- Я готов, - ответил Он.
- Это так просто… - вздохнула она не очень уверенно.
- Что я должен делать? - спросил Он.
Уже в самом вопросе таилась опасность слабости.
- Ничего, только верить.
- Во что? Кому?
- Тупица, - сказала она с тем выдохом в голосе, который всегда извиняет женщин еще до того, как фраза закончена, - я не смогу тебе помочь ни при каких обстоятельствах!
- У меня такое ощущение, словно меня вербуют в иностранный легион, - признался Он.
- На маковку планеты, - с иронией пояснила она.
- Мне и здесь хорошо, - парировал Он.
- Жалкое человеческое чванство, - она отвернулась, - словно ничего лучше не бывает…
- Просто не вижу смысла, - Он попытался смягчить ситуацию.
- Ладно, верю, - призналась она, оборачиваясь, - только без глупостей и, пожалуйста, помолчи.
И у него появилось ощущение, что все это уже было, что картинка существует сама по себе. В данный момент о ней вспомнили, проявили и показали, - как в детском калейдоскопе - камушки упали в случайной комбинации и мозаика сложилась, как связка ассоциаций, как старый сон, как трещина мира; и ничего, совершенно ничего не изменилось - ни в этом чертовом городе, нигде - ни в людях, ни в Монстрах, словно одно существовало независимо от другого, словно, когда ты открываешь глаза, ты должен видеть мир по-новому, а этого не происходит, и тебе жутко от нелепости ситуации, от несопоставимости чувств и реальности, от собственной забывчивости, от потери времени, просто - от обмана, черт побери.
Господи, взмолился Он, так ведь не бывает, не бывает! Теперь уже не бывает!
- Нет, - ответила она, - бывает. Ты сам не замечаешь, но бывает.
- Я всю жизнь стремился к ясности! - выкрикнул Он.
- Да, но ты покорился ей.
Теперь она стояла далеко. Так далеко, что Он даже не различал лица.
- Что же мне делать? - спросил Он.
- Хоть немного сомневаться, - ответила она. - Рассудок сковывает тебя…
- Но я только этим и занимался, до того, как вы пришли…
- Я не знаю, о чем ты говоришь. Я живу здесь сто лет, целую жизнь…
Он хотел крикнуть ей, что не верит, что если ты навидался всякого и невсякого, ты просто не можешь верить - даже тем женщинам, которых когда-то любил, что тех, кто верил, давно нет в этих разваливающихся городах со сбесившимися Сиренами и Наемниками, что ты, быть может, единственный человек, который остался, не считая того сумасшедшего, который сегодня пытался сжечь Монстра, - уж он-то не сомневался до самого последнего момента.
А потом Он подумал, что пока жив хоть один человек, вряд ли здесь у Наемников что-то получится.
- Подожди! - крикнул Он, - я пойду с тобой?
- Ты забыл ружье, - сказала она, когда Он приблизился.
В ее фразе сквозило торжество.
- Оно мне ни к чему, - ответил Он, как примерный ученик.
Сомнения оставили его, и Он был смел до безумия.
- Ты делаешь успехи, - она засмеялась. - Я горжусь тобой. У тебя куча талантов.
Если что-то и случится, то без предупреждения, решил Он, я и так нарушил все заповеди. Я слишком рискую.
- Не напрягайся, - сказала она. - Все просто.
У него было такое ощущение, словно Он лег на операционный стол.
- Подумаешь, - сказала она, - невидаль, - и повела перед его лицом руками, - паутина, дай сдую.
В следующее мгновение все изменилось - его шатало, как пьяного. Единственное, что Он успел заметить - была или не была - тень - легкая, быстрая, как взмах веера, или взгляд издали, или мыльный водопад, или воздушная яма в самолете, и цвета города изменились, взорвались тысячами оттенков и били в глаза.
Он упал.
- Терпи, - сказала она, - дальше будет легче.
- П-подожди-и-и… ты не даешь мне собраться… - его трясло, мысли рассыпались, как пепел костра.
- Не надо думать, - сказала она. - Меняется только степень зависимости сознания.
Она была очень уверена в себе.
Он боролся - с самим собой и с неимоверной тяжестью. Даже камни под ним стали пластилиновыми и выдавливались из земли.
- Так ничего не выйдет, - сказала она, - не упрямься.
Он вдруг что-то вспомнил.
- Ве-дь-дь…
- Что, что? - она наклонилась к нему.
- Ведьма… - выдохнул Он и поднял голову.
Он снова полагался только на себя и больше ни на кого.
- Ты действительно слишком груб, - заметила она с укоризной.
Он тайком оглянулся - Громобой лежал там, на мостовой, и колкая тень старика-Падамелона, раскрашенная под арлекина, висела над ним, как укор, как угрызения совести.
Я не предам тебя, сказал Он, я не предам никого из людей. Слышишь!!!
Двигайся!!! закричал Падамелон, не давай себя запутать.
- Мне надо вернуться, - сказал Он, опираясь на руки и не веря в действенность своих слов.
Она засмеялась и покачала головой.
- Мне надо вернуться, - повторил Он, - если я не вернусь, то все только проиграют, и ты тоже.
- Люди ошибаются, - терпеливо сказала она, - исключений нет.
- Мне надо вернуться, - с тупым упорством произнес Он. - Я не знаю, почему, но мне надо вернуться.
- Разве ты бросишь меня? - спросила она, и в ее голосе проскользнула тревога. - Мы прошли только четверть пути.
- Да, - прошептал Он.
Громче! закричал Падамелон.
- Да!
Еще громче!!!
- Да!!! - закричал Он и вскочил, уже зная, что не добежит, что Он, такой хитрый и тертый, попался - глупо и безнадежно, и умирать лучше, когда ты борешься, а не тихо и сонно в постели с грелкой под боком.
А позади, как в кошмаре, нарастал грохот и лязг, и у него не было даже мгновения, чтобы оглянуться, и когда Он прыгнул в отчаянии и вцепился в Громобой, что-то огромное и холодное, схватив за ноги, швырнуло об землю, и, падая, и раз за разом переворачиваясь на брусчатке, Он видел, как его тело превращается в месиво костей и мяса.
2
…Собственно, если не останавливать время, то история продолжится независимо от желаний, даже если ты не хочешь, даже если кто-то опровергает, даже если предположить чисто гипотетически - я ведь совсем не собираюсь летать бездумно, наличие реального Абсолюта или его Суверена, или еще кого-либо Повыше, пусть завуалированного под черта или кочергу - что не меняет сути дела. Мне бы лично хотелось остаться независимой единицей и не дрожать над каждым куском мысли, как скряга над мешком золота. Я насчитал целых три проникновения. Зачем они мне?..
Через мгновение Он стоял в магазине и ждал, когда холеные и сытые Наемники приблизятся, чтобы взглянуть, какие они вблизи и как будут умирать и что они, вообще, представляют собой в эти секунды и способны ли представлять.
А они вышагивали в своих коротковатых бушлатах цвета хаки и брюках, заправленных в черные высокие краги с множеством дырок и шнурков; и кепки с зелеными козырьками торчали над одинаково задранными носами. В общем, они были неплохими ребятами - со свежими лицами и здоровыми желудками.
Таких даже убивать жаль, подумал Он, не то что тех, изъеденных страстями.
Когда они приблизились, она сказала:
- Не играй судьбою…
- Пусть что-нибудь произнесут, - сказал Он, держа Громобой на плече, - мне интересно…
Периферийным зрением она воспринималась как желто-голубое облако.
- Глупая фора, - заметила она нервно.
Но ему почему-то захотелось попробовать.
- Ты думаешь, я промажу? - возразил Он.
Ему не хотелось ссориться.
- Не давай им лишнего шанса, - она поменяла цвет и стала совсем блеклой.
- Я хочу увидеть их лица, - пояснил Он, по-прежнему не оборачиваясь на ее слова.
- Не давай им шанса, - еще раз предупредила она.
Он промолчал.
- Ты ошибешься, - сказала она.
Ну и пусть, упрямо подумал Он.
- Ты ошибешься!! - повторила она.
- Какая разница, - возразил Он.
- Ты ошибешься!!! - крикнула она.
Но Он не ошибся.
- По-моему, нас напоили какой-то гадостью, - сказал тот, что двигался по краю тротуара.
- Обыкновенная мадера из тухлой бочки, - ответил напарник.
- Я уже три раза сидел в туалете. Может, они подсыпали стрихнина?
- У тебя просто слабый желудок.
- Может быть, у меня и все остальное слабое?
- Нет, все остальное у тебя гипертрофированно до невероятных размеров, - захохотал напарник, - недаром Сохмет-Мут стонет каждый вечер…
- Когда-нибудь за такие шутки я выбью тебе все зубы! - сказал, сжимая кулаки, тот, кто двигался по краю тротуара.
- Стреляй, что же ты! - прошептала она, розовея.
Когда-то так же страстно она шептала нежности.
А Он стоял и смотрел, как они приближаются, и не мог ничего сделать, - словно в нем что-то заело, сломалось, и в голове не было ни одной мысли.
- Зря ты кипятишься, - тоном доки произнес другой, - подумаешь, какая-то девственница-деревяшка.
- Что ты во всем этом понимаешь! - вспылил Наемник, - для тебя, разумеется, приятнее девки из заведения мамы-Розы. А может, тебя интересует что-нибудь иное, недаром у тебя словно шило в одном месте.
- … конечно, я все понимаю… - продолжал дразнить тот, кто казался смелее, - формы у нее безупречные, есть, куда приложиться… Ты бы женился на аборигенше-фермерше, что ли. У них, как у всех, имеется кое-что…
- Вольф, я тебя предупреждаю!..
- Не смеши меня, на что ты способен?! А? Ты же не хочешь однажды получить пулю в лоб?
- Капрал? Ты?.. ты!.. Что ты знаешь о нем?
- Отпусти меня. Ты всегда был маменькиным сынком. Небось, провожала и забирала из школы?
- Мне не нравятся твои намеки!
- А я не намекаю. Какие, к черту, намеки. Я говорю прямо, - похоже, у вас был один предмет обожания…
- Заткнись! Карлос был женат!
- У каждой медали есть оборотная сторона…
- Говори, что ты знаешь о нем?